- Мне не надо, - отказался Колька. - Я же на берегу стоял, да и перемёт твой.
- А если бы твой был? - нахмурился Валега.
- Да я не потому, Валь. Просто мама вчера такого тайменя купила, во! Хвостище - как у акулы, - поспешно соврал Колька.
Он знал: Валегина семья живёт неважно, особенно с тех пор, как от них ушёл отец. Рыбалка для Валеги была не забавой, а ремеслом, подспорьем материнскому заработку. И в воду Валега полез вовсе не для того, чтобы похвалиться своей закалкой.
Когда Валеге везло и рыбы попадалось много, они ходили сдавать её в сельскую чайную. Делать это в одиночку Валега почему-то стеснялся. Запрашивали они недорого. В чайной кормился свой, рабочий люд: трактористы из РТС, лесорубы и трелёвщики из леспромхоза, заезжие шофёры, обозники, гуртовщики и геологи.
- Ладно, убирай снасть, - подумав, сказал Валега, и, пока Колька сматывал перемёт, Валега выломал прут с сучком на конце и нацепил на него налимов.
Возвращаясь домой, ещё на полпути они увидели Тимофея. Он кубарем катился по косогору. Одной рукой Тимофей поддерживал спадавшие штаны, в другой была берёзовая ветка, он подбадривал самого себя. Добежав до ребят, единым духом выпалил:
- Товарищи граждане, без паники! Детей и стариков увозить в первую очередь! Перегоняйте скот… забыл куда!
- Ты что, рехнулся? - с тревогой спросил брата Валега.
- Товарищи граждане, - опять забубнил Тимофей, - ожидается наводнение… Без паники… Знаешь, какое наводнение будет, знаешь?
- А знаешь, что тебе будет, если набрехал? - Валега сунул брату налимов и кивнул Кольке: - Бежим!.. А ты… - он повернулся к Тимофею, - чтоб через пять минут дома был. Иначе… башку оторву.
- Уж факт, оторвёт, - подтвердил Колька.
И они помчались в село.
На улицах творилось что-то неслыханное. Тревожно и хрипло мычали коровы, ржали и свечами вставали кони, надсадно визжали свиньи; возле сельпо, сбиваясь в кучу, разноголосо вопила овечья отара. И только люди вели себя относительно спокойно. Перебрасываясь короткими фразами, они деловито таскали из домов сундуки, посуду, перины, мешки с мукой и как попало валили на телеги.
Весь этот рёв и суматоху покрывал низкий голос репродуктора:
- Товарищи, сохраняйте полное спокойствие! На помощь вам высланы вертолёты и катера. Все дети и старики должны явиться в школу, где их ожидают грузовые машины. Вещи и продукты с собой не брать. Будет организовано общественное питание. Не допускайте паники, товарищи.
- Вначале домой, - бросил на ходу Валега. - Забеги - и сразу ко мне.
Дома мать встретила Валегу с ухватом.
- Ну, где тебя черти носят? Всё сердце изныло, вот лихо-то на мою голову!
Валега взял у матери ухват, поставил в угол.
- Не шуми. Давай лучше помогу узлы собрать.
Пока они увязывали узлы, Тимофей крутился под ногами и приставал с расспросами:
- А уткам тоже уезжать? Мам, уезжать?
- Уезжать, отстань!
- И чего им уезжать? - недоумевал Тимофей. - Они вон как плавают.
Потом Валега вместе с Тимофеем потащил узлы на подводу, стоявшую у ворот. Сюда же носили вещи соседи, Мокеевы. Они трудились всей семьёй. Одна старуха Мокеиха безучастно сидела на завалинке и причитала:
- Господи, господи милосливый, конец света!
Ей, видно, хотелось перекреститься, но руки были заняты: в одной она держала патефон, а другой прижимала к груди икону.
- Господи, господи, конец света…
- Валька! - позвала из дому мать. - А как же поросёнок и куры?
- В лодку.
- Станут они в лодке сидеть!
- Станут, - уверенно сказал Валега. - Мы их в курятник посадим.
Куры зимой жили на кухне, в ящике, сколоченном из штакетника. Валега вытащил его во двор, поставил в лодку и заманил кур, насыпав зерна. Туда же засунули поросёнка. Оставалось снабдить их едой и привязать лодку к чему-нибудь основательному, чтобы не унесло водой.
Валега уже подыскивал верёвку подлинней, покрепче, когда во двор влетел Колька. Лицо у него было такое отчаянное и злое, что Валега спросил:
- Дома влетело?
- Чего "дома"! Ферма пропадает, а всем хоть бы что! Я директора спрашиваю, как же быть, а он: "Новую наживём!"
Колька чуть не плакал.
- Погоди, - остановил его Валега. - Ты по порядку. Разве её не вывезли?
- А кто вывезет-то! Ты выйди погляди, что на реке деется! Паром в одну минуту сорвало!
- Дела!.. - Валега задумчиво поковырял на ладони мозоль.
Школьная звероферма находилась по ту сторону реки, у Красного Бора, в получасе ходьбы от переправы. Совет звероводов решил, что там их питомцы будут чувствовать себя лучше, чем в селе: тишина да и к вольерам никто не липнет. Ферма, конечно, пока что не настоящая: всего пара чёрно-бурых лисиц да пара соболей. Но через несколько лет ей цены не будет. А главное, сколько было беготни и хлопот, сколько труда положено, прежде чем удалось выклянчить зверей у колхоза! Колхоз хоть и богатый, а на дармовщинку не разбежишься. Пришлось взамен вырастить две сотни кроликов да ещё сорок цыплят в придачу. И как сиял Колька, когда его назначили сменным завхозом фермы!
- Ладно, - сказал наконец Валега. - Помоги-ка мне вытащить курятник.
- Ты что это надумал? - закричала мать, увидев, как мальчишки вытаскивают кур из лодки. - А ну, поставьте на место! Потонет поросёнок, что жрать зимой будешь?
- Подымай, - сказал Валега.
Они поставили лодку на тележку и вывезли за ворота.
- Не пущу! - бросилась на улицу мать. - Пропадай он пропадом, поросёнок, а вас не пущу!
Валега пристально посмотрел на мать.
- Не пущу, - уже неуверенно повторила она и вдруг расплакалась.
- Ну чего ты в самом деле? - тихо и виновато сказал Валега. - Всё будет как надо.
* * *
Река ревела так, что можно было оглохнуть. Мутная, в белёсой клубящейся пене, она обрушилась на берега, сметая на своём пути штабеля брёвен, опрокидывая дома и постройки, захлёстывая низины и много километров вокруг. Вал шёл за валом, словно стада взбесившихся быков. Под их тяжёлыми ударами содрогались даже вековелые кедры, устоявшие не в одном половодье.
Обливаясь по́том, Валега и Колька подтащили лодку к реке. И тут неизвестно откуда взялся Тимофей.
Валега побелел.
- Ты почему не в школе? - заорал он, подступая к брату с кулаками. - Почему не уехал, я тебя спрашиваю?!
Тимофей что-то ответил, но рёв воды смёл его голос. Прогонять брата было поздно: он не успел бы добежать до села.
- Садись в лодку, толстый дурак! - крикнул Валега. - Живо!
Тимофей, как заяц, прыгнул в лодку и притих, вцепившись в борт обеими руками.
Лодку развернули носом к накатывающей волне, и Валега застыл на корме с двусторонним веслом.
Очередной вал хлынул на берег, на его хребте плясала грязная, рваная накипь; лодка крякнула, как живая, вздыбилась, тяжело взбираясь на волну, и ухнула вниз.
- Держись! - что есть мочи крикнул Валега и заработал веслом.
Минуя водовороты, лодка выползла на стремнину и медленно двинулась к противоположному берегу.
Сверху несло разбитые брёвна, доски, обломки бонов, кучи навоза, пустые бочки, плетни, вывороченные с корнем кусты и всякий хлам. Изредка в волнах ныряли раздутые, похожие на бурдюки туши животных.
На середине реки шум воды стал слабее, и Валега услышал, как Тимофей бормочет:
- Господи сусе, господи милосливый, конец света!
Наконец появились первые прибрежные кусты краснотала. Вернее, из воды торчали только их верхушки.
"Опоздаем, - подумал Валега. - Неужели опоздаем?"
Руки постепенно наливались усталостью, становились тяжёлыми и непослушными.
- Дай я погребу, - предложил Колька.
Они поменялись местами.
Раздвигая кусты, лодка неуклюже, как утюг, ползла в сторону Красного Бора. Ребят порядочно снесло, и теперь приходилось грести против течения. Скоро Колька выбился из сил, и весло опять взял Валега.
Изредка лодка натыкалась на большие деревья, и тогда в неё с веток мягко шлёпались мыши.
Тимофей дрыгал ногами и визжал, как поросёнок в мешке.
- Не ори, не съедят! - цыкал на него Валега. - Взяли тебя на свою шею.
Потом стали попадаться копны сена. Издали они походили на казачьи папахи, нечаянно обронённые в реку. Покачиваясь, копны проплывали мимо, на них сидели взъерошенные грязно-серые вороны - отдыхали. Валега подумал, что сено, видно, несёт с лугов у Красного Бора. Значит, и там уже вода.
Предположение оказалось верным. Они добрались до поляны, где стояли вольеры, ни разу не выбираясь из лодки. В первой вольере было сухо. По ней, как угорелый, метался старый лисовин Борька. Бурая с седой остью шерсть стояла на нём дыбом. А лисица, упёршись передними лапами в проволочную сетку вольеры, устало и хрипло выла. Она должна была на днях ощениться.
- Открывай, - сказал Валега.
Колька выпрыгнул из лодки и, подбежав к вольере, откинул задвижку. Дверца бесшумно распахнулась. Борька, радостно взвизгнув, выскочил из вольеры и сразу махнул в лодку. Немного помешкав, лисица скользнула следом.
В следующей вольере, где жила пара соболей, уже плескалась вода. Соболи забились в дуплистый обрубок дерева и никак не хотели выходить.
- А вдруг утонули? - спросил Колька.
- Нет, просто перетрухали, дурни.
Валега засучил штаны, сбросил тапочки и выбрался из лодки.
- Дай-ка мне куртку.
Обмотав курткой правую руку, он вошёл в вольеру и полез в дупло.
- Тяни, тяни их! - вопил во всё горло Тимофей, услышав, как в дупле сердито захрюкал соболь.
Когда Валега вытащил руку, в кулаке у него извивался чёрный с голубым подшёрстком зверёк. Валега отнёс его в лодку и вернулся назад.
Через минуту оба соболя, дрожа от страха и ярости, сидели на носу лодки и пронзительно верещали при каждой попытке Тимофея погладить их.
- Ух и злые! - восхищался Тимофей. - Их бы заместо собаки, только они лаять не умеют. - И вдруг ни с того ни с сего добавил: - А я есть хочу.
- Ты мне о еде не заикайся, - мрачно посоветовал Валега. - Тебя в лодку никто не звал.
Валега и сам давно хотел есть: с утра во рту не было ничего, кроме куска хлеба. А сейчас уже вечерело.
Валега с тревогой думал о том, где они будут ночевать. Возвращаться в село не имело смысла: там наверняка всё затоплено и нет ни одной живой души. Самый разумный выход - это доплыть до города, куда уехала вся школа. Город стоял на крутом каменистом яру километрах в двадцати вниз по течению. Если добраться туда, то можно, пожалуй, разыскать своих и как-нибудь пристроить зверей.
Сообщив о своём решении Кольке, Валега погнал лодку на середину реки. Плыть у берега было опасно: в темноте недолго угодить под "навес" - подмытые и низко нависающие над водой деревья.
На том месте, где стояло село, было темно и тихо, и как ребята ни напрягали зрение, разглядеть ничего не удалось.
Вода сейчас уже не ревела, а сонно и покойно люлюкала у бортов: видно, наводнение шло на спад, и река, набесновавшись вволю, медленно уходила в своё русло.
Ночь на реке падает быстро. Когда совсем стемнело и на волнах запрыгали крупные голубоватые звёзды, Валега приказал Кольке и Тимофею ложиться спать. Они легли, тесно прижавшись друг к другу. Тимофей долго кряхтел и охал, потом сказал жалобным голосом, что в городе съест два или даже три чугунка картошки и целую буханку хлеба.
- Лопнешь, - сказал Валега.
- Ну, тогда два чугунка, - охотно уступил Тимофей.
С верховьев подул ровный холодный ветер, и Валега подумал, что они хорошо сделали, прихватив с собой телогрейки.
По небу бежали редкие облака, и тени их скользили по воде лёгкими маслянистыми пятнами. На носу лодки, свернувшись по-собачьи клубком, спали лисы.
Лодка покачивалась, и шкурки зверей вспыхивали морозными блёстками.
А соболи ещё никак не могли угомониться и смотрели на Валегу сторожкими зелёными глазами.
Колька никак не мог заснуть и всё думал о доме, о том, что ему здорово попадёт от матери, если, конечно, не заступится отец. Отец всегда за него заступается.
- Валь, - окликнул Колька товарища, - Валь, ты по отцу не скучаешь?
Валега молчал.
- Он вам совсем не помогает, да? - снова спросил Колька.
Валега покачал головой.
Они надолго замолчали. И Колька уже начал думать о другом, когда Валега жёстко сказал:
- И не надо. Сами вырастем. Я вот через год седьмой закончу, работать пойду. А то матери-то одной не больно сладко приходится. Да и Тимку жалко. - Голос у Валеги дрогнул и потеплел. - А Тимофея я всё равно выучу, профессор будет. Он головастый, уже сейчас по слогам читает.
У Кольки к горлу вдруг подступили слёзы. Но заплакать он побоялся: Валеге и без его слёз тяжело.
- Валь, знаешь, мы Тимофея вдвоём выучим, ладно? - шёпотом сказал Колька.
Они долго слушали, как дремотно и глухо плещет о лодку река и где-то высоко в небе невидимый гудит самолёт.
- Валь, как ты думаешь, к утру доплывём?
- К утру-то? Конечно.
- А если гроза?
- И в грозу доплывём, - подумав, сказал Валега и засмеялся.
Он уже видел россыпи бесчисленных дальних огней - город.
Зуёк
Рыболовецкий мотобот "Онега" вторые сутки утюжил гигантский лист фольги - Белое море. На закате второго дня, роняя за собой жидкие хлопья дыма, "Онега" прошла Золотицу. Когда становище растаяло и слилось с нечёткой полосой берега, солнце присело на воду. Грузное и неправдоподобно распухшее, оно расстелило перед судном узкую багряную дорогу.
Петьке это чудо почему-то не понравилось. Надвинув на самые уши старую милицейскую фуражку, он неодобрительно подумал о море! "Ишь расфуфырилось, будто цыганка!"
Потом подбородком кивнул на солнце и сказал вслух:
- Не глянется оно мне.
Капитан скосил сердитый глаз, промолчал. А Петьку, как назло, потянуло говорить.
- Как бы, Афанасьевич, погоды не было! - снова сказал он.
- А подзатыльника хочешь? - не поворачивая головы, спросил капитан. - Треплешься, сорока сорокой! На языке-то уж, поди, волдыри…
Петька обиделся:
- Да я за весь день хоть три слова сказал? С вами поговоришь, ка-а-ак же, держи карман!
- Попусту говорить - не золото дарить. Думай вот поболе да смотри. - Афанасьич спрятал глаза в колючих, как боярышник, бровях и тоном приказа добавил: - Ступай в кубрик! К ночи выспаться надо.
Петька поворчал немного и полез в кубрик. Там стоял тёплый дух машинного масла и металла. На койках спали уставшие за день люди: старпом, большой и резкий в движениях грузин, чем-то похожий на Петра Первого; боцман Данилов с тёмным худым лицом, его шестнадцатилетний сын-последыш Серёга да Матвей-моторист. Вот и вся команда "Онеги". Только внизу ещё потеет у движка Матвеев помощник - Валька Филин. Филином его прозвали из-за глаз, жёлтых и круглых, как фонарики. Валька мог видеть ими даже в кромешной тьме.
"Даст же бог такие глазищи - никаких локаторов не надо!" - мучился завистью Петька, прилаживаясь на своей койке и глядя в голубой пятак иллюминатора.
Вечер над морем всё густел, и скоро пятак из голубого стал тёмно-синим, потом серебристым…
Петька не заметил, как сомкнулись веки, и он очутился дома, в старой рыбацкой деревушке. Деревушка глядела на море сквозь бесчисленные вешала и многослойную паутину сетей, а возле сетей похаживали прямые белобородые деды с коричневыми, в морщинах руками.
На отшибе, у школы, терпко пахли сосной новые столбы: там недавно на смолёных канатах подвесили качели. У качелей день-деньской бесились и гоготали ребятишки.
Когда к качелям вразвалку подходил Петька, ребятня уважительно расступалась - ведь Петька уже был зуйком (так у поморов зовутся юнги) и сам зарабатывал на хлеб.
Упёршись в доску крепкими босыми ногами и посадив на другой край двух пацанов, Петька приседал, ухал, тянул на себя верёвки. И вот через минуту он стремительно, броском взлетает в низкое небо, запрокидывает голову и жадно глотает ветер. Присел - и под ногами бездна, и сладко щекочет в животе, и хочется плакать, орать от счастья.
- Держись! В море не то быва-ат!
Вверх, в небо, вни-из!..
- Слезай, Петра! Али оглох? - где-то рядом сердится Афанасьич. - Слезай, говорю!
Петька открыл глаза и рывком сел на койке. Из ушей будто вату вытащили - в сознание сразу ворвался рёв моря. Стены кубрика шатались и скрипели. С мокрой бороды Афанасьича бежала вода, капала на пол, но звука капель не было слышно.
- Норд-ост! - крикнул Афанасьич. - Как атом свалился, лешак! Беги к помпе, Петра, да мигом!
Растрясая остатки сна, Петька скатился в трюм и только тут вспомнил: сапоги надеть забыл. Постоял секунду, ругнулся и стал карабкаться наверх. "Онегу" крепко швыряло: поручни трапа так и рвались вместе с руками.
В кубрике Петька столкнулся с Серёгой. Тот одной рукой держался за койку, а другой воровато и мелко крестился на иллюминатор.
"Ишь набожной, в батю попёр!" - подумал Петька и с сердцем крикнул:
- Нашёл время, богомол!
Серёга сконфузился и бочком исчез за дверью. Плюнув ему вслед, Петька достал резиновые сапоги, намотал на ноги кучу портянок (сапоги были велики) и наспех обулся.
- Теперь и в трюме не страшно, - вслух сказал он.
Но в трюме было страшно. Здесь каждый звук слышался отчётливо и громко, словно в бочке. То всхлипывала под ногами вода, то протяжно и хрипло кряхтело дерево. Ботик уже своё отслужил, ходил последнюю навигацию. Северное море расшатало его когда-то упругий корпус, на совесть сработанный из тонкослойной беломорской сосны. И теперь, в погоду, он давал течь. Правда, небольшую, но работы Петьке хватало: рычаг у помпы был неподатливый и тугой, настолько тугой, что, поработав четверть часа, Петька взмок и начал задыхаться. В ушах, во всей голове тикало что-то звонкое, как будильник. А тут ещё ноги: ледяная вода давала себя знать даже сквозь резину и многочисленные портянки.
Держась за рычаг, Петька попробовал стоять то на одной, то на другой ноге. Это было трудно: пол всё время уходил из-под ног. Через полчаса вода прибывала, и Петька снова налегал на помпу.
Работал и слушал, как твердолобые волны бодали обшивку "Онеги", как всё изношенное тело бота стонало и содрогалось. И вдруг прямо перед собой на пустом ящике Петька увидел крысу. Она с места попыталась вспрыгнуть на трап, но сорвалась и жирно шлёпнулась в воду.
- Крысы бегут! - шёпотом сказал Петька и почувствовал, как под фуражкой шевельнулись волосы.
И тут же до его слуха донеслось глухое, длинное улюлюканье воды.
- Обшивка!..
Петька попятился к трапу, икнул и в несколько прыжков вылетел наверх. На палубе его мягко, но тяжело ударил в грудь ветер, и он покатился по мокрым доскам, срывая ногти и крича какую-то бессмыслицу. Потом ему плеснуло в лицо водой, ударило, перевернуло на спину, и Петька увидел вороные, с синевой тучи, брюхом цеплявшие за мачту.
Петька поднялся на четвереньки и наугад, чутьём пополз к спасительному кубрику, где наверняка были взрослые.