Он плохо помнил, как добрался до двери и как по-прежнему на четвереньках, не вставая на ноги, вполз в кубрик. Поднявшись, Петька увидел перед собой полуголого боцмана. Данилов неторопко, словно в предбаннике, разминал руками новую исподнюю рубаху. Лицо его было ещё темнее, ещё строже и неподвижнее обычного. И у Петьки мелькнула шальная мысль, что это вовсе не лицо, а древняя икона, висевшая в избе у Петькиной бабки.
- Там вода… обшивку сломала, - выговорил наконец Петька.
Боцман кивнул и спокойно стал надевать рубаху. Петьке показалось, что Данилов не понял.
- Вода, говорю! - громче повторил Петька.
- Не ори, зуёк, я не глухой! - Боцман пронзительно поглядел на Петьку. - Море крику не любит. Ты-ка лучше печку растопи. Хоть согреться перед смертью. А то морюшко-то наше студё-ёное!.. Охо-хо, шесть десятков его пахал, а таким не видывал. За грехи, видно, наши конец приготовлен…
- Я не хочу помирать! - зло выдохнул Петька в иконное лицо боцмана.
Но тот только усмехнулся и пожал плечами.
- И я не хочу, так что?.. Стой!.. Топи сначала печь! Кому сказано?!
Чтобы не разреветься, Петька стиснул зубы и присел на корточки у печки. Дрова были сухие и разгорелись скоро. Но всякий раз, когда "Онега" взлетала на гребень волны, дым из печки валил назад - едкий, удушливый, перемешанный с горячей золой. Задыхаясь и кашляя, Петька закрыл кулаками глаза. А боцман перекрестился и лёг на койку - бородой кверху, руки крестом.
Так их и застал Афанасьич. Войдя, он скользнул взглядом по боцману, недобро крякнул и сквозь зубы спросил Петьку:
- А ты тут зачем? Пошто помпу бросил?
Петька оторопело вскочил.
- Я… меня боцман заставил! Я сказать пришёл, что в трюме неладно, а он: "Топи, говорит, хоть помрём в тепле".
- Не давись словами. Что в трюме?
- Заборка, Афанасьич. А может, показалось…
- Ладно. Передохни, у помпы Сергей постоит. Да не слушай этого Христосика: он уж который раз помирает.
Афанасьич ещё раз внимательно поглядел на боцмана и вышел. Побоявшись снова остаться наедине с боцманом, Петька выскользнул следом. От свежего воздуха, от ветра у него закружилась голова. Уцепившись за дверную скобу, Петька долго стоял с закрытыми глазами и слушал рёв моря. При каждом падении палубы к горлу медленно подкатывала тёплая кисловатая тошнота. "Держаться надо! - приказал себе Петька. - Держаться…"
В себя его привели голоса и топот сапог на трапе. Петька открыл глаза: на палубе качались два чёрных силуэта. Он узнал Афанасьича и старпома.
- Если с киля оторвалась, тогда конец! - расслышал Петька слова капитана.
Старпом что-то закричал в ответ, но ветер смял его голос, и до Петьки долетели только обрывки фразы:
- …рассвета вряд ли… машина…
Старпом безнадёжно махнул рукой и отвернулся. Потом они оба исчезли на мостике.
- Вот те и на! - пробормотал Петька. - Стало быть, машина сдаёт…
Он задрал голову и с минуту разглядывал небо, но тучи были по-прежнему непроницаемы и тяжелы. Ни намёка на рассвет. Ни одной звезды. Только где-то на горизонте небо мутнело, будто размытое молоком, и море там отливало бурым дегтярным блеском.
Петька представил себе, как густа и холодна сейчас вода. Под пистолетом не полез бы! У него по спине даже мурашки поползли, а мысли вдруг перескочили на Серёгу.
"Как он там один-то, боязно, поди, - с беспокойством подумал Петька. - А я тут прохлаждаюсь…"
Пригнувшись и пружиня ногами, он бросился к трапу. Серёга сидел на ящике, несчастный, маленький и мокрый, как та крыса. И Петька понял, что он даже не подходил к помпе. Вода теперь почти достигала колен.
- Расселся, богомол!.. - наливаясь яростью, заорал Петька. - Ручки боишься замарать, а шкуру твою другие спасать должны?!
Серёга только лязгнул в ответ зубами и съёжился ещё больше.
"Совсем одурел парень от страха", - подумал Петька и внезапно почувствовал себя намного старше и сильнее Серёги. Гнев его как-то сразу погас, осталась только острая жалость к товарищу.
- Ну, ты это… не серчай, - мирно сказал Петька. - Я, брат, тоже боюсь. Все боятся… А ты как думал? Кто в море не бывал, тот и горя не видал. Во, глянь, все ногти ободрал, и то помалкиваю. - Петька показал красные, распухшие руки и улыбнулся через силу.
Серёга тоже выдавил короткий, дребезжащий смешок:
- Дак я ничего, зазяб маленько…
- За помпой согреешься, - успокоил Петька и, глядя Серёге в глаза, твёрдо соврал: - А к утру спасательный пароход подоспеет.
- Парохо-од?! - радостно и недоверчиво охнул Серёга.
- Ну, ясно. Старпом по радио SOS давал. Обещали прийти. Только, отвечают, не раньше, как к утру. А нам что - посидим да подождём. Верно я говорю?.. А теперь давай покачаем.
Работали до седьмого пота. Час или два - Петька не мог сказать.
Остановились тогда, когда из грохота волн и кряхтения помпы исчез какой-то привычный, почти незаметный звук.
"Машина заглохла?" - не сразу понял Петька. Словно прочитав его догадку, Серёга облизнул пересохшие губы и эхом повторил:
- Заглохла…
- А ты уж испугался, чудак! - насмешливо сказал Петька. - Это ж они бензин приберегают. Мне Валька сказывал.
И Серёга поверил опять, потому что хотел поверить, потому что качка стала ещё сильнее и беспорядочнее.
- Совсем погодка разгулялась! - пробормотал Петька и, помолчав, сказал: - Слажу, однако, наверх. Погляжу, что там деется. Да ты не бойся, я моментом назад.
Но назад Петьке вернуться не пришлось. Наверху он с удивлением обнаружил, что ветер почти утих, а над морем повис зыбкий рассвет. Петька попробовал сообразить, отчего же усилилась качка. "Наверно, без машины-то шибче болтает", - решил он и, приноравливаясь к ходуном ходившей палубе, пошёл на капитанский мостик.
На мостике о чём-то негромко совещались Афанасьич и старпом. Заметив Петьку, оба умолкли. Потом капитан спросил неестественно весёлым голосом:
- Ну, Петра, как там у вас житьё-бытьё?
Петька на шутку не отозвался. Ответил коротко и хмуро:
- Прибывает. Через час будем пузыри пускать.
- Ну-ну, - сказал Афанасьич, и над глазами у него затопорщился боярышник. - Раненько ещё об этом толковать.
- Может, всё-таки бросим якорь? - сказал старпом.
- И что? - повернулся к нему капитан. - Что толку?
- Лучше одного, чем всех, капитан…
Афанасьич замотал головой и уставился в пол.
- Не могу я, Ираклий, человека на смерть посылать. Видит бог, не могу.
- Тогда пусть команда решит.
- Пусть, - сказал капитан и повернулся спиной.
Через пять минут команда "Онеги" собралась на палубе.
Первым заговорил старпом. И голос его - низкий, чуть гортанный - странно не вязался с лицом. Голос был спокойным, обычным, а лицо вспыхивало неровными смугло-красными пятнами.
- Капитан не может послать человека. Зачем говоришь так? А если человек сам пойдёт?.. Товарищи, зачем нам тонуть? Посылайте меня! Я найду, где вода бежит!
- Не кипятись, - остановил старпома Афанасьич. - Дело надо говорить, а ты городишь незнамо что. Ну какой прок тебя посылать, когда в тебе одного весу пять пудов? Стукнет о борт раза два - и дух вон. Тут в человеке не сила, а лёгкость да хватка нужны. И спускать его сподручней…
Капитан замолчал и глазами стал ощупывать команду - одного за другим. Остановился на Вальке Филине. Валька покраснел, проглотил слюну, жёлтые глаза его ещё больше округлились.
- Ты, Афанасьич, это… не сомневайся. В лучшем виде сделаю.
- Здоров чересчур, не подойдёшь, - буркнул Афанасьич недовольно, но Петька успел заметить, как потеплели глаза старика. - А вот Сергей в самый раз!
Последние слова капитан произнёс быстро и резко, словно не глядя всадил в Данилова несколько пуль. Сергей вздрогнул, пошатнулся и сразу обмяк, посерел в лице.
- Я?.. Почему же я? - растерянно всхлипнул он.
- Потому, что ты в самый раз, - упрямо повторил капитан.
Сергей попятился к борту и оттуда отчаянно закричал, срываясь на визг, закатывая глаза:
- Утопить хотите?! Своя-то жизнь дорога, да? Не хотите помирать? А я хочу?! Нашли дурака!..
Серёга вдруг умолк, будто подавился. И стало очень тихо. Потом Петька увидел, как страшно побелели и задёргались губы у старпома. Стиснув костлявые кулаки, старпом как-то боком пошёл на Сергея. И все слышали, как он бормотал:
- Шакал! Трусливая гадина!..
"Господи, убьёт ведь!" - тоскливо подумал Петька и почти увидел, как под кулаком Ираклия хрястнет прыгающая челюсть Сергея и он полетит за борт, в густую дегтярную воду. Срывающимся, тонким голосом, полным мучительного стыда за товарища, Петька закричал:
- Стойте, да стойте же!!!
Но Ираклий даже не повернул головы. Подойдя к Сергею вплотную, он ещё раз повторил:
- Трусливая гадина, тьфу!
Сергей отшатнулся. Чтобы не видеть лица Сергея, Петька опустил голову и тихо попросил:
- Можно, я пойду?.. Я ведь полегче его.
Капитан кивнул. А люди сразу зашевелились, зашумели. И Петька понял, что им было так же тяжко и стыдно, как ему. Полетел в воду лот. И Валька Филин облегчённо крикнул:
- Двенадцать, Афанасьич!
"Значит, до берега недалеко", - подумал Петька. И ему представилось почему-то, как хорошо и покойно, должно быть, сейчас на берегу. Будто в полусне, он почувствовал, что его обвязывают канатом, в полусне же услышал грохот якорной цепи.
"А якорь-то старинный, адмиралтейский", - опять некстати мелькнула мысль.
- Кажись, всё, - долетел голос Афанасьича. - Смотри, Петра, на тебя надёжа.
Петька кивнул и, кряхтя, полез через борт.
Его сразу стряхнуло вниз, и, не успев ещё почуять холода воды, он дважды стукнулся головой об обшивку. Перед глазами завертелись зелёные, оранжевые кольца. Потом словно обручем сдавило грудь, и Петьке показалось, что он попал в кипяток. Хотел крикнуть, застонать - и не мог. И опять волна швырнула его на борт, так что в теле заныла каждая жилка. Прижимаясь к обшивке и подгребая левой рукой, Петька заскользил вперёд. Иногда волны налетали сбоку, и он, как мяч, бился и отлетал от стены.
И вдруг он увидел… увидел брешь, когда волна отхлынула от борта! В спокойную погоду брешь была над водой - просто вылетел ёрш и отстала доска.
- Ёрш давайте!.. - что есть мочи заорал Петька, захлёбываясь солёной, как огуречный рассол, водой.
Наверху, видно, ждали его сигнала, потому что через секунду Петька увидел над головой бечёвку-маятник, а на ней молоток и костыль. Раз десять груз пролетал мимо. Петька уже отчаялся, когда наконец удалось поймать его.
- Подтяни-и! - крикнул Петька.
И верёвка тут же больно врезалась в тело, приподняв его из воды.
"Только б голову не разбить, только б голову!.." - вертелась у Петьки одна и та же мысль, а руки машинально нащупывали в доске отверстие для ерша.
Есть! Теперь остаётся вогнать костыль… Как всё это просто сделать наверху, где волны не колотят тебя о борт, будто дохлую рыбину, где послушны руки и ноги, где рот не заливает ледяной водой!
Когда отхлынула очередная волна, Петька с остервенением стал бить по костылю. Он даже не чувствовал боли в размозжённых пальцах: молоток то и дело попадал по руке.
Удар! Ещё удар! Последний… последний!!!
- Всё! - сквозь прокушенные губы выдохнул Петька и потерял сознание…
Очнулся он в кубрике оттого, что чьи-то жёсткие руки стали растирать его тело. Петька застонал, открыл глаза и встретился взглядом с Афанасьичем.
- Жив? - не то спросил, не то сказал Афанасьич. - Выпусти молоток, Петра, никак руку-то не могли разжать. Да на-ка вот, выпей…
Капитан подал Петьке кружку со спиртом. Петька выпил, задохнулся, затряс головой. Где-то рядом с сердцем повернулся и стал таять острый кусок льда.
- Ух ты-ы! - шёпотом сказал Петька и неожиданно заплакал, неумело, сдавленно, дёргаясь и вздрагивая всем телом.
Афанасьич заскорузлой ладонью гладил его по лопаткам, кивал бородой и говорил серьёзно:
- Ишь, простуда-то слезами пошла. Это хорошо, это не беда… До свадьбы забудется. А свадьбу мы тебе настоящую сделаем. Потому что ты сам человек стоящий…
Говорил и глядел в иллюминатор, где изредка проносились маленькие стремительные чайки - по-северному зуйки…
Примечания
1
Зи́мник - зимняя дорога по реке.
2
Дер Хазэ - заяц; ди Хозе - брюки (нем.).