11
Костя и Слава потратили немало труда, пока нашли в каменоломне на Каменной Косе тех, кого искали.
Партизаны находились в просторном коридоре-штольне, озаренном тусклым светом каганцов. По стенам была развешена одежда, в одном углу стояли мешки с картошкой, мукой, вяленой рыбой, доставленной Семенцовым, в другом - оружие, в третьем была кое-какая утварь, посуда и очаг с вытяжной трубой. А посередине несколько составленных вместе ящиков изображали стол.
Мальчики сразу узнали Теляковского. Он и теперь ходил в коричневых сапогах и галифе, уже потертых и кое-где продранных и заплатанных. Несмотря на это, Теляковский, чисто выбритый, с лихо подкрученными усами, сохранял воинственный и щеголеватый вид.
Доставленное Костей и Славой известие, что моряки живы-здоровы и даже начали успешно действовать, обрадовало Теляковского.
- Молодцы! - похвалил он ребят своим громыхающим голосом и покрутил пальцами правый ус.
- Да, молодежь… - произнес он, обращаясь к Семенцову, который присутствовал при разговоре. - Ты что? - спросил он, заметив улыбку на сумрачном лице моряка.
- Ничего, - ответил Семенцов. - На море выросли, на море и помрем!
- Помирать рано. А глаза побереги. - Теляковский не случайно вспомнил о глазах Семенцова: в последнее время Семенцов почему-то стал плохо видеть, почти ослеп. Рана у него на голове зажила, но, возможно, при ранении был задет зрительный нерв. Целых две недели Семенцов вынужден был оставаться в бездействии. Потому-то связь с моряками на хуторе и с Михайлюком в городе была прервана. Лишь теперь зрение Семенцова начало улучшаться. Сегодня он впервые выбрался из каменоломни, но заметил моторную лодку, подозрительно настойчиво курсирующую возле Каменной Косы, и вернулся предупредить Теляковского.
Новость была не из приятных. Однако не только это заботило командира отряда. Он и Семенцов знали, куда ушел комиссар, но каждый из них думал об этом по-разному. Аносову пора было вернуться (он отсутствовал уже третий день). Теляковский не верил, что он попал в беду, по крайней мере делал вид, что не верит, чтобы не вызывать тревоги в отряде. А Семенцов тревожился. И тревожился Федя Подгайцов.
Оба разведчики, они понимали, что значит не вернуться вовремя после такого задания. Гестапо, конечно, переворачивает город вверх дном. Особенно тяжело было Семенцову: ему казалось, будто он повинен в том, что комиссару пришлось в такое опасное время отправиться к Михайлюку. Доставить взрывчатку обязан был он, Семенцов, для него это привычное дело. Семенцов хотел сегодня же в ночь побывать у Михайлюка, узнать о комиссаре.
Теляковский слушал его и недовольно крутил ус. Он отвечал за судьбу всего отряда - в отсутствие комиссара вдвойне отвечал, и, как ни заботила его судьба Аносова, он считал необходимым прежде всего думать о деле. А дело требовало скорейшего соединения с моряками.
Поэтому Теляковский решил послать Семенцова вместе с ребятами на хутор. Посылать ребят одних после известия о появлении вражеской моторки он опасался. К тому же они помогут Семенцову, если опять что-нибудь случится с его глазами. А, договорившись с моряками, он проберется потом в город, к Михайлюку.
- Пойдешь с мальцами! - объявил командир свое решение. Семенцов нахмурился, однако ничего не сказал.
Этой же ночью он, Костя и Слава отправились в обратный путь. Часу во втором ночи лодка вошла в устье Казанки и поднялась вверх по течению. Семенцов собрался причалить, когда услышал окрик:-
- Кто идет?
- Ишь ты… - усмехнулся Семенцов-.-Моряцкая республика! Не подходи! Свои, свои, - ответил он на повторный окрик, сопровождаемый щелканием винтовочного затвора. - Это Семенцов. Принимай гостей! - Раздвигая веслами камыши, он подвел лодку к берегу.
Встретил его Микешин, стоявший здесь на вахте. Они поздоровались, пытаясь разглядеть друг друга в темноте. У Семенцова возникла слабая надежда, что, может быть, Аносов у моряков, раз он до сих пор не вернулся в отряд. Увы, вопрос Семенцова только удивил Микешина.
- А ребята где? - в свою очередь спросил обеспокоенный Микешин.
- Здесь, целехоньки! - Семенцов показал на лодку. Еще в пути он приказал мальчикам улечься на дне лодки, видя, что они дружно клюют носами.
- Набедовали… - сказал Микешин.
- И не говори! И как они, бесенята, добрались до нас?
Моряки разговаривали, осторожно попыхивая цыгарками, пряча огонь в рукав. Так шло время, пока не наступило утро. Костя и Слава проснулись. Вид у них был сконфуженный.
Впрочем, скоро они приободрились. Да и как же иначе? Этот день был днем их торжества. Все население хутора вышло их встречать. Моряки хвалили ребят, старый Познахирко одобрительно похлопал их по плечу и сказал доктору Шумилину: "Что, сосед, не подкачали?" Костя и Слава были горды и счастливы, как могут быть счастливы ребята, успешно выполнившие первое боевое задание.
12
Тучи низко висят над морем и берегом. Накрапывает дождь. Время за полдень, а кажется, будто только что рассвело- такой тусклый свет лежит на всем: на волнах при-боя, на солончаках, на степной дороге. Дорога и степь пустынны. Но вот из-за поворота показываются два человека: слепец-нищий и мальчик-поводырь. Они пересекают дорогу и осторожно спускаются в размытый дождем овраг, который тянется до самого города.
Установив связь с моряками, Семенцов решил все-таки повидать Михайлюка, для чего вырядился слепцом, а Костю прихватил в качестве поводыря.
Некоторое время он прислушивается, потом делает знак Косте и начинает бесшумно ползти вдоль забора. Собак у Михайлюка, знает Семенцов, нет, за забором - сарай, а за сараем - дом. Он приподымается и, невидимый в темноте, легко перепрыгивает через забор. За ним прыгает Костя. Все тихо.
Они огибают сарай, поворачивают направо и спустя минуту стоят в низких темных сенях дома. Семенцов стучит два раза тихо, один раз громче, ждет и опять стучит. Никто не отзывается. Значит, Михайлюка нет. Может быть, его взяли в гестапо?
В это время слышится скрип отворяемой калитки. Кто-то направляется к дому.
- Здравствуй, Трофим!
В темноте слышно, как идущий резко останавливается:
- Кто тут?
- Это я, - сказал Семенцов.
- Тьфу ты, пропасть! То один, то другой…
Михайлюк отпер дверь, пропустил гостей в дом, завесил окно дерюжкой, потом зажег лампочку, прислонил костыли к стене, опустил свое короткое грузное тело на табурет у стола и лишь после этого обернулся лицом к Семенцову. Лицо у Михайлюка было крупное, красное, с частыми прожилками на носу, с отвислыми щеками.
Семенцов пристально смотрел на него:
- Где комиссар?
- Пропал комиссар, - сказал Михайлюк.
Наступило молчание.
- А ты? - спросил Семенцов.
Михайлюк устало махнул рукой.
- Ты сидай, слухай. А ты, пацан, - обернулся он к Косте, - рот на замок, будто нет тебя!
Несмотря на увечье, а может быть, благодаря ему Михайлюк всюду свободно бывал, все видел и слышал. Это был именно такой человек, какой требовался партизанам. На днях
Михайлюк разузнал, что в город доставлены строительные материалы, а возле бывшего амбара "Рыбаксоюза" поставлен караул. Михайлюк хотел дать знать об этом на Каменную Косу, но Семенцов перестал являться.
Спустя день после того, как у Михайлюка побывал лоцман Познахирко, на зорьке кто-то постучался. Михайлюк посмотрел в окно и разглядел соломенную шляпу, которую носил Семенцов. Но это был не Семенцов, а Аносов. Первым делом он потребовал взрывчатку, хранившуюся у Михайлюка, затем выслушал его сообщение и особенно заинтересовался амбаром "Рыбаксоюза".
- Я ему: дайте срок, узнаю. А он: срок один-война! - рассказывал Михайлюк. - Вышел я последить, не шляется ли кто возле хаты. Мост как шарахнули, гестапо совсем осатанело, а полицаи ровно собаки рыщут. Вхожу обратно, вижу - комиссар уже собирается. Говорю ему: погодили бы до вечера, неспокойно у нас, а он: некогда годить! И ушел.
Днем Михайлюк был в городе и услышал, что какого-то человека арестовали возле амбара "Рыбаксоюза". Он сразу подумал: не Аносова ли? До самого вечера Михайлюк кружил неподалеку от здания горсовета, где теперь помещалось гестапо. Он знал, что обыкновенных арестованных оставляют в комендатуре, а особо важных переводят в гестапо. Если комиссара опознали, его обязательно отправят сюда. День кончался. Михайлюк уже надеялся, что этого не случится. Но в сумерки он увидел Аносова под усиленным конвоем…
- Комиссар не такой человек, - покачал головой Семенцов, - его голыми руками не возьмешь… Что-то здесь не так.
- Говорил я ему: дан срок, узнаю. Так нет же, сам полез.
Семенцов с ожесточением заскреб подбородок.
- Какого человека загубили! А?
Михайлюк тяжело задышал, глаза его налились кровью, даже волосы в бороде, казалось, зашевелились. Но он пересилил себя и сказал просто:
- Что я? Костылями разве отобьешь его!
Несколько минут оба молчали. Семенцов сидел, крепко
обхватив руками колени, и что-то соображал. Костя с надеждой смотрел на него. Может, Семенцов сумеет спасти Аносова?
Вдруг Михайлюк повернул ухо к двери, прислушался. Он поднялся, оперся на костыли и быстро вышел. Семенцов и Костя остались одни.
С улицы донесся сердитый окрик:
- С кем разговариваешь?
- Да бог с вами, - степенно отвечал Михайлюк.
- Я за тобой давно посматриваю, - продолжал первый голос. - Думаешь, не знаю, что ты за птица? А ну, поворачивай оглобли!
Послышались шаги возле калитки, потом - во дворе. Не оставалось сомнений: кто-то задержал Михайлюка и шел сюда. Семенцов сдвинул в сторону сундук, под которым был ход в подпол, погасил лампочку, столкнул Костю в подпол, а сам шагнул к двери, нащупывая в кармане наган. Шаги приближались.
- Пожалуйте, окажите уважение, - говорил между тем Михайлюк, все повышая голос, очевидно, чтобы предупредить Семенцова. - Погода собачья и служба ваша, правду сказать, тоже… собачья.
- Что-о? В морду захотел? Отворяй, хромой черт!
- Так смотрите… не оступитесь, - уже не скрывая насмешки, ответил Михайлюк и толкнул костылем дверь. Семенцов отступил за дверь, готовый встретить неизвестного, с которым, видимо, не без умысла так дерзко разговаривал Михайлюк.
Дверь шумно распахнулась. В комнату вошли двое. Михайлюк, чуть задев Семенцова плечом, принялся шарить по столу, разыскивая спички и бормоча: "Сей момент… извиняюсь". Неожиданно он повернулся, костыль скрипнул в его руках, послышался удар.
- Хватай его! - крикнул Михайлюк, зная, что Семенцов здесь. И не успел спутник Михайлюка опомниться от удара костылем, как железные руки Семенцова нашли его в темноте и сдавили его горло, а Михайлюк заткнул ему рот тряпкой. После этого Семенцов повалил его на пол, а Михайлюк, прыгая на одном костыле, отыскал спички и зажег лампу.
Теперь Семенцов и Костя, высунувший голову из подпола, могли разглядеть, кого послал им бог. Это был Данила Галаган, - полицай, собственной персоной.
Пока он приходил в себя, Михайлюк рассказал, как все случилось.
- Только я вышел за калитку, вижу - кто-то под окном стоит. "Ага, - думаю, - вон ты где!". Его в чине повысили, он и старается. - "Стой! - кричит, - я за тобой давно посматриваю, тля безногая!" Это он мне. А я, конечно, шапку долой и поздравляю с чином, честь-честью, все как полагается. Куда там! С кулаками лезет. "Кого прячешь?" Ну, я иду, конечно, а сам прикидываю: стоящее это дело или не стоящее? Может, самого спросим? - кивнул Михайлюк на Галагана, который уже пришел в себя и дико смотрел то на хозяина, то на Семенцова.
Костя вылез из подпола и встал у стены. Семенцов приказал ему завесить окно поплотнее и, предупредив Галагана, что прострелит его паршивую башку, если он пикнет, приступил к допросу. Кляп был вынут. Галаган увидел направленный на него пистолет и начал послушно выкладывать все, что знал об интересовавшем Семенцова складе: там, в амбаре "Рыбаксоюза", хранится большой запас тола, потому и поставлен караул.
В надежде задобрить Семенцова Галаган сверх того признался, что слышал от офицеров, квартирующих в его доме: за городом спешно возводится новая пристань, там будет перевалочный пункт, отсюда боеприпасы, техника, продовольствие должны следовать морем к фронту…
- А товарища Аносова кто выдал? - спросил Михайлюк.
- Не знаю… святой крест, не знаю!
- А Шевелевича и его жинку? А хворого Гриценко, его сын на фронте… Вспомни, вспомни, Данила Тимофеевич, - невозмутимо продолжал Михайлюк.
- Не я, не я, - затрясся Галаган. - Мое дело сполнять…
- А нашего товарища Аносова кто выдал? - повторил тем же ровным, страшным голосом Михайлюк. - Он твою дочку учил, сына учил, в люди их вывел…
Галаган молчал.
- Аносов в подвале гестапо?
Галаган утвердительно кивнул.
- Скоро?
Г алаган от страха не сразу понял, о чем его спрашивают, а поняв, через силу пролепетал:
- Завтра.
Семенцов безмолвствовал во время этого диалога. При последнем слове Галагана он быстро приставил пистолет к его голове:
- Врешь, чертов сын!
Галаган побожился, что сегодня был отдан приказ поставить наутро виселицу на площади.
Теперь замолчали все. Михайлюк тяжело опустился на табурет. Семенцов не уродил с Галагана ястребиных бешеных глаз. Костя ежился у стены, его била лихорадка.
Больше Галаган не был нужен. Ему опять заткнули рот кляпом, связали, впихнули в мешок, который нашелся у Михайлюка, и вытащили во двор, а со двора - оврагом - вниз, к берегу моря.
Галаган, услышав плеск прибоя, завертелся в мешке, как кот. Михайлюк отыскал на берегу увесистый камень. Семенцов привязал камень к мешку, взвалил мешок на плечи и вошел в море. Мешок бесшумно опустился на дно.
Задерживаться теперь в городе было ни к чему. Нужно было спешить либо к морякам, либо в отряд… нет, к морякам ближе - и попытаться спасти комиссара. Семенцов и сейчас еще не верил, что казнь назначена на завтра.
Он постоял в тяжелом раздумье посреди комнаты.
- Пошли, - сказал он Косте, который все еще ежился, словно ему было холодно. Костя отрицательно покачал головой.
- Ты что? - не понял Семенцов.
- Я останусь, - сказал Костя.
- Это ты брось, шутки шутить не время.
- Я останусь… я вместе с Михайлюком, - упрямо повторил Костя.
Семенцов посмотрел на Михайлюка.
- Что же… пускай, - проворчал тот. Семенцов подумал, что мальчишке, пожалуй, и правда: лучше остаться. Без него ом быстрее доберется до хутора. А днем Костя и сам найдет дорогу.
- Ну, смотри, парень. Я за тебя в ответе… - сказал Семенцов
Костя глянул на него исподлобья н промолчал.
13
Когда Аносов, не слушая предостережений Михайлюка, покинул его дом, он не думал о возможной опасности. И действительно, он благополучно добрался до амбара "Рыбак-союза", высмотрел все, что его интересовало, и решил задержаться в городе - настолько важно было то, что он узнал.
Рядом с амбаром тянулся в сторону моря глубокий овраг. Аносов спустился в него и устроился так, чтобы видеть, что делается возле амбара: ему нужно было установить время смены караула. На всякий случай он улегся, делая вид, что спит.
- Эй, бродяга! Чего разлегся? Марш отсюда!
Грубый окрик заставил Аносова обернуться. Он увидел на краю оврага толстого человека, в котором узнал Галагана. Это была неприятная встреча. Известно, что Галаган служит в полиции. Но делать нечего - Аносов поднялся и побрел к морю. Галаган смотрел ему вслед. Вдруг он крикнул: "Стой!" - и дал тревожный свисток.
Возможно, Аносов еще мог спастись, если бы у него были молодые ноги и здоровое сердце. Но он знал себя и рассудил, что лучше не бежать. Документ у него в порядке, узнать его трудно, а других улик против него нет.
Но, увидев выражение изумления и злобного торжества на жирной физиономии Галагана, Аносов понял, что допустил ошибку. И все, что произошло с ним потом - допросы, угрозы, побои, - не могло заглушить сознания совершенной ошибки. Ошибочно было думать, что его не узнают в городе, где его знали все, ошибочно было не посоветоваться с товарищами, прежде чем отправиться в рискованное путешествие, - ведь он сам не раз предостерегал товарищей от излишнего риска, ошибкой было не послушаться Михайлюка… Но в основе всех этих частных ошибок лежала общая, главная ошибка: переоценка себя, своего опыта и умения.
Так думал комиссар Аносов.
Он судил себя судом своей партийной совести много строже, чем заслуживал, и не признавал оправданий. Теперь ему оставалось с достоинством и твердостью встретить смерть, чтобы и его смерть послужила делу борьбы.
Аносова привели к зданию горсовета. Здесь, на втором этаже, прежде находился горком партии. Вот и второй этаж, третья дверь направо, здесь был его кабинет. Сюда его и ввели. Казалось странным, что комната и вещи в ней не изменились, тогда как он, Аносов, стоит с закрученными за спину руками, а за его столом сидит долговязый эсэсовец в черном мундире, с дряблым серым лицом.
- Если не ошибаюсь, вас зовут Аносов, - сказал гитлеровец, с неприятной отчетливостью выговаривая русские слова. Он встал, неслышно прошелся по комнате и остановился спиной к окну, лицом к Аносову.
- Вам все здесь знакомо. Не правда ли! - На его тонких губах появилась бледная улыбка. Он повел взглядом по стене, на которой теперь висели портреты Гитлера и Гиммлера, и добавил с той же улыбкой: - Почти все.
Аносов молчал. Он решил молчать с той минуты, как был арестован. А ведь он был живой человек. У него горела огнем спина после допроса в комендатуре, у него были выбиты зубы и текла кровь из ушей, и он знал, что это только начало. Но он молчал, словно не видел этого человека с тихим голосом и неслышной походкой.
Начался допрос, если можно назвать допросом то, когда один человек спрашивает, требует, грозит, кричит, а другой остается глух и нем. Потом Аносова повели в подвал гестапо. Наступила ночь и сменилась днем, и снова ночь и снова день. Времени здесь не различали. Под низким цементированным сводом подвала был ад. Тело Аносова жгли, вытягивали, сжимали, били и гнули, как будто это было железо. Но и железо не выдержало бы того, что вынес этот человек. Он страдал немыслимо - и все-таки молчал.
В те редкие минуты просветления сознания, когда палачи оставляли его в покое, перед ним возникали видения счастливого будущего. Здесь, в фашистском аду, пытали и убивали его тело, но не могли убить душу.