Тиберий внимательно слушал мать, думая, как оправдать её надежды, стать знаменитым, прославить род Семпрониев.
Тиберий прилежно учился, однако он понимал, что многого ещё не знает… "Надо больше читать", - решил он, но вместо того, чтобы посоветоваться с учителями, отправился однажды чуть свет к Катону Цензору. "Диофан и Блоссий - приверженцы всего греческого, - думал Тиберий, - а старый Катон пишет свои сочинения по-латыни, предпочитает родной язык всем языкам мира".
Тиберий застал Катона в атриуме. Старик был таким же, каким помнил его Тиберий со времени споров с отцом: рыжеватые волосы с проседью, пристальный взгляд зеленоватых глаз, резкие движения, ворчливый голос.
Катон принимал клиентов, толпившихся вокруг его кресла, когда Тиберий тихо вошёл и остановился за колонной. Клиенты были бедняками, они зависели от своего господина - патрона, который покровительствовал им, угощал их, давал деньги, защищал в суде, назначал продавцами в свои лавки. Клиенты сопровождали патрона на форум, голосовали за него, отправлялись с ним на войну, исполняли разные поручения. Катон ценил услуги клиентов, но скупо вознаграждал их.
Поднявшись с кресла, он стал обходить клиентов, бросая быстрые взгляды на их заплатанную обувь, старые, дырявые тоги, и говорил скороговоркой:
- Сегодня никому не могу помочь - ни деньгами, ни продуктами. Всё у меня расстроилось: лавки не дают дохода, а из виллы ничего не везут.
Так он говорил каждый день, клиенты это знали. Тиберий смотрел с удивлением, как один из клиентов, самый старый, подошёл вплотную к Катону и, стуча палкой об пол, сказал:
- Господин, мы верно тебе служим и любим тебя, а ты мало заботишься о нас…
- Что-о? - вспыхнул Катон, сверкнув зеленоватыми глазами.
- В законах "Двенадцати таблиц" сказано: "Патрон, обманувший своего клиента, да будет проклят".
Катон отвёл глаза от старика:
- Чего тебе надо, Афраний?
- Мне нужно прежде всего зерно, а затем несколько ассов…
- Разве ты не слышал, друг мой, что у меня ничего нет?
- Слышал. Но я подумал так: Юпитер поможет патрону накормить верных людей, отпустить их не с пустыми руками.
Катон исподлобья оглядел клиентов; взгляд его опять остановился на Афрании. "Рано или поздно надо им дать немного зерна; пусть получат и убираются". И, написав на навощённой дощечке несколько слов, он протянул её Афранию:
- Зерно получишь в моей лавке и разделишь поровну между всеми, а денег сегодня не дам.
Не слушая благодарности клиентов, Катон повернулся к Тиберию, которого давно уже заметил.
- Ты зачем пришёл?
- Побеседовать, отец!
- О чём?
Тиберий молчал.
Отпустив клиентов, Катон прошёл с Тиберием в таблинум.
- Что скажешь, юноша? - спросил он, перехватив взгляд Тиберия, брошенный на книгу, лежавшую на столе. - Что смотришь? Смотри, смотри! - И, схватив книгу, ткнул ему к носу: - Греческая, греческая!.. - Потом, смягчившись, прибавил: - Ты удивлён, что Катон, порицающий всё чужеземное, читает по-гречески?
- Я пришёл спросить тебя, отец, чему надо учиться…
- Читай, юноша, наших писателей, но не пренебрегай греками, у которых есть чему поучиться. Ты думаешь, что я на старости лет изучил греческий язык ради прихоти или удовольствия? Нет, я учился, чтобы перенять у эллинов полезное, обогатить наш язык, лучший во всём мире.
Помолчав, Катон пристально взглянул на Тиберия, зеленоватые глаза его стали прозрачными, совсем зелёными:
- Я радуюсь, что ты любишь родное слово. Работай над переводами с греческого языка, учись ораторскому искусству. Я думаю, что ты честно будешь служить отечеству, если не уподобишься молодым бездельникам, которых становится у нас всё больше и больше.
Вздохнув, Катон встал. Низкорослый, тучный, в старой заштопанной тунике, он походил на зажиточного деревенского плебея. Похлопав Тиберия по плечу, он неожиданно ласково сказал:
- Будь достоин, юноша, своего отца! А теперь иди. Не теряй времени на пустые разговоры. Надо трудиться.
Тиберий ушёл с чувством преклонения перед Катоном, хотя и знал, что старик скуп, резок, груб, большой стяжатель.
"Блоссий говорит, - мелькнула мысль, - что богачи, в том числе и Катон, скупая рабов и заставляя их у себя работать, вытесняют из деревень плебеев, и те вынуждены идти в Рим, увеличивать толпы неспокойного городского плебса. А на юге Италии и в Сицилии эти люди объединяются в шайки разбойников и грабителей".
* * *
Несколько месяцев спустя Тиберий узнал, что Сципион Эмилиан, муж его сестры Семпронии, волей плебса, голосовавшего за него в народном собрании, назначен вести войну с Карфагеном. Тиберий упросил Сципиона Эмилиана взять его с собой.
В этот знаменательный для него день Тиберий встретился утром в атриуме с Диофаном и Блоссием.
Оба учителя были в белых хитонах. Диофан, поглаживая по привычке узкую бородку с завитушками, поглядывал на Тиберия чёрными весёлыми глазами, в которых вспыхивали лукавые огоньки, а Блоссий, крепкий, широкоплечий человек с серебряной паутиной в волосах, вертел в руках свиток папируса.
- Пойдём в сад, - предложил Тиберий, - пока госпожа мать занята домашними делами.
Они прошли через таблинум, столы которого были завалены свитками папирусов, миновали перистиль, поддерживаемый деревянными колоннами, и остановились на ступеньках, спускавшихся в сад.
Свежая, омытая утренней росой роща подступала к дому. Сверкающие капельки, похожие на слёзы, дрожали на листьях деревьев, на пёстрых лепестках цветов. Дорожки, посыпанные песком, строго вытянулись прямыми линиями; цветочные грядки, разбитые в виде прямоугольников, терялись среди деревьев. Здесь росли левкои, пурпурные пионы, алая греческая гвоздика, лилии Марса, гелиотропы. А в середине сада, где возвышалась решётчатая беседка, увитая плющом и диким виноградом, пылали ярким пламенем пышные кусты пестумских роз. Корнелия любила цветы, в особенности розы, и держала опытного садовника.
Грядки с цветами уступали место грядкам с овощами; на одних росли бобы, употребляемые в пищу в день Матроналий, на других - морковь и петрушка, горох, чечевица, лук. Несколько яблонь терялись среди дубов и каштанов. Под платанами стояли каменные скамейки.
- Войдём внутрь, - предложил Тиберий, подходя к беседке, похожей на зелёный шатёр, с тёмным входом посередине.
Сладкий запах роз, согретых солнцем, проникал в беседку. Тиберий наклонился к розовому кусту, оплетавшему решётку, и загляделся на него. Хлопотливое жужжание пчёл, стрекотание насекомых и пение птиц наполняли сад причудливой музыкой. Тиберий молчал, вслушиваясь в эти звуки. Молчали и учителя.
- Как прекрасно солнце, небеса, тучки, зелень, цветы! - сказал тихо юноша.
- Я всегда ратовал за спокойную жизнь, - отозвался Блоссий, - за мирный труд земледельца и горожанина…
- Но ты забываешь, что Рим занят войнами, - прервал его Диофан.
- Скажите, друзья, - обратился к учителям Тиберий, - правда ли, что, начав войну с Карфагеном, Рим уподобился волку, напавшему на овцу?
- Ты забыл, что эта овечка чуть не проглотила волка под Замой, - улыбнулся Блоссий.
- Да, но теперь нет Ганнибала.
- Верно, Тиберий, Ганнибала нет, но Карфаген остался. И он не желает уступать первенство римлянам.
- Тем более, - подхватил Диофан, - что эта борьба за первенство на море и торговлю началась уже давно.
Всё это хорошо было известно Тиберию. Не раз они говорили о первой и второй Пунических войнах; знал он, что сперва борьба происходила за Сицилию, затем за Испанию и мировое господство, и Рим победил карфагенян, стал господином на суше и море: Гамилькар Барка и сын его Ганнибал потерпели поражение. Однако Карфаген не мог примириться с утратой первенства, подрывом своей торговли и стал быстро оправляться от удара под Замой. Оттого предусмотрительный Катон Цензор призывал в сенате покончить с Карфагеном.
Заговорили о государственном устройстве Рима и Карфагена. Блоссий сказал, что ни Рим, ни Карфаген нельзя назвать республикой. Римом управляет сенат из трёхсот человек, который руководит всеми военными делами, распоряжается казной, устанавливает налоги, чеканит монету.
- Даже народное собрание и народные трибуны не решаются выступать против сенаторов! - И тут же с едкой насмешкой Блоссий стал говорить о Карфагенской республике. - Во главе Карфагена стоят два избираемых ежегодно суфета, как у нас - два консула. Римляне и греки называют суфетов царями. Сенат состоит из трёхсот человек, как и в Риме. Но в Карфагене нет деревенского плебса, вся земля принадлежит богачам и возделывается рабами. Карфагеняне - первые купцы в мире.
- Но ты умолчал, Блоссий, о морских силах Карфагена, - сказал Диофан. - Позабыл и о наёмниках, испытанных в боях.
- И хорошо сделал, Блоссий! - вскричал Тиберий. - Каждый римлянин обязан помнить Милы и Заму!
Так беседуя, они возвратились в атриум.
Корнелия уже сидела на биселле - двухместном кресле. Она усадила Тиберия рядом с собой.
- Известно ли тебе, сын мой, что Катон Цензор не раз выступал за войну с Карфагеном, а сторонники сенатора Сципиона Назики Коркула стояли за мир? Катон не раз говорил, что он убедился в опасности, угрожающей Риму, когда находился в Африке во главе посольства. "Я считаю, - кричал он в сенате, - что поражение при Заме не ослабило Карфагена, что пуны желают отомстить нам за Заму! Берегитесь, как бы не появился второй Ганнибал! Не забывайте, что страна их богатеет с каждым днём: в ней триста цветущих городов!" Катон тогда вынул из тоги фиги редкой величины и, показывая их сенаторам, заключил: "Видите эти фиги? Страна, в которой они растут, находится только в трёх днях пути от Рима!" Он говорил о том, что пуны строят множество кораблей - значит, они готовятся к войне, что, если Рим не сокрушит Карфагена, он задушит нас, станет первым в мире, торговля и могущество перейдут к нему и римляне станут рабами пунов! Однако Сципион Назика Коркул продолжал возражать, и противники войны поддерживали его. А Катон при каждом выступлении сенаторов повторял: "А всё-таки я думаю, что Карфаген должен быть разрушен". И он добился, что сенат на тайном заседании голосовал за войну с Карфагеном, если пуны не распустят своих войск и не прекратят строить корабли.
- Всё это так, - заметил Блоссий, - но - клянусь Юпитером! - сенат пустился на хитрость, чтобы ослабить Карфаген, сделать его неспособным к войне. Когда карфагеняне вынуждены были взяться за оружие против нумидян, сенат объявил войну Карфагену. Неужели мало было со стороны Карфагена просьб о мире, выдачи трёхсот заложников, множества оружия и кораблей? Но римляне, сверх того, потребовали разрушить Карфаген и строить новый город в восьмидесяти стадиях от моря. О боги! - вскричал он, подняв руки. - Что же оставалось делать пунам, как не взяться за оружие?
- Я ещё мало сведущ в этих вопросах, - задумчиво произнёс Тиберий, - но слушаю всё это с негодованием. Я уважаю старого Катона, Аппия Клавдия и других благородных мужей и часто думаю: если они нарушают справедливость, которую боги вложили в сердце человека, то не иначе, как из любви к отечеству и ради его благоденствия. И всё же в глубине души я испытываю стыд…
Диофан и Блоссий переглянулись. Взгляд Диофана говорил: "Видишь, наши семена упали на плодородную почву", а в глазах Блоссия сверкало торжество.
Корнелия прервала беседу.
- Не нам, - с неудовольствием сказала она, - вмешиваться в дела отцов республики.
Избрание Сципиона Эмилвана для ведения войны с Карфагеном не радовало её. Она не любила его за популярность в Риме, за прямоту в речах, резкость суждений и откровенное порицание поступков нобилей. Сципион Эмилиан не щадил никого - ни родственников, ни сенаторов, ни заслуженных государственных деятелей.
"Неблагодарный! Он бросил камень даже в отца моего, Сципиона Африканского", - думала Корнелия, вспоминая слова Эмилиана: "Можно ли хвалить победителя Ганнибала за высокомерие и презрение к плебсу?" Ещё тогда Корнелия ответила ему: "Постыдись! Ты порицаешь наших отцов, но посмотрим, как ты осмелишься не выполнить постановления сената, когда будет приказано разрушать города, продавать жителей в рабство!" И помнила холодные слова его: "Я воин и точно выполню то, что будет приказано сенатом. Но я не возьму ни одного обола из добычи, ни одного обола из денег, вырученных от продажи военнопленных".
Сейчас Сципион Эмилиан был мужем её дочери, но старая неприязнь осталась.
- Сын мой, - обратилась она к Тиберию, - ты хорошо сделал, решив отправиться на войну. Несомненно, это решение внушили тебе добрые боги.
"Не боги, а Публий, - с признательностью к Сципиону Эмилиану подумал Тиберий. - Он будет моим наставником в военном деле". Однако Тиберий не сказал этого, не желая расстраивать мать.
- На войне ты отличишься, - молвила Корнелия, остановившись на пороге, - и меня будут называть матерью Гракхов, а не тёщей Сципиона.
Глава IV
Тит, Маний и Тиберий возвращались домой после занятий на Марсовом поле.
Солнце стояло ещё высоко, и воздух, казалось, струился горячими волнами; жара обволакивала Рим тяжёлой истомой знойного удушливого дня.
Легионеры шли неторопливо по узким извилистым улицам, то поднимавшимся на холмы, то спускавшимся в сырые, грязные низины. Запах гниющих отбросов и помоев, выливаемых прямо на улицы, преследовал их. Дома, обросшие множеством пристроек, где находились лавочки, мастерские, были неказисты; глухая стена без дверей и окон возвышалась над улицей, а вход в дом был со двора. Только на главных улицах виднелись аркады вдоль лицевой стороны домов, да и здесь находились лавки, но богатые, привлекавшие покупателей заморскими товарами и диковинными вещами. Крикливые голоса разносчиков гороховой похлёбки и прохладительных напитков оглушали редких прохожих.
- Не свернуть ли нам сюда? - предложил Тит, указывая на узенький переулок. - Эти пустые головы, - кивнул он на торговцев, - не дадут нам поговорить.
Тиберий послушно пошёл за Титом.
- Какой мрачный город! - продолжал Тит.
- Ты плохо знаешь Рим, не всё ещё видел в нём, - возразил Тиберий.
- Разве можно сравнить Рим с Капуей? - воскликнул Тит. - Ты не бывал в ней, господин? Марий говорит, что это красивейший из всех городов Италии. Капуя стоит на ровном месте - не то что Рим. А какой там виноград! Лучшего не найти во всём мире! - И, помолчав, прибавил: - Нет, неудачное место выбрали божественные братья для основания города!
- Ты знаешь о Ромуле и Реме? - удивился Тиберий. - Ты грамотен? Учился?
- Учился, да мало, - неохотно признался Тит. - А о братьях, основавших город, рассказывал нам Марий.
- Ромул и Рем заботились о неприступности города и безопасности населения за его стенами…
- А они забыли, что наводнения и пожары разрушают город! - не унимался Тит. - Нет, неудачное место выбрали братья, - повторил он и остановился: с пятиярусного дома что-то посыпалось (они успели отбежать), потом кто-то выплеснул помои.
- Чей это дом? - закричал Тиберий. - Клянусь богами, сегодня же сообщу об этом эдилу… Чей это дом? - обратился он к рабыне, стоявшей на пороге.
Чёрные блестящие глаза женщины уставились на них с любопытством. Она молчала.
- Она не понимает нас! - вскричал Маний.
Они прошли молча несколько десятков шагов, вышли на большую улицу.
- А теперь, Тит, - протянул руку Тиберий, - что скажешь?