- Ну, здравствуй! - сказала она Гриньке, подошла и положила ему на лоб маленькую тёплую ладонь. От неё пахло морозом и лекарством.
Гринька замер, боясь дышать, в глазах стало щекотно от непривычной ласки. Женщина отняла ладонь:
- Сейчас мы принесём тебе бульону.
Когда она снова вошла с чашкой, Гринька спал.
И только потом он узнал, что провалялся без сознания больше двух недель. Трудно было в это поверить, но февраль давно кончился. Подолгу щедро светило солнце, воробьи за окном чирикали совсем по-весеннему, и Люська тайком приносила в комнату колючие сосульки. Они заменяли ей мороженое. Гринька завидовал ей, но попросить не решался.
Разговор с Егором Матвеевичем получился короткий: тот почти всё узнал, прислушиваясь к Гринькиному бреду.
- А бабушка как? - спросил Гринька.
- Здорова, - ответил Егор Матвеевич. - Кланяется тебе.
Это была неправда: бабку разбил паралич. Она лежала в больнице и понемногу выздоравливала, хотя до конца так и не оправилась. Но об этом тогда не знал и сам Егор Матвеевич: бабка диктовала сиделке бодрые письма.
- Одна к тебе просьба: нос ни во что больше не совать, - сказал Гриньке дядя Егор. - И ещё: писем от отца пока не жди. Понял?
- Понял, - ответил Гринька.
- Ну, бывай! - Егор Матвеевич вышел - огромный, в синем комбинезоне, лопнувшем под мышками.
У Гриньки стало легко на душе. Ни во что не совать носа? Ладно. И так он сыт приключениями по горло. Они только в книжках хороши.
Всё же ему страшновато было оставаться одному, особенно по ночам, когда не спалось. И он попросил, чтобы в комнату снова переселили ребят, которых выставили отсюда на время его болезни. Тётя Аня согласилась не сразу: думала, что они не дадут Гриньке покоя. Но Серёга дал матери слово, что они будут вести себя тихо. И в комнату внесли деревянную Люськину кровать. Серёга должен был спать на полу. Ему это вполне подходило.
Дождавшись, пока мать уйдёт, он отпихнул свой матрац в угол, туда же закинул подушку и одеяло. Разостлал газеты, разделся, погасил свет и сказал:
- Спим!
Люська захихикала на своей кровати. Серёга сердито кашлянул. Люська, видимо, накрылась с головой одеялом, но всё равно было слышно, как она смеётся. Серёга пригрозил:
- Схлопочешь!
Но Люська уже хохотала в голос, откинув одеяло.
- О… о… он… волю закаляет! О… он в книжке прочитал про какого-то чудака - на гвоздях спал, закалялся… И Серёжка… насыпал гвоздей! Умру!.. Ночью как заорёт! Все прибежали, а он… у него… - Она перевела дух и провизжала: - Он неделю сидеть не мог!
В темноте через всю комнату что-то пролетело. Попадание, наверное, было точным. Люська хныкнула:
- Ботинком, да?
Долго ещё шумели и возились, пока в соседней комнате не послышались шаги. Ребята мигом приутихли, а вскоре один за другим уснули.
Утром Гринька проснулся оттого, что почувствовал: кто-то смотрит на него.
- Ты не спишь?
Это была Люська, уже одетая. Глаза её блестели нетерпением. Серёги не было - после него остались только помятые газеты на полу.
- Я всё хотела спросить тебя, да при Серёжке не могла: ты письмо моё получил?
- Ага.
- Ну, а это самое… Карту привёз?
Гринька приподнялся на локтях, поглядел направо и налево, словно кто-то их мог подслушать, и шёпотом спросил:
- А ты откуда обо всём знаешь?
- Откуда и все: от дяди Андрея, отца твоего!
Оказывается, собираясь в отъезд, Гринькин отец побывал в гостях у своего двоюродного брата, Егора Матвеевича. Да был он не один, а со своими людьми. Зашёл разговор о самом трудном участке линии - вблизи деревни Загуляй. Припомнили слухи о старой кулацкой дороге, а тут кто-то подначил: "Да ведь вы, Коробкины, побольше нашего, поди, об этом знаете". Егор отмолчался, а Андрей Петрович неожиданно хлопнул себя по лбу и сказал: "А ведь правда!" И рассказал, как мальчишкой обнаружил однажды бабкин тайник, где лежала кипа старых фотографий и листок бумаги - план какой-то местности. Что было обозначено на плане, запомнилось ему смутно, но такое название - Загуляй - накрепко засело в голове. Бабка спрятала своё добро в другое место, но вряд ли уничтожила, надо будет ей написать, пусть пришлёт. Тогда он и решил проситься на этот участок.
Егор Матвеевич потом ругал отца: "Сильно ты открытый человек, Андрюха, как не нашей породы. Увидишь, намажут ещё нам на хлеб эти старые сказки…" Отец только посмеялся тогда. "Может, - говорит, - будет польза и от старых сказок". - "Смотри, как бы не нажить беды", - сказал Егор Матвеевич и, кажется, был прав.
Гринька сильно огорчился оттого, что столько народу слышало о тайне. Теперь попробуй найди того человека, что бабке угрожал. Гриньке стало страшно: вспомнился голос неизвестного, его слова. Видно, всё-таки боялся, что его узнают: не зря провода-то перерезал, чтобы разговор проходил в темноте. Сделал это, чтобы его никто не опознал потом.
Карту Гринька Люське не показал и вообще виду не подал, что о чём-то знает, но с той поры привязалась к нему тревога, привязалась и уже не отпускала…
2
День начинался с пронзительного автомобильного гудка. Дом отвечал на него жестяным грохотом. Из квартир по скрипучим ступеням жильцы волокли вниз вёдра, кастрюли, баки, помятые фляги из-под молока. А гудок всё вопил, подгоняя отстающих…
Прежде Гринька слушал всю эту суматоху, лёжа в постели. Теперь он уже мог подобраться к окну и поглядеть, как люди выскакивают из домов без шапок, строятся в очередь к автоцистерне, как из её крана в подставленную посуду хлещет тугая струя воды. Чтобы кран не перемерзал, его обматывали тряпьём, обливали соляркой и зажигали. Освещенная пламенем очередь кончалась, машина уносила свой огненный хвост к другому дому, а Гринька тащился в кровать.
Квартира пустела. Ребята уходили в школу, тётя Аня на работу - она была медсестрой в больнице, а Гринька надолго оставался вдвоём с Каратом. Запомнилось ему, как он впервые смог наконец обойти все комнаты. Столько было необыкновенного в этой новой квартире с неработающей ванной! А привычного - почти ничего. Вместо стульев стояли деревянные скамьи разной длины: на одной садись вдесятером, на другой - только в одиночку. Пола не было видно - повсюду лежали разноцветные половички, кое-где в два слоя. Тётя Аня сама ткала их на старинной деревянной машине, вращая огромное колесо, отполированное до блеска прикосновениями рук.
На кухне возле электрической плиты стоял сияющий медный самовар. На пузе его были выдавлены царские портреты. Самовар был дряхлый старичок, но вполне исправно кипятил чай. К нему приставлялась труба с длинным коленом, выходившим в форточку. Чай не из самовара за чай не считался. Не было никаких кастрюль, только чугуны и глиняные горшки. На полках стояли туески и кринки, под скамейкой - деревянные вёдра и одно берестяное, был даже берестяной таз! А железных вещей в доме почти не водилось, если не считать топоры, ружья да охотничьи ножи. Гринька рассматривал их и трогал, не решаясь снять со стены.
Особенно понравился ему якутский нож - тонкий, почти как шило, очень острый, причудливо изогнутый, с берестяной рукояткой. Видать, немало поохотился дядя Егор: медвежьи, козьи, оленьи шкуры висели на стенах, лежали на полу поверх половичков, лосиные рога в коридоре служили вешалкой.
Было ясно: в новую квартиру перенесли всё, как было в избе в Крестовке, и ничего здесь не собираются менять.
Время пошло быстрее после того, как дядя Егор сказал ему однажды:
- Завтра сядешь за уроки. Нечего год терять. Выздоровеешь - в школу пойдёшь.
- В Ангодинске?
- Посмотрим.
К занятиям он приступил неохотно, потом увлёкся. Помогал ему Серёга: они учились в одном классе. Да ещё нашлось общее увлечение - география. Они раскладывали на полу в большой комнате карты и принимались странствовать от Мадагаскара к Лабрадору, от острова Пасхи в Австралию.
Как-то Серёга сказал:
- Эх, не так бы, а по-настоящему, хоть на лодке по Туроке сплавать до океана.
- Неплохо бы, - согласился Гринька.
Серёга разыскал карту области.
- Глянь, - сказал он. - Пройти пороги, а дальше - открытая вода до самого Ледовитого.
Но Гринька смотрел только на кружочек и на вычерченную от руки пунктирную линию, которая соединяла его со Светлогорском. Он снова пережил своё путешествие: пороги Олима, Волок, Бадарма. Вот Чёрный Бык, а вот пошли незнакомые места, опять пороги - Похмельный, Бражный. Только эти названия и остались от тех времён, когда по Туроке кочевали золотоискатели. Вот страшный порог Шаман. А вот и Загуляй - маленький кружочек на карте у синей жилы реки. Линия была почти прямая, только около кружочка она делала заметный изгиб.
- Это ЛЭП? - спросил Гринька.
Серёга кивнул.
- А кто это начертил? - Гринька ткнул пальцем в линию электропередачи.
- Я, - ответил Серёга. - С газеты срисовал. А что?
- Значит, здесь его участок, - сказал Гринька, думая об отце, и всё глядел на закорючинку около Загуляя. - А дорога туда есть?
- Просека, - сказал Серёга. - Зимой ездить можно да летом, когда подсохнет…
- А по реке?
- Ледянки туда делают. А водой - пороги надо знать.
Гринька задумался. Взгляд его рассеянно бродил по стене, пока не упёрся в портрет девушки в красноармейском шлеме.
- А это кто такая?
- Тётя Клава.
- Тётя Клава? Вот, значит, кто это…
С улицы прибежала Люська, ворвалась в комнату и заорала:
- Эй, ты! Давай выздоравливай! А то на перекрытие опоздаешь!
3
О перекрытии скоро заговорили все вокруг. Гринька тоже заинтересовался и даже стал читать маленькую скучную газету "Огни Светлогорска", из которой мало что можно было понять. Люську он теперь видел редко, да и Серёга тоже начал предавать его: каждый день бегал на Туроку и приходил домой поздно. Нет, надо было скорее выздоравливать: назревали важные события, которые могли пройти мимо него.
Однажды в квартире чуть не вылетели все стёкла. Это возле Туроки взорвали скалу, чтобы добыть каменные глыбы для перекрытия. С тех пор взрывы громыхали каждый день, и скоро Гринька привык к ним.
Наступил день, когда ему разрешили ненадолго, выйти из дому. Близился конец марта, на дворе потеплело, снег стал похож на влажную крупную соль. Текли первые скудные ручейки. И на них ребятишки играли в перекрытие…
У Гриньки от свежего воздуха щемило в груди и кружилась голова. Он сидел на скамеечке возле двери, щурился на солнце и думал о том, как поскорее набраться сил. Если уж провалялся и не поглядел на северное сияние, так теперь хоть ползком, а надо добраться до Борсея - он слышал об этой скале, на которой в день перекрытия соберётся весь Светлогорск. Надо ходить - тренировать ноги.
Гринька долго бродил вокруг дома и так устал, что с трудом поднялся по лестнице до дверей квартиры. На следующий день всё тело болело и ныло, но Гринька продолжал свои прогулки.
Однажды Гринька явился домой таким радостным, каким давно не был: он сделал интересное открытие. Гуляя с ребятами и Каратом вдоль квартала, он увидел на столбе большой фанерный щит, на котором был нарисован молодой человек с рюкзаком, при галстучке. Он указывал рукой на белую плотину под пронзительно синим небом и призывал: "Все - на стройки Сибири и Дальнего Востока!"
- Чудиков! - сказал он. - Это Чудиков нарисован, ребята!
- Какой Чудиков?
- Наш сосед. Я знаю, кто рисовал.
Гринька обрадовался не только потому, что он знал художника. Художник этот, пожилой человек с забавной фамилией Короткий, раньше тоже жил в Ангодинске и работал вместе с отцом. Он в той организации числился электрослесарем, но на самом деле работа у него была другая. Во всём Ангодинске со столбов, с трансформаторных будок, с оград подстанций на прохожих скалились черепа, нарисованные на голубых табличках с надписью: "Не трогать! Смертельно!" И все эти таблички нарисовал дядя Кеша Короткий. Иногда он получал со стороны заказы повеселей, например плакат для сберкассы: "Брось кубышку, заведи сберкнижку!" Или для булочной: "Не плачь, куплю тебе калач!" Дядя Кеша такую работу любил. Для бани, в которую ходил париться, он бесплатно нарисовал плакат: "С лёгким паром!" А когда Гринькин отец сколотил свою бригаду, чтобы ехать на светлогорскую стройку, дядя Кеша сказал: "Что мне, до смерти эти поганые таблички рисовать? Да тьфу на них!" - и тоже записался, хотя был, как уже сказано, человеком не слишком молодым. Плакат рисовал он, это точно, ошибки быть не могло.
- У него обязательно все люди похожи на Чудикова, бухгалтера, - объяснял Гринька ребятам, глядя на плакат. - На любом плакате - "Убирайте спички от детей!" или "Соблюдайте правила уличного движения!" - всё равно Чудиков. С Чудикова-то дядя Кеша по-настоящему только один раз рисовал, а потом просто никак отвязаться не мог. Старается, старается - всё равно выходит Чудиков. Его весь город знал. "Вы, Чудиков, снова под трамвай попали?", "Вы, Чудиков, опять пожар устроили?" Он - к дяде Кеше, чуть не плачет: "Что вы со мной делаете?" А дядя Кеша ему говорит: "Искусство требует жертв!"
- Подумаешь, - сказала Люська. - Я его тоже знаю.
- Кого?
- Дядю Кешу этого. И Серёга знает. Он художником в клубе работает. Его все ребята знают.
- Он же на трассе должен быть, - сказал Гринька растерянно. - На ЛЭП!
- Ни на какой он не на трассе. В палатках живёт.
- Непонятно, - сказал в недоумении Гринька.
Тогда-то он и решил, что надо обязательно повидаться с дядей Кешей.
4
Палаточный городок жил своей обычной жизнью. Палатки тусклыми квадратными окошечками глядели на раскисшую дорогу. Топились уличные печки, на верёвках сушилось бельё.
У палатки стоял дядя Кеша и жевал пирожок. Он глядел на Гриньку сквозь толстые очки, щурился, от его глаз бежали смешные морщинки.
- Это ты? - сказал он. - С Луны, что ли?
Дядя Кеша подошёл, обтирая ладонь о штаны.
Обтёр и подал её Гриньке. Карат зарычал, осел на задние лапы. Дядя Кеша засмеялся:
- Всё, как раньше. Не любит меня собачье племя.
Верно, все собаки в Ангодинске недолюбливали дядю Кешу. Карат при случайных встречах непременно скалил на него клыки. То ли псу был не по душе запах краски, то ли ему не нравились рисунки дяди Кеши. Кто его разберёт.
- Посидим, - предложил дядя Кеша. Они зашли за палатку, уселись на обрезок бруса. - Ну, рассказывай, откуда взялся? Каким ветром занесло?
- Приехал вот к ним пожить, - соврал Гринька, кивнув на Люську с Серёгой, стоявших в стороне.
- Ведь ещё не каникулы вроде, - сказал дядя Кеша. - Или бабка захворала, отослала тебя?
- Ага, - ухватился Гринька за подсказку.
- Пожилой человек, что поделаешь. Я вот и помоложе, да тоже прихватывает. - Дядя Кеша покряхтел, потирая спину. - Видишь, от отца твоего отстал. Они молодые, им на ЛЭП надо, а мне куда! Мне мой возраст уже не позволяет. Вот приткнулся к здешнему клубу. Не клуб, конечно, - гараж. Продукцию видал? - спросил он самодовольно.
- Видал.
- Узнал, поди?
- Чудикова-то?
Они оба захохотали.
- Я и афишки для кино рисую и, понимаешь, не могу от него, проклятущего, отвязаться! Он у меня и Дружников, и Жаров, и Людмила Целиковская. Зря сюда не приедет. Я его на весь Светлогорск прославил!
- С него Ангодинска хватит, - заметил Гринька.
- И то верно. - Дядя Кеша перестал смеяться и вздохнул. - А ребятам на трассе туго сейчас. Как таять начнёт - до июля не просохнет, уж такой участочек выбрал себе твой батя, Андрей Петрович. Если продуктов вовремя не завезут - уж это у нас бывает, - опять будут вертолётом сбрасывать, как осенью. Хватанут горя с этим ЛЭПом, будь он неладен. - Он достал из кармана масленый пирожок и, вздыхая, задумчиво съел.
Говорил дядя Кеша с Гринькой уважительно, как со взрослым, - такой уж он был деликатный человек. Поговорили ещё немного, потом он встал и крепко пожал Гриньке руку.
- Мне на службу пора. А ты с ребятами приходи ко мне. Я тут детплощадку организовал. В самодеятельном порядке, так сказать, при клубе.
- Мы знаем! - подала голос Люська.
- Во-во… А я им краски не жалею, где там подгрунтовать или на декорацию положить в один тон. Глядишь, и польза от вашего брата. Готовлю смену. - Дядя Кеша засмеялся, показав крепкие желтоватые зубы. - Многие ходят, интересуются.
Гринька пообещал обязательно прийти, но обещания так и не выполнил - набежали другие дела.
5
Не успели ребята спрятаться за торосом, как над ледяным полем Туроки раскатился взрыв. Где-то рядом упал и разбился вдребезги осколок льда. Гринька было приподнялся, но Серёга с силой дёрнул его за рукав:
- Отбоя не было, лежи.
Только после сирены люди потянулись к майне.
Турока в этом месте была не шире, чем в Бадарме. Два утёса - Крест и Борсей - стояли тесными воротами, мохнатые от тайги, которая ерошилась на их вершинах. Будто два доисторических чудовища вошли в реку с разных берегов, чтобы хорошенько подраться, но не дошли: на полпути окаменели навечно. А на льду между ними стоял целый посёлок. Щитовой домишко - контора стройуправления, палатки, тепляки. Но больше всего было домов, в которых не то что жить или просто греться - войти даже нельзя. Не было у этих домов ни окон, ни дверей. Не было и крыши. Только четыре стены, и ничего больше. Но сами дома были новёхонькие, срубленные из жёлтой брусчатки, высокие - этажа в два. Стояли они цепочкой, очень близко один к другому. Некоторые из них были ещё недостроены - над ними трудились плотники. Плотникам помогал автокран - подавал брусы. Визжали пилы-ножовки, непрерывно стучали молотки и топоры. Видно, спешная была работа.
Гринька и Серёга торопились к месту взрыва. Это было рядом - за цепочкой безоконных домов. Вот и майна - огромная прорубь, из которой выпучивалась вода. Небольшой экскаватор на краю проруби вычерпывал из неё осколки льда, раздробленного взрывом. Вместо ковша у экскаватора была железная сетка, которой он подбирал льдинки, а вода выливалась назад, как из сита.
- Порядок! - закричал экскаваторщик, высовываясь из кабины.
Человек в чёрной меховой куртке оглядел майну.
- Теперь порядок. - И махнул рукой: - Давайте!
Ближайший к майне дом качнулся и медленно пополз по льду. Гринька растерянно затоптался на месте.
- А ну, мальцы, - крикнул человек в чёрной куртке, - проваливайте!
Дом полз всё быстрее: его толкали два бульдозера. Толкали прямо к майне. Гринька думал, что они хоть на краю остановятся. Ничего подобного: стена дома уже надвинулась на прорубь, нависла над ней, а бульдозеры всё тарахтели, упёршись лбами. И дом рухнул в воду! Он заполнил почти всю майну. Сперва стоял в ней криво, но постепенно выровнялся.
- Сел на дно, - сказал человек в чёрной куртке.
- Прораб Лосев, - шепнул Серёга.
- Порядок! - крикнул экскаваторщик и попятил машину.