- Полное не таскай, насыпай половину.
Внизу уже толпились подоспевшие люди. Теперь работали вместе. Один в кузове нагребал вёдра, другие подхватывали и передавали по цепочке. На Гриньку никто не обратил внимания - и он пристроился в очередь со своим ведром. Ему уже не было холодно, и даже совсем жарко, когда увидел рядом Нарымского с эмалированным зелёным ведром.
- Ага! Ты всё-таки тут?
Только блеснул глазами и не стал ругаться. И у Гриньки сразу повеселело на душе.
Над вершинами по небу разливалась малиновая заря. Она перекрасила в свой цвет и снег, и лица людей, и куржак на деревьях.
Вся колонна перекатилась через перевал, и люди разбежались по своим машинам. Моторы один за другим подавали голоса, и вот уже над дорогой, над тайгой, будто звуковое облако, навис их ровный слитный гул.
7
Машина вползала в туман. Сперва прозрачный, он становился всё гуще, непроницаемей. Машина шла сквозь облако.
Крапивин едва успел затормозить, - перед самым носом из тумана показался неподвижный кузов переднего "МАЗа".
- Эй, что там?
- Сюда! С лопатами!..
Вездеход сидел по уши в сугробе. Его откапывали в ярком свете фар. Колёса бешено крутились, выкидывая фонтаны снега, машина ровно покачивалась и не трогалась с места. На этот раз откапывали так долго, что с конца колонны успел прийти Нарымский, а вслед за ним и ещё несколько человек.
- А ну-ка взяли!
Люди облепили машину со всех сторон, принялись толкать, Гринька тоже толкал, пристроившись к заднему борту.
- Навались! - командовал Нарымский.
Машину выкатили на дорогу, шофёр включил фары - и она пошла, пошла…
Не успели разойтись, развернуло в сугроб другую машину. Всё началось сначала.
Гринька тоже бегал, суетился, помогал, пристраиваясь то к одному, то к другому. Влажный полушубок смёрзся и громыхал, как железный. Немели от стужи колени. Поскорее бы, поскорее в кабину! К тому же снова хотелось есть, будто и не было никакого обеда.
Три машины, одну за другой, пришлось перетаскивать почти на руках через глубокую канаву, пока не набили новую колею. Но и это помогло ненадолго. Пришлось в дело пустить тросы.
Гриньку загнали в кабину, и он сидел там, прижавшись к Карату, пока возились с тросом, прилаживая петлю на крюк. Машина раскачивалась вперёд - назад, вперёд - назад, ещё, ещё вперёд, ещё вперёд, ещё чуть-чуть назад, ещё вперёд… А Гринька стучал зубами. Задняя машина, угрожающе накренившись, выворачивалась из снега. Ещё, ещё вперёд, ещё чуть-чуть вперёд… Саша сидел, вцепившись в руль, с таким видом, будто петля троса накинута не на крюк, а на его собственные плечи. Ещё вперёд… вперёд… вперёд… И тут Саша, наверное, чего-то не рассчитал, или это вышло от усталости. Задняя машина уже выбралась на дорогу, когда Гринька увидел ослепительно белую снежную стену перед фарами, потом фары погасли: снег рухнул грудой на ветровое стекло.
Теперь в кабине стало довольно тепло. Сюда не доносилось ни звука снаружи. Было слышно даже дыхание дремавшего пса. Гринька знал, что их выручат, и не боялся. Он подумал только: а если бы они были одни на этой дороге, в такой мороз, в безлюдье?
Машина задёргалась. Трос, которым Саша вытягивал соседа, теперь вытаскивал Сашу. Саша включил мотор: помогал.
На очередной остановке Гринька вылез из кабины. Ему уже было всё равно, где мёрзнуть. Ровная крупная дрожь сотрясала его тело. Тумана не было. Над головой - просторное чёрное небо, и на нём звёзды без мерцания, без лучей - сверкающие булавочные головки. Никогда раньше Гринька не видел такого неба. Он стоял и глядел, не в силах оторваться, не мешая морозу пробираться до костей: всё равно. Кто-то, пробегая, толкнул его и сипло спросил:
- Ну как? Ноги не отморозил?
Потом Гринька узнал, что в эту ночь было минус пятьдесят семь.
8
Остановки, спуски, подъёмы. Не успевали оттирать отмороженные руки и щёки. Наконец, после долгого спуска, деревья раздвинулись, и впереди открылось белое поле в неровных острых буграх - Турока, покрытая льдом. На льду колонна растянулась и теперь, словно птичья стая, летела вдоль берега. Месяц, похожий на осколок зеркала, сверкал в верхушках сосен. Он скрылся, когда колонна вошла в ущелье. Огромные скалы высились над рекой, будто стены и башни великаньего города. Сосняк на их вершинах казался лёгким пушком.
Это была Бадарма. Не село, не деревня - ущелье. Избушка, в которой прежде жили буровики, непонятно как поместилась на выступе под скалами. Колонна здесь остановилась. Шофёры слили из радиаторов воду, взяли с собой вёдра, мешки и, оставив машины на льду, полезли по каменной осыпи вверх, к избе.
На двери не было запора, входи кто хочешь. Внутри стоял промозглый, нежилой дух. Кто-то чиркнул спичкой, зажёг принесённую с собой свечу. Из темноты выступили самодельный стол и вдоль стен нары в два этажа. Стены, потолок и нары были сплошь в бахроме куржака, а в углах он сиял старинным кованым серебром. Пламя свечи отражалось и плясало в тысячах ледяных зеркалец.
Не снимая полушубков и телогреек, все принялись таскать дрова из поленницы в сенях. А кто-то уже сидел на корточках и колол лучину. Печку заменяла железная бочка из-под солярки, лежавшая на приваренных железных ножках. В днище была прорезана дверка, верхний бок сплющен - плита. Помятая закуржавленная труба упиралась в потолок. Вскоре лучина затрещала в печке и ощетинилась огнём. Светлый дым заходил над пламенем, раздумывая, куда податься, потом потёк в помещение. Дым становился всё гуще. Свечка и та была не видна, только пламя. Ледяные зеркальца погасли. Одному из шофёров пришлось полезть на крышу и прочистить трубу шестом. И всё стало как надо. Печь загудела, пожирая дрова. Дым вышел в дверь, опять засверкал куржак, труба оттаяла, повлажнела. Железные бока печки засветились тусклым красным светом. Гриньку с Каратом пропустили вперёд - они сидели перед огнём, глядели, как поленья окутываются огнём и распадаются на угли, подёргиваясь белым пеплом.
На плите растаяло ведро снегу, закипела вода. Унылый шофёр со второго "МАЗа" оказался мужиком домовитым: развязал свой мешок, достал пакет пшёнки, опрокинул его в ведро. Другие выкладывали на стол припасы - банки с тушёнкой, картошку, сгущёнку и хлеб. Куржак облезал со стен, обнажая помокревшие брёвна и забитые мхом пазы. Люди молча разделались с ужином и разбрелись по нарам.
Гринька влез на верхнюю полку. Он рассудил, что к утру в избе выстынет, а под потолком будет всё ж потеплее. Но расчёт его оказался плохим. С оттаявшего потолка пошёл настоящий дождь. Гринька проснулся от холодных капель на щеке, шее, за ухом.
Не спалось ещё двоим: Нарымскому и Крапивину.
Они сидели на чурбаках у печи и беседовали. Геннадий Яковлевич до того переутомился, что не мог спать. А Саша не спал из сочувствия к нему. Гринька затаился, прислушиваясь к разговору.
- Напрасно вы взяли пассажира, - сказал Нарымский.
Саша поскрёб в затылке:
- Неспроста он поехал, хоть режьте. Видать, нужда погнала.
- Какая ещё нужда?
- Да ведь он разве скажет? Я их, Коробкиных, знаю, они все одинаковые. Наверно, бабка его допекла. Жуткая, между прочим, старуха: три слова в год. Затосковал он с ней, видать, и решил к отцу податься. Или другая какая причина… Но уж если поехал - значит, вправду так надо. Коробкины - они такие…
- Коробкины? - задумчиво повторил Нарымский. - Постойте, это не родня бригадиру, который в Загуляе?
- Сын бригадира.
- Семейка, - проворчал Нарымский. - Тот мне всю партию взбаламутил этой старой дурацкой дорогой. Тычутся в болото, нарушают технику безопасности, а толку никакого… Вот что, Саша. Я человек не злой. Будь дорога нормальная - пускай бы парнишка ехал. Но сами знаете, сколько на мне душ висит. За лишних отвечать не хочу, тем более за ребёнка. Поступим так: поскольку вы всё равно тут задержитесь, я оставлю его с вами под вашу личную ответственность. Не трогайтесь с места, пока не придут встречные машины. С ними отправите его обратно. Всё.
- Но…
- А теперь давайте спать.
Нарымский захлопнул дверцу печи и встал, а Гринька ещё долго не шевелился затаив дыхание. Капли с потолка текли за ворот, а Гринька терпел и всё думал, как сделать, чтобы не отправили домой. Рассказать всё Саше? Или Нарымскому?
Так он и заснул в конце концов, и всю ночь ему снился страшный незнакомый человек. То он подкрадывался с ножом, ощерив зубы, то вырастал из болотных кочек, с мшистой бородой до земли, и гнался за Гринькой, ловил его костистыми лапами, накидывал на голову душную медвежью доху, тащил в трясину. Гринька тонул, а с неба шёл дождь, и холодные капли долбили его неудобно запрокинутое лицо.
Когда Гринька проснулся, колонна уже ушла. Оставались только три порожние машины, чтобы отвезти остатки хозяйства живших тут прежде буровиков. Саша оставался тоже. Он старался не смотреть на Гриньку, а Гринька делал вид, будто не слыхал ночного разговора.
Близился полдень, когда в Бадарминском ущелье послышался ровный далёкий шум. Шофёры, грузившие вещи, переглянулись.
- Наши идут… Встречные!
Удивительно далеко в таёжной тишине разносится такой необыкновенный для здешних мест звук - рёв моторов автомобильной колонны. Прошло не меньше часа, пока он приблизился и наполнил Бадарму своим эхом. Колонна машин, идущая из Светлогорска в Ангодинск, остановилась под выступом, где стояло зимовье.
И тогда Саша Крапивин пошёл за Гринькой, чтобы выполнить поручение Нарымского. Но Гриньки не было в зимовье. На столе лежал листок бумаги, и на нём огрызком карандаша нацарапано: "Я ушёл, не ищите, всё равно не найдёте". И действительно, обыскав всю округу, шофёры не нашли никаких следов Гриньки и Карата.
9
Смеркалось. Одинокая машина шла громадным полем, покрытым ребристыми ледяными буграми. Иные торосы достигали высоты двухэтажного дома. Турока замерзала поздно и трудно, всё время ломая лёд, громоздя льдины одна на другую. И сейчас она была в торосах вся - до Ледовитого океана.
Саша включил фары и в первый раз за дорогу покосился на беглеца. Может, так и быть, помириться? Переживает, поди? Но беглец бессовестно и сладко спал, поклёвывая носом. И собака дремала, свернувшись калачиком у него в ногах. Саша недовольно хмыкнул и снова уставился вперёд, туда, где по голубеющему в сумерках снегу лился жидкий жёлтый свет фар. Свалился же ему этот сорванец на голову неизвестно за какие грехи, отвечай теперь за него!
Узнав, что к Бадарме идут встречные машины, оказывается, он залез на чердак и там пережидал беду. Встречная колонна не могла долго стоять в Бадарме. Гринька просидел в своём укрытии до тех пор, пока не ушли машины. И тогда, совершенно закоченевший, явился в зимовье отогреваться. Саша накинулся было на него, но осекся: парень едва стоял на ногах. Пришлось отложить воспитательные меры до лучших времён.
Так и вышло, что они остались на Туроке одни, без товарищей, которые могли бы помочь, когда машина попала в западню.
Треск льда показался Саше разве чуть потише пушечного выстрела. Машина стала, накренилась, свет фар упирался прямо в чёрную воду. Крапивин рывком распахнул дверцы:
- Прыгай!
Не успели выскочить, как хлынула вода. Вездеход стоял посреди реки, возле крохотного безлесого островка, оседлав подломившуюся и чуть затонувшую льдину. К счастью, место было мелкое. Колёса, однако, очутились в воде. Самостоятельно из этой западни не выскочить.
- Давай обратно, - сказал Саша после короткого раздумья.
Они влезли, захлопнули дверцы. Кабина наполнилась паром от дыхания, от мокрых валенок.
- Может, какая машина подойдёт? - робко спросил Гринька.
- Некому, - угрюмо отрезал Саша. - Здесь без трактора не обойтись.
- Где его возьмёшь?
- В Воробьёве трактор. Километров двадцать. - Саша махнул рукой. - Тебя ведь не пошлёшь. А мне колёса крутить надо. Морозом схватит - бригадой не вырубишь. Каюк, Крапивин… - Саша повернулся к Гриньке: - Тут километра за четыре речка будет, Кимжа, деревня там маленькая, вроде Дондугона. Иди ночуй. Дойдёшь?
- Может, там трактор есть? - загорелся Гринька.
- Нету трактора. Три избы, понял? Даже лошади нету.
Но Гринька не торопился выходить.
- Топай! - приказал Крапивин.
Замёрзшими губами Гринька еле выговорил:
- В Воробьёве пойду.
- Не думай даже.
- Пойду в Воробьёво.
- Нянчиться тут с тобой! - взорвался Крапивин. - Сказано: топай в Кимжу.
Гринька молча открыл дверцу.
- Стемнеет скоро. Фонарик возьми.
Гринька опустил плоский фонарик в карман.
- Поворот не пропусти! - уже кричал ему вдогонку Саша, стоя на подножке. - Направо будет!
- Ладно, - отмахнулся Гринька.
Поворота он не пропустил. Он постоял на дороге, освещая фонариком тропинку, которая вела к деревне, разглядел рыбацкие шесты, торчащие из снега. И всё. И не пошёл по ней, а мимо. Вскоре мелькнул на берегу и скрылся за деревьями жёлтый маленький огонёк…
У Гриньки гудели усталые ноги. Он понимал, что слишком много берёт на себя. Но свернуть на Кимжу он не мог. Будь что будет: надо выручать Сашу.
Гринька шёл под нависшими скалами, хребты которых подпирали небо, шёл белой равниной, по которой ветер гонял сухую снежную пыль, а рядом, то обгоняя, то отставая, бежал Карат.
Длинная это была ночь, самая длинная в Гринькиной жизни. Не будь Карата, он помер бы, наверно, со страху, когда услышал вой вдалеке. Кто-то выл так отчаянно и так страшно, что Гринька остановился и вряд ли пошёл бы дальше, если бы не спокойствие Карата. Он шёл, а впереди что-то выло и выло с каждым Гринькиным шагом, выло чуть громче и громче. Волосы на голове шевелились от этого неустанного жалобного и свирепого вопля среди ночи.
Гринька остановился в густом тумане, луч фонарика почти не пробивал его. Днём Гринька увидел бы, что идёт по узкой ледовой кромке, у самого берега, а река тут на всю свою небольшую ширину свободна ото льда. Это она ревела и грохотала между камнями, торчавшими из-под воды, как чёрные зубы. Это был первый порог Туроки - Чёрный Бык. Гринька миновал его, но ещё долго слышал медленно затихающий в отдалении рёв.
Рассветало, когда он подошёл к Воробьёву. Большая деревня расположилась на пологом берегу, длинная, в одну улицу. Перед домами стояли знакомые машины.
10
Через двое с половиной суток, миновав бесчисленное множество торосов, островков и больших островов, наледей, трещин и промоин, колонна вышла на берег, на настоящую обкатанную дорогу. Подъём, спуск, подъём - и вот впереди в ранних сумерках замерцали огни.
- Пожар там, что ли? - Гринька показал Саше Крапивину на дымное зарево.
Они въехали в ворота с вывеской "АТУ-1", что обозначало "Автоучасток № 1". Никаких строений не было. Стояли сотни машин, под их радиаторами пылали костры. Гринька спрыгнул в снег, пропитанный соляркой. Несколько человек из колонны подошли к нему, кто-то хлопнул молча по плечу, кто-то нахлобучил ему на лоб шапку. Завхоз Проворов, наклонившись, обдал его запахом табака.
- А ну-ка покажите мне молодца, - послышался голос Нарымского. - Ну-ка, поближе сюда, дай-ка хоть рассмотрю хорошенько. - И, помолчав, спросил: - И что же ты намерен дальше делать? У тебя тут хоть знакомые есть? Или прямо к отцу, на ЛЭП?
- Родня тут, - сказал Гринька.
- Адрес-то хоть знаешь?
Гринька сказал адрес.
- Это недалеко, - сказал Нарымский. - Однако одного не отпущу. Может, Крапивин, доведёте его?
- Ладно.
- Поглядывайте за этим… индейцем. Как бы ещё чего не выкинул. Хоть и выручил он тебя, Саша, и прошагал по морозу ночью, но… за парнем глаз нужен да глаз.
… Светлогорск сиял огнями палаточных окошек. Палатки стояли улицами и наполовину затонули в снегу, обвисли, обросли куржаком. Их круглые трубы дымили. Справа от дороги, в больших ямах пылали чурки и целые брёвна. Строители отогревали землю, чтобы рыть котлованы под фундаменты домов.
В другое время Гринька не упустил бы случая поглазеть. Сейчас, он замечал эти диковины мельком и ни о чём не спрашивал. Во рту у него пересохло, гулко стучало в висках. Он стал бояться, что уснёт на ходу, - такая вдруг нашла на него слабость. Было жарко. Гринька едва успевал смахивать испарину с лица. Саша подошёл к какому-то дому, отворил дверь - Гриньке ударил в глаза электрический свет, запахло извёсткой, заговорили какие-то люди. Гринька не слышал и не понимал о чём. Он съёжился, стараясь не стучать зубами. Опёрся о косяк, но из щели так свирепо, ураганно дуло, что он отшатнулся и стал сползать на пол.
Саша подхватил его на руки. Гринька раскрыл глаза, воспалённые, невидящие, и громко выговорил:
- … Коробкину Егору Матвеевичу… Дяде моему передайте…
Говорил он эти слова уже без памяти.
К ПОСЛЕДНЕМУ ПОРОГУ
1
Гринька очнулся в незнакомой комнате, где было тепло, чисто, пахло деревом, свежестью и ещё чем-то вкусным. Он поднял голову и увидел возле окна два столика и кипы учебников на них. Где же хозяева, почему такая тишина? Он крикнул, чтобы кого-нибудь позвать, но не услышал собственного голоса.
Отворилась дверь, и вошла незнакомая девочка. Увидев, что Гринька смотрит на неё, она удивлённо вытаращила глаза:
- Проснулся?
- Проснулся, - сказал Гринька и на этот раз услышал свой голос. - А ты кто?
- Я - Люська, - сказала она и засмеялась.
Гринька видел Люську только на фотографиях.
Там она была крохотная, как кукла, а сейчас гляди какая здоровенная - разве чуть поменьше самого Гриньки, рыжая, растрёпанная, хохолок надо лбом, как у Суворова.
- А ты разговаривал во сне, - сообщила Люська, во все глаза разглядывая Гриньку. - Нам не велели слушать. К двери подойти не давали!
- Где Карат? - вдруг спохватился Гринька.
Люська отворила дверь и заорала:
- Карат! Серёга! Сюда!
Ворвался одуревший от радости Карат, кинул лапы на постель, высунул горячий язык и стал тянуться к Гриньке, чтобы поцеловаться с ним. Гринька отталкивал его слабой рукой, Карат отскакивал, свирепо рычал, припадая к полу, и снова кидался. Гринька быстро устал.
- На место! - приказал незнакомый голос.
Карат замер, не сводя с Гриньки глаз. И тут Гринька увидел мальчишку, белёсого, лобастого, как бычок. Это был Серёга, и глядел он пристально и важно, точно был старше Гриньки не на полгода, а года на три. "Ишь ты, командует! - обиделся Гринька за собаку. - И Карат, дурак, слушается…"
- А тебе здесь нечего делать, - строго сказал Серёга Люське.
Но та махнула рукой на него и закричала:
- Мама, гляди, он проснулся!
- Слышу, слышу, - донёсся из соседней комнаты спокойный мягкий голос.
На ходу сбрасывая с плеч пуховую шаль, в дверь вошла невысокая женщина. Она была рыжая, как Люська, и глаза, как у неё, - огромные, серые и немножко озорные.