А природа все так же жила своей особой, но прекрасной жизнью: смеркалось. И на душе тоже… Внезапно в памяти ожили последние слова из оперы "Евгений Онегин": "Позор, тоска… О жалкий жребий мой!" А брат мой Костя уверяет, что я обращаюсь к низким литературным образцам!..
Глава IX,
в которой я из обвинителя становлюсь защитником
Писал я вторую "Очень страшную историю", и все время мне чего-то недоставало. Потом я сообразил, что не хватало погони. Бегство было, а погони не было. Детектив получился неполноценный… Но я, как и Валя Миронова, в данном случае не мог нарушать "правду жизни". Как было, так было… Но что-то вроде погони все-таки произошло: освободив из подземелья "голодного зверя", Покойник за нами как бы погнался. Верней сказать, он нас догонял. "Но все равно он бежал по нашим следам. Значит, в какой-то степени это можно считать погоней", - подумал я. И успокоился.
Догнал нас Покойник на платформе станции Антимоновка. Вид у него был до того героический, что наш литкружок сам собой расступился. И дважды освободитель оказался в центре. Дважды потому, что он освободил из подземелья "голодного зверя" и одновременно освободил от него нас.
Губами Покойник впился в кисть своей левой руки. Предполагалось, что он ранен… Но раны без крови никогда не бывает. А кровь Покойнику высосать не удавалось. Выпустив изо рта кисть левой руки, он произнес:
- Освободил!
Но это уже относилось к Племяннику Григорию. "А мы вас вот отсюда ударим… А мы вот отсюда воткнем… А мы вас по загривку, по голове!" Все это угрожало членам нашего литкружка. Если бы не Покойник… Так, к сожалению, получалось.
- То, что должен был выполнить он, - Покойник ткнул пальцем в Глеба Бородаева, - пришлось выполнить мне.
Он употребил именно глагол "выполнить", который в сознании людей соединен с красивым существительным "долг". О, как мы порой склонны украшать собственные поступки!
Мимо проходила дежурная по перрону, помахивая жезлом с красным металлическим кружком на конце, говоря интернационально-освободительным языком, свободно и независимо. Станция Антимоновка была конечная, даже называлась "железнодорожным узлом", а такие узлы всегда "распутывают" дежурные в форменной одежде.
- Где тут… прокуратура станции Антимоновка? - неожиданно для себя самого спросил я.
- Никакой прокуратуры у нас нет, - ответила она. И утвердительно еще раз махнула жезлом.
"Так, так… Мое расследование началось с подарка, сюрприза: прокуратуры на станции Антимоновка нет, а значит, нет и следователей этой прокуратуры… Нет и ее сотрудников!"
Вроде бы угадав своим тонким и даже тончайшим чутьем эту мысль, Наташа прижалась к моему плечу, а может, увы, просто его коснулась. И прошептала:
- Глеб не виновен. Докажи это!..
- Ты уверена?
О, как я посмел в ней усомниться?!
Разорвав в клочья своим прожектором вечерние сумерки, подкатила электричка. Мы, говоря агрессивным языком, ворвались в вагон и захватили места.
Покойник, говоря все тем же языком, занял целую скамейку. Он раскинул руки, готовый принять в свои объятия, говоря рифмованным языком, комплименты и аплодисменты.
Рифмы не заставили себя ждать.
- Я вот набросал кое-что… - еле слышно проговорил Принц Датский, прикрывая мягкой застенчивостью твердость своих принципов и физическую силу. - Может быть, тебе, - он обратился, увы, не ко мне, а к Покойнику, - будет приятно?
И прочитал:
В этот день мы ждали, словно хлеба,
Чтобы кто-то,
смел,
но не жесток,
Нам помог простить ошибку Глеба…
И Покойник в этом нам помог!
Принц Датский был деликатен, как настоящий принц: "преступление" Глеба - если оно вообще существовало - он назвал "ошибкой" и готов был ее простить.
Но прощение следует за виной. А была ли вина? По крайней мере, прокуратуры на станции Антимоновка не было! С этого я и начал проникать в глубь событий.
- Глеб, подойди, пожалуйста, ко мне… - попросил я Бородаева-младшего.
Он подошел с видом несчастным и - более того - обреченным.
- Начинаю свое, так сказать, частное расследование. Поскольку им официально уже занимался следователь… Если, конечно, он следователь!
- А кто же он? - с вызовом, но еще без тревоги спросил Покойник.
Все члены литкружка сгрудились на двух скамейках, так что Покойнику не удалось полусидеть или, вернее, полулежать, а пришлось потесниться.
- Что это ты… завел? - с неудовольствием поинтересовался он.
Ему казалось, наверное, что своим "частным" сыском я хочу заглушить его успех и не дать успеху превратиться в триумф. Покойник явно хотел занять мое место в президиумах! Но я это место уступать не собирался. А главное - он хотел занять мое место в Наташином сердце.
Такого я не мог допустить даже ценою жизни. Поэтому и приступил к делу немедленно:
- Так, так, так… Пока, значит, мы выяснили, что никакой прокуратуры на станции Антимоновка нет. А если бы она и была, то вряд ли бы работала в выходной день. Сегодня ведь воскресенье! Но она вдобавок, как мы уже выяснили, вообще не существует.
- Ты что?! Как это - не существует?! - Покойник обиделся за станцию Антимоновка. - На каждой станции должна быть… Я знаю: у меня брат учится на юридическом факультете.
- У тебя есть брат?
- Почему это у тебя есть, а у меня не должно быть?
Покойник с плохо скрываемым раздражением придирался ко мне: триумфа не получалось.
- Может быть, у тебя сестра, а не брат. Откуда я знаю? Анкету твою не проверял. - Неожиданно у меня возникли в ушах голос следователя, а в глазах - его походка, столь напоминавшие голос и походку… - Произнеси, пожалуйста, две фразы. Всего две, - не то попросил я Покойника, не то приказал ему.
- Что за ерунда? Какие такие фразы?
- Очень простые… Повторяй за мной: "В зале суда они обеспокоятся еще больше. Так что пусть привыкают".
Загипнотизированный моим детективным взглядом, он повторил фразы "следователя", произнесенные по телефону.
- Теперь пройдись, пожалуйста, туда-сюда по вагону…
Загипнотизированный прошелся.
- Так, так, так… - удовлетворенно произнес я. Потому что уже не сомневался, чьи именно голос и походку напоминали мне голос и походка "следователя" несуществующей прокуратуры. Покойника, только Покойника! Я, пока бежал до станции, все раздумывал: на кого же похож "главный"? А оказывается, вот на кого! - Где же сейчас, любопытно узнать, тот следователь несуществующей прокуратуры? - с плохо скрываемым ехидством спросил я. - Почему не пришел на станцию вместе с тобой?
- Остался на даче…
- Как он мог остаться на чужой даче?
- Это дача Племянника Григория и его тети. Он с ними там и остался.
- Так, так, так… Путаешься в показаниях, милый! - с плохо скрываемым торжеством произнес я. - Эта дача теперь принадлежит не Племяннику и не его тете.
- А кому же?
- Кому? Небезызвестной тебе семье Рыжиковых!
- Что-о?
- То самое, милый. Ты накануне приезжал на дачу, чтобы провести генеральную репетицию и заодно содрать с почтового ящика жестянку с вашей фамилией. А впопыхах содрал жестянку с номером дачи. Ну, ошибся… Осенние вечера темные. Бывает! Случается.
Я все настойчивее входил или, точнее, возвращался в роль детектива.
- Ты что, допрашиваешь меня? - с плохо скрываемым возмущением вскричал Покойник.
- Можно сказать и так…
- А по какому праву?
- По праву порядочности, - неожиданно и тихо ответила за меня Наташа.
- Стало быть, твой брат-студент остался на даче?
- Ну да! То есть не брат, а следователь…
- О, как мудры, гражданин Рыжиков, народные поговорки! Вы не замечали? Например: слово не воробей, вылетит - не поймаешь! Правда, воробья тоже поймать нелегко… Но слово еще труднее…
- Почему ты называешь меня "гражданином"? Я пока еще не на суде.
- Вот именно: пока… Пока ты на следствии. Думаю, оно будет успешным!
- Что значит - успешным?
- Значит, все расставит по своим местам. И установит: кто прав, а кто виноват.
- Хочешь объявить меня виноватым? За то, что я вас всех спас?!
- Если спас, мы скажем спасибо. А если… Давайте продолжим. Стало быть, твой брат остался на даче, поскольку она ему и принадлежит. Вы, я полагаю, купили ее у тети Племянника?
- Ничего я не покупал!
- Так, так, так… Не покупал? Ты-то, конечно, не покупал. У тебя и денег таких нет. Купили твои мама и папа. Это понятно.
- Дачу купили? - переспросила Валя Миронова. - Богатые, значит…
И я вдруг вспомнил, что отец ее был вовсе не в пальто, а в старом, поблекшем плаще, хотя уже властвовала поздняя осень, пронизывающая, как говорится, до костей, то есть до самого, можно сказать, скелета. И на все пуговицы отец застегнулся вовсе не ради официальности, а потому, что продрог… Слишком запоздало мы порой познаем истину! И почему мы так часто ощущаем свои недостатки как достоинства, а чужие достоинства как недостатки? Почему порой столь болезненно, тяжко воспринимаем свою нужду, даже если она ничтожна, и столь безболезненно, легко - чужую, даже если она огромна?!
Я заметил то, чего не замечал прежде: Валя всегда ходила в одном и том же платье. Наверное, стирала и вновь надевала, стирала и вновь… Может, она и нормы старалась перекрывать, чтобы когда-нибудь выбиться из бедности, из нужды?
Заодно я заметил, что и свитер Принца Датского был ему короток: рукава обнажали руки чуть ли не до локтей. Значит, и он нуждался? Как-то я раньше не замечал всего этого. Почему? Потому, видимо, что мои родители были научными работниками (не "сотрудниками", как называли себя псевдоследователи, а работниками!). И наша семья не нуждалась. Мы жили, как говорила мама, не богато, но сносно. А Валя и Принц жили, выходит, несносно. Но молча сносили эту несносность… Чтобы скрыть стыд, я поспешил продолжить свое расследование.
- Ты, кстати, вчера договорился с братом, что ключ будет у него в руке, - с грустью из-за все еще не покинувшего меня стыда сказал я Покойнику.
- Договорился?!
- Конечно… Ключ был зажат в руке - и никому не был виден. А ты как-то догадался, что он там. Точнее сказать, ты это знал… Вы договорились вчера на даче.
- Не был я здесь вчера!
- Как же так - не был? Припомни… Ты ведь контролеру сперва вчерашний билет протянул. А потом уж сегодняшний. Забыл, что ли? Запамятовал?
- Да, сначала предъявил вчерашний билет, - подтвердила Валя Миронова. Она всегда была верна "правде жизни".
- Не было этого!
- Контролера или билета?
- Ничего не было…
- Это уж слишком, гражданин Рыжиков. Все было: и контролер, и билет. Не сейчас… А когда мы ехали в Антимоновку. Утром… Кстати… - Это словечко "кстати", я заметил, очень действует на преступников! - Так вот, кстати, вы, гражданин Рыжиков, действительно виноваты перед Племянником.
- Я? В чем?!
- А в том, что он целую ночь просидел под замком. Вы же вчера его заперли. Или это сделал ваш брат, студент юридического факультета, сегодня утром?
- Какой брат?
- Как и у меня, старший!
Такая детективная ирония тоже действует на преступников.
- Никто не запирал Племянника!
- Не запирал? Так, так, так… А как же он оказался запертым, если никто не запирал? Подобного не бывает! Запер ты…
- Чем?! - Покойник от растерянности задавал бессмысленные вопросы.
- Ключом, как мы уже установили, который был спрятан в руке у твоего брата-студента. Но ты каким-то таинственным образом сквозь руку разглядел этот ключ.
- Разглядел, - подтвердила Миронова, неколебимо верная "правде жизни".
- Не исключается, конечно, что брат твой сегодня утром Племянника заточил… Разумеется, - тоже сильнодействующее словечко! - так было бы человечнее: все же Племянник не провел бы целую ночь под землей.
- Какой ключ? Какой?! Может, у тебя самого есть ключ? - продолжал бессмысленно и беспорядочно отбиваться Покойник.
- У него-то ключ есть, - опять неожиданно и тихо проговорила Наташа. - Им он и открыл твою тайну. И восстановил истину.
- Какую еще там истину?!
- А ту, что Глеб Бородаев не виноват, - сказал я. - Он освободил в тот день Племянника Григория из подземелья. А вы с братом, студентом юридического факультета, опять его там замуровали. С Глеба Бородаева обвинение снимается полностью! - Я объявил об этом, как бы завершая допрос.
Но не может быть победителя без побежденного.
- Зачем мне все это было нужно? - вскричал побежденный Покойник.
- Тоже в президиум захотел, - беззлобно и уверенно ответила ему Наташа. - Но самое скверное, что ты попытался ославить невинного, чтобы прославиться самому.
Приговор из Наташиных уст был для Покойника "вышкой". С ненавистью, однако, он взглянул не на нее, а на меня. Я выдержал этот взгляд с плохо скрываемым мужеством. А Глеб неожиданно разрыдался. Он слишком долго молчал - и потому рыдания были бурными. Наташа притянула его к себе… Я сумел защитить Глеба - и лучше бы она притянула к себе меня. Угадав это желание, Наташа легко и даже, не побоюсь сказать, нежно прошептала мне в самое ухо:
- Тогда ты по праву его обвинил, а сегодня - по праву оградил…
- Равновесие получается!
- Не равновесие должно быть, а справедливость!
Она первый раз - но надеюсь, что не последний - прижалась прямо к левому моему плечу. Действительно прижалась, а не в моих обманных мечтах…
- Все-таки приятнее быть защитником, чем обвинителем. Адвокатом, чем прокурором! Хотя ты сегодня и виновника изобличил… - сказала она, все еще не отрываясь от моего плеча. - Но главное - защитил Глеба!
- О, поверь, я только этого и хотел…
Природа меж тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: за окном была полная непроглядность.
На этом заканчивается моя вторая "Очень страшная история". Сколько их еще впереди? Это, говоря детективным языком, выяснится.
1987 г.