Глава VII,
в которой я обнаруживаю соперника
Природа продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: воскресный день, говоря следственным языком, сдался глубокой осени. Туман, говоря тем же языком, накрыл, правда, не кого-либо на месте преступления, а просто самим собой дома и деревья, которые, говоря литературным языком, вырисовывались. Или угадывались… Сквозь него надо было пробиваться навстречу "старой даче" и следственным органам.
В электричке я так старательно вырабатывал план действий, что не заметил, как Покойник протиснулся между мной и Наташей. "Может быть, он хочет разлучить нас и в более широком смысле?" - с естественной тревогой подумал я.
В ту же минуту подошел контролер, будто обеспокоенный действиями Покойника. Он продырявил мой и Наташин билеты (я, конечно, купил два, что нас с ней еще более сблизило!). Покойник устало протянул свой билет. Взглянув на него, контролер сказал:
- Это вчерашний.
- Простите… - как-то возбужденно извинился Покойник. И стал чересчур нервно, говоря все тем же следственным языком, обыскивать свои карманы. Нашел другой билет и, говоря литературным языком, хладнокровно протянул его контролеру. Острая детективная наблюдательность подсказала мне, что возбуждение было искренним, а спокойствие - напускным.
- Это другое дело, - сказал контролер. И продырявил.
"Откуда у него вчерашний билет?" - думал я, пробиваясь сквозь хмарь (не путать со словом "хмырь"!) и молокообразный или даже кефирообразный (потому что очень густой!) туман на станции Антимоновка.
Брат Костя опять скажет, что я рабски подражаю всяким там низким литературным образцам. Но я не подражаю, а следую. Что же касается того, "низкие" образцы или "высокие", - это дело вкуса, о котором не спорят. Даже Толстой, как я писал, ошибался в Гете. А уж в Шекспире - и говорить не приходится! Почему же Костя не может ошибаться во мне?!
"А вдруг Покойник хотел заранее, еще вчера, разведать обстановку, чтобы легче было оказаться защитником? - размышлял я на ходу. - И все это чтобы отличиться перед Наташей… Теперь мне ясно! Значит, я могу назвать его опасным и даже кровавоопасным - вспомним, сколько из-за любви было дуэлей и поединков, что, впрочем, одно и то же? - словом "соперник".
Но разве можно обойтись без соперников, когда любишь красавицу? А некрасавиц любить неинтересно… Брат Костя однажды замедленно, как бы изнемогая под тяжестью своего жизненного опыта, объяснил мне:
- Если женщина хорошенькая или, тем более, прехорошенькая, не думай, что ты один это заметил!
Костя оказался прав: вот и Покойник заметил. Чтобы завоевать Наташино сердце, он вознамерился "обнаружить противника". А я, таким образом, обнаружил соперника…
Двигаясь навстречу правосудию, почти все проявляли стойкость, но особенно стойким выглядел Покойник, который обычно или полулежал, или полустоял, или полусидел, или полуходил. А тут он не шел, а шагал, словно знал, будто не сомневался, что его ожидает какая-то победа, какой-то сюрприз.
И только Глеб, казалось, все время искал защиты. Особенно у Наташи и у меня. Мне даже почудилось, что он вдруг, как прежде, полюбил собак и некоторых людей.
Я испытующим взором оглядел своих спутников. Никто из них не годился в убийцы… Принц Датский хоть и был силачом, но даже муху бы не прихлопнул. Валя Миронова беспрекословно подчинялась всем на свете законам. Я бы, конечно, с удовольствием прикончил Покойника… Но на почве ревности, которая, как я понял, весьма плодородна. Однако окончательно она, моя ревность, возникла уже после звонка следователя. Раньше я испытывал лишь подозрения… Покойник, я думаю, в ответ желал бы прикончить меня на той же плодородной, урожайной на покойников почве.
Я полагал, что она была плодородной и урожайной только в прошлые века, но оказалось, что осталась точно такой же.
Кто же еще может быть заподозрен в убийстве? Глеб недавно хотел уничтожить Нинель, но не пристукнуть, а в переносном смысле. Я устранил его преступление… и наказание, которое мне повелела устранить Наташа. Ну а сама она… Конечно, от любви к ней можно было бы скончаться! Но такое убийство Уголовным кодексом не предусмотрено, Одним словом, убийц среди нас вроде бы не было, А обвинение в убийстве было… "Неужели с нами поступят, как поступали в годы репрессий?" - подумал я. В те годы ни за что ни про что погибли почти все наши родственники по папиной и по маминой линии.
Когда вдали показалась дача, мы, будто сговорившись, все побежали. Во-первых, потому, что детективная история не может обойтись без беготни и погони, а во-вторых, потому, что нас обуревало мрачное любопытство: в каком несовершенном убийстве нас обвинят?
Один за другим мы, говоря уголовным языком, проникли, отворив калитку, на дачный участок, который Святослав Николаевич, ушедший на заслуженный, но не вечный покой, считал мемориальным, а может, историческим: там Глебом Бородаевым-старшим была сочинена повесть "Тайна старой дачи". Вновь я подметил, что дача-то была новой… Но "Тайна новой дачи" для детективной повести, повторюсь, не подходит. Глеб Бородаев-старший назвал повесть именно так, как положено называть детективные произведения.
За нашими спинами кто-то зловеще и, мне показалось, нарочно хлопнул калиткой… Я обернулся - и увидел трех человек. Это были люди лет двадцати шести или, в крайнем случае, двадцати семи. На головах у них, будто форменные, сидели кепки с еле заметными козырьками. Одеты они были в куртки, тоже очень похожие, с устрашающе поднятыми воротниками.
- Представители правоохранительных органов, - пояснил тот, который, по всему видно, был главным.
Его голос я тотчас узнал: это он звонил в школу по телефону. Прокурорским жестом "главный" указал на столь памятную нам дверь, обитую ржавым железом, ведущую в подвал и прочно запертую на засов. "Главный" прокурорским голосом произнес:
- Еще два дня назад он, говорят, кричал, звал на помощь. А теперь замолк. Значит, все…
- Несчастный! - сердобольно отозвался Покойник. - Там, в подземелье, одним скелетом теперь будет больше.
- Мы, - продолжал "главный", - пытались найти место преступления еще вчера сами… до вашего приезда. Хотели к нему подготовиться! К нам поступил сигнал об убийстве и о виновниках. Сказали: "Ищите на "старой даче"…" И повесили трубку. Да, назвали "старую дачу", которая всем вам, - тут он по-следовательски ухмыльнулся, - прекрасно знакома. Именно здесь, по нашим предположениям, вы злодейски расправились… Но она не такая уж старая! Это и сбило следствие с толку.
"Он не читал, что ли, повесть нашего знатного земляка Гл. Бородаева-старшего?" - про себя удивился я.
- Тем более, - продолжал "главный", - и номер дачи, заметьте, сорван. Да его нам и не сообщили… Следствие решило вызвать вас, то есть подозреваемых, и тайно следовать за вами от самой станции Антимоновка. Вот мы и здесь… Стало известно также, что жертва находится в подземелье… Что вы, получается, фактически уморили голодом человека.
- Говоря словами из романа "Евгений Онегин", "какое низкое коварство"! - ужаснулся Покойник. Он тоже, выходит, обращался иногда к классическим образцам.
Номер, и правда, был оторван от забора, который в детективе хотелось бы назвать покосившимся, но все планки которого, к сожалению, стояли словно солдаты в строю. Острая детективная наблюдательность помогла мне заметить это, когда мы еще не открыли калитку.
- Сорвали, - вторично констатировал "главный". - Сорвали, чтобы запутать, затянуть следствие…
- "Какое низкое коварство!" - повторил Покойник, беспокоясь, видно, что первый раз его не расслышали.
Тут, не вынимая рук из карманов, будто каждый держал там палец на курке пистолета, задвигались и заговорили двое в таких же кепках и куртках, что и "главный". Теперь он назвал их "сотрудниками Антимоновской прокуратуры". При слове "сотрудники" автоматически возникает мысль о карательных органах.
- Мы, если бы сами услышали, помогли б человеку… Мы бы его выручили, вызволили, вытащили, вытянули оттуда… - затянули они спевшимся правоохранительным дуэтом.
- Это было бы человечно! - поддакнул Покойник.
Однако по их грубым, каким-то неотесанным голосам не похоже было, что они привыкли выручать, вызволять, вытаскивать и вытягивать. Угробить они, мне показалось, могли бы.
Я понял, что он, прекративший звать на помощь - это Племянник Григорий.
- А почему его не выпустили… те, которые слышали вопли и крики, а потом вам позвонили? - спросил я.
- Это тоже предстоит выяснить, - растерянно, как мне показалось, ответил "главный". И поспешно замаскировал растерянность привычною фразой: - Вообще же вопросы будем задавать мы!
Отверстия щеколды были как бы наглухо запаяны тяжелым амбарным замком.
- Ваша работа? - спросил следователь. - Заживо погребли человека?
Покойник тут же устремил обвиняющий перст на Глеба. Ведь это ему было поручено с риском для собственной жизни спасти жизнь Григория… принять на себя его полууголовную месть.
И Глеб доложил, что выпустил Племянника Григория из подземелья.
Трое сотрудников смотрели на нас так, будто суд уже состоялся и вынесено шесть обвинительных приговоров.
"На каждого из них - двое наших!" - внезапно посетила меня странная мысль. Словно предстояла рукопашная. "А может, она действительно предстоит?" Но в этом случае, мне показалось, Покойник был бы на их стороне. Тем более, что мы не держали руки в карманах и пистолетов там не было. А Покойник, я давно приметил, поддерживал тех, которые с "пистолетами".
Природа же по-прежнему жила своей особой, но прекрасной жизнью: вдали грянул гром.
Глава VIII,
в которой вторая очень страшная история
становится еще пострашней первой
- За убийство полагается "вышка", - ободрил нас "главный". - А групповое убийство - это отягчающее вину обстоятельство.
Вышку я видел только на стадионе в Лужниках: с нее прыгали в воду пловцы.
- Во всем виноват он, - тоже прокурорским голосом произнес Покойник. И указал на Бородаева-младшего. - Ему было доверено выпустить Племянника Григория на вольную волю, но он испугался, струсил. Потому что раненый и голодный зверь опасней сытого и здорового. Как ему внушали некоторые… - "Некоторыми" Покойник обозвал меня. - И Бородаев-младший, позоря память Бородаева-старшего, проявил малодушие. Или попросту сдрейфил. Он предпочел превратить раненого и голодного… в мертвого. Однако живое существо есть живое существо… Как же ты мог?! - Покойник воздел вопрошающие руки к самому носу бедного Глеба. - Считай, что это наш второй привод по твоей вине на "старую дачу". Первое преступление было совершено тобой против Нинель Федоровны, а второе - против молодого, брызжущего жаждой жизни Племянника. Ты втянул нас…
Мне стало ясно, что я должен "вытянуть" Глеба, который в первой "Очень страшной истории" действительно нас "втянул".
- Он не виновен, - сказала или, точнее, произнесла Наташа.
Она была уверена в его невиновности! Мог ли я сомневаться?.. Тем более, что она обратилась ко мне:
- Первый раз ты доказал вину Глеба. А теперь обязан доказать его невиновность. Столь же блестяще и неопровержимо!
От слова "блестяще" я заблестел и засиял, словно старательно начищенный чайник. Это был приказ… Нет, это было доверие ее сердца. Может быть, даже любящего! А может быть, нет… О, как часто мы выдаем желаемое за действительное!
Вторая "Очень страшная история" становилась "пострашней первой": там обвинял я, а тут обвиняли меня. И в чем?! В убийстве с отягчающими обстоятельствами. На душе у меня стало так тяжело, будто в ней-то и разместились отягчающие обстоятельства. Нас не заточали в подземелье, не грозили уморить голодом, мы не натыкались на скелет, как это было в первой "Очень страшной истории"… Но я понял: быть жертвой правонарушителей менее страшно, чем жертвой правозащитников. Если они "защищают права" с помощью их нарушений…
- Дело против нас возбуждено, - нервно сказал Покойник. - Но я не собираюсь из-за него (он вновь "пригвоздил" Глеба)… не собираюсь из-за него прыгать с "вышки" в могилу.
Он сказал, что не хочет в могилу, хотя место покойников именно там.
Нет, этот Покойник хотел жить!
Следователь прокуратуры станции Антимоновка Антимоновского района такой походкой, какой обычно идут за гробом, двинулся в направлении к двери, обитой ржавым железом и запертой на тяжелый замок… К двери, которая вела в подземелье. И мы все, словно траурная процессия, пошли за ним.
- Фактически мы направляемся к захоронению, - скорбно, но четко произнес следователь. - Вы живьем захоронили здесь того, кто еще недавно был человеком.
Я подумал, что человеком полууголовник Григорий не был никогда.
Потому ли, что следователь высказался непосредственно вслед за Покойником, или оттого, что Покойник явно был на его стороне, мне почудилось, что голоса и интонации их чем-то похожи. Уж не та ли это похожесть, которую я уловил по телефону? Или Покойник подстраивался под следователя, отчего и походка у них была почти одинаковой, будто они притормаживали сами себя.
Глеб не оправдывался. Он почему-то молчал.
- Но ведь ты выпустил Племянника Григория на свободу? - спросил я его на ухо.
- Да, - ответил он со столь плохо скрываемой отрешенностью, что это могло означать и "нет".
- Вскрытие захоронения мы решили произвести в вашем присутствии, - уже официально произнес следователь.
Его спутники в знак согласия еще глубже запрятали шеи в воротники, а руки в карманы.
И вдруг… словно навстречу следовательскому голосу, как бы услышав его, из подземелья рванулся вопль:
- На помощь! На помощь, товарищи-граждане!..
Слово "гражданин" было уголовнику Григорию ближе, чем слово "товарищ".
Процессия, говоря траурным языком, омертвела.
- Покойник заговорил, - прошептал Покойник.
Вернее было бы сказать, что Племянник Григорий заголосил:
- На помощь, товарищи-граждане!.. Я весь ихний кружок "раскружу"! Уничтожу… А тебя, парнек, вздерну на первой березе… или осине!
У меня, значит, был выбор.
Это орал тот самый полууголовник, который сам с собой играл в карты, приговаривая: "А мы вас отсюда ударим!", "А мы вам отсюда воткнем!..", "А мы вас козырем по загривку, по голове!".
Тот самый полууголовник, который почему-то упрямо сокращал на одну гласную букву слово "паренек" и называл меня словечком "парнек". Гласная "е" в первом случае его не устраивала. Он вообще говорил мало: похоже, ни гласные, ни согласные его не устраивали. Может быть, он, говоря политическим языком, был против гласности и согласия? Или это я ему с досады приписывал?
- Обвинение в убийстве отпадает, - разочарованно объявил следователь.
Я вспомнил вышку в Лужниках. А наша "вышка" на моих глазах стала рушиться.
- Но остается в силе другое обвинение: покушение на убийство! Попытка живьем замуровать человека… Уголовная статья меняется. "Вышка" вам не грозит. Тем более если вы сами, своими собственными руками освободите жертву из подземелья! Тогда и подписка о невыезде не потребуется.
- Раненый и голодный зверь особенно опасен, - вновь констатировал Покойник то, что мы уже и без него констатировали в первой "Очень страшной истории". Он, похоже, хотел запугать нас. Неожиданно Покойник перешел на воинственный тон: - Я сам! Сам освобожу его!.. И сниму с вас всех обвинение… Бегите назад, не оборачиваясь! А я брошусь вперед… На амбразуру!
Он выхватил из рук следователя Антимоновской прокуратуры неказистый заржавленный ключ, которого я вначале не заметил, потому что следователь его плотно зажал в кулаке и как бы скрывал от нас. Покойник кинулся к подземелью… Я давно уже мечтал броситься в Наташином присутствии на какую-нибудь амбразуру. Но ключ был сначала тайно и прочно зажат в руке следователя, а теперь был в руке у Покойника. Не вырывать же его!.. И еще я вспомнил арию из оперы "Пиковая дама": "Сегодня - ты, а завтра - я… Пусть неудачник плачет!" (Меня все больше тянуло не к низким, а классическим образцам!) Вчера героем слыл я, а ныне им намеревался прослыть Покойник… Кто будет завтра - трудно предугадать. Я, к несчастью, оказался в тот миг "неудачником". Но не плакал, к чему звала меня оперная ария… Еще не хватало расхлюпаться на глазах у всех, и особенно "на двух глазах", которые принадлежали ей!
Покойник находился уже на самом пороге своего подвига: у ржавой двери с ключом в руке.
Перед этой дверью, обитой железом, он остановился и взглянул на нее так, будто уходил на фронтовое задание, из которого не было шансов вернуться. И произнес целый монолог:
- Я выпущу его, если вы предварительно скроетесь. Пусть риску подвергнусь я один! Если может погибнуть один, не надо погибать всем шестерым… Не забывайте меня! - Он бросил многозначительный взгляд на Наташу. - Пусть голодный Племянник растерзает и съест меня одного… Я пойду на это во имя вашего будущего! Если буду знать, что вы в безопасности, мне будет легче…
Покойник не жалел слов, потому что, как я думал, жалел себя - и хотел оттянуть время.
Я вспомнил строчку из Тараса Шевченко: "Не забудьте, помяните незлым, тихим словом…" (Опять меня потянуло на высокие образцы!) Конечно, краткость - родная сестра таланта! Но у Покойника такой сестры не оказалось.
- Принимаем условия! - произнес я с плохо скрываемой неискренностью.
Хоть ноги не хотели мне подчиняться, я первым побежал к калитке и к забору, увлекая за собой всех остальных. Выскочив с дачного участка на проезжую дорогу, я нарушил просьбу Покойника и обернулся, чтобы убедиться, что члены литкружка последовали моему примеру.
Случайно и как бы мимоходом взгляд мой скользнул по забору - и я вновь убедился, что номер с забора сорван… Прямо к деревянным перекладинам прилип почтовый ящик, а к нему была прибита жестянка, которую не содрали: "Рыжиковым".
- Бегите! Я его выпускаю… - голосом укротителя, нечаянно распахнувшего клетку с хищником, возопил Покойник.
И мы побежали, или, говоря грубым языком, дунули, по направлению к станции.
Следователь Антимоновской прокуратуры, его сотрудники, подземелье, статьи Уголовного кодекса, почтовый ящик с прибитой к нему жестянкой "Рыжиковым", вопли Покойника и Племянника Григория - все, говоря литературным языком, причудливо перемешалось у меня в голове. Но сквозь всю эту мешанину прорезалась, раня меня по пути, острая и беспощадная мысль: на этот раз всех спасет Покойник… а не я!
Наташа бежала рядом: я уловил ее дыхание, которое не мог бы спутать ни с чьим другим…
"Она сейчас благодарна Покойнику, а не мне! Она им восторгается!" Сознавать это было невыносимо.
И вдруг возникла, говоря математическим языком, теорема: "Кто же во всем этом виноват? Почему Племянник-полууголовник оказался запертым?" Это была теорема… Но я доказал ее себе самому быстрее, чем у меня получалось с теоремами на уроке: "Виноват Глеб Бородаев-младший! Результат его преступления ликвидировал не я, а Покойник". Дыхание Наташи было совсем рядом… Оно казалось мне укоризненным.