"Что такое? Сегодня же четырнадцатое, пятница. Сегодня же моя свадьба. А на часах тринадцатое, четверг… Может, я еще не проснулся, еще сплю?"
Он ущипнул себя за нос.
"Ой! Не сплю!"
И неожиданно испуганно заверещал и заплакал, как ребенок:
"И-а-а-а! И-а-а-а!.."
В домике на курьих лапках и в домике с противопожарным щитом раскрылись окна, и из них высунулись заспанные взлохмаченные Баба Яга и Змей Горыныч:
"Что такое?"
"Где горит?"
Но Кощей Бессмертный только верещал и размазывал слезы по небритым щекам.
"Да что такое?"
"Что случилось?"
Кощей Бессмертный молча показал пальцем на свои часы.
Змей Горыныч и Баба Яга посмотрели, потом, вытянув шеи, глянули на свои часы.
"А-а, ясно", - произнес Горыныч.
"Испортились, - сказал Яга. - Отстают на целые сутки".
Глаза Кощея вспыхнули:
"Да вы что? Это же вечные часы! Хронометр бессмертия! На транзисторах. Он не может испортиться. Это же не то, что ваши будильники-чертопхайки".
"А ну вас! Все у вас, Кощей Кощеевич, всегда все вечное, бессмертное, все не может испортиться. Аж гадко. А видишь, испортились. И я очень рада, чтобы знали и не хвалились! Хи-хи!" - Баба Яга захихикали, тряся головою и клюя себя носом в подбородок.
"Ах, рада? - вскипел Кощей. - Может, ты это и подстроила, кривобокая?!"
"Брат! - обернулась Баба Яга к Змею Горынычу. - Он меня обижает! Защити!"
Змей Горыныч выставил вперед подбородок и подошел к Кощею:
"Обижаешь? Сестру? Девушку! Ху!"
И он дыхнул пламенем прямо в лицо Кощея.
Но Кощей легко сбил пламя рукой и сказал:
"И ты, змеюка, с нею заодно!"
Кощей схватил с пожарного щита огнетушитель и треснул Змея по голове.
Змей крякнул и снова дохнул на Кощея. Но промахнулся, и пламя полетело на Бабу Ягу. На ее голове затрещали волосы, и запахло жареным.
"Ой! Моя прическа! Ты что?!" - Баба Яга схватила с земли ступу и швырнула ее в Змея Горыныча.
И началась кутерьма.
"А теперь быстрее, - сказал Миг Мигович. - Пока они дерутся, они ничего не видят. А Кощей забыл закрыть дверь. Вперед!"
Мы бросились к открытым дверям дома Кощея. Забежали внутрь. В углу на полу лежала связанная Тайфун Маруся.
"Ребята!" - радостно улыбнулась она…
И…
Журавль замолчал.
- Что? - нетерпеливо спросил Марусик. Журавль вздохнул:
- И… я проснулся.
Глава девятая, в которой начинается подготовка к приему. "Вы же мне - как отец родной!" Где же все-таки Тайфун Маруся? Председатель на велосипеде. "Едут!.. Едут!.. Едут!.."
- Как?! - Марусик оторопело захлопал глазами, глядя на Журавля.
- А так. Как все просыпаются. Глаза открыл да и все.
- Да ну тебя с твоим сном! - рассердился Сашка Цыган. - Не мог еще минутку подождать, не просыпаться. Так что, мы так и не освободили ее?
- Ну, как это не освободили? Наверно, освободили… Конечно, освободили, - Журавль чувствовал себя виноватым.
- О! Смотрите! Кто-то сюда едет, - сказал Марусик.
По дороге быстро приближалась машина - колхозный "Бобик". У рощи "бобик" свернул с дороги, подъехал прямо к ребятам и остановился. С переднего сиденья тяжело, как мешок с картошкой, вывалился бригадир Бобешко. За ним, медленно вытягивая свои длинные ноги из машины, вылез Бобинец.
За ними, кряхтя, полезли с заднего сиденья их жены - тетка Устя (Бобешко) и тетка Настя (Бобинец). Сначала вылезли сами, потом начали вытаскивать какие-то корзины, кошельки и котомки.
Бобешко повернулся всем телом к ребятам:
- А ну кыш отсюда, мошкара!
И сделал едва заметное ленивое движение рукой. И это короткое движение было очень обидным для ребят, столько в нем было пренебрежения.
Они вчера это все устанавливали в поте лица, а теперь им - кыш!
- А почему это мы мошкара?! - надул губы Сашка Цыган.
Но Бобешко не удостоил его даже взглядом.
Тетка Устя и тетка Настя вынимали уже из корзин посуду (тарелки, стаканы, ножи, ложки, вилки) и расставляли на длинном столе, переговариваясь:
- Говорили, что новый такой принципиальный, такой честный…
- Как кристалл…
- Ага. Такой порядочный…
- Ни перед кем не заискивает…
- А видишь, услышал, что дедова внучка… и сразу…
- Приемчик! Хе-хе! Вот тебе и кристалл!
- Ага… Только почему-то не разрешил с фермы ничего брать. "Обойдитесь, пожалуйста, своими ресурсами. Сами же и есть будете, не кто-нибудь".
- Это для начала, не иначе. Это для впечатления. Чтобы показать: видишь, какой я хозяин. А пройдет немного времени - и начнет с фермы кабанчиков на приемы таскать. Куда он денется!
Бобешко, который молча курил у машины, вдруг сердито прикрикнул на их:
- А ну цыц! Замолчите, девчата! Не распускайте языки! Прикусите!
И бросил красноречивый взгляд на ребят, которые с лавок встали, но от стола принципиально не отошли.
Вы еще не знаете наших гарбузянских ребят. Это упрямый народ, их так просто не прогонишь.
Женщины примолкли и обиженно поджали губы.
Подъехала грузовая машина с людьми, и у стола сразу стало шумно. Раскладывали на тарелку еду, расставляли на столе. Поскольку каждый нёс свое, то и толкались возле стола почти все. И именно потому, что несли из дома, на столе была такая пестрота, такое огромное количество всего (каждый старался показать свою щедрость), что негде было и бутылку поставить.
Бобешко и Бобинец направились к дедову двору.
Ребята, увидев это, за ними. Очень хотелось им посмотреть, как же теперь говорить будут они с дедом.
Дед стоял у ворот, опершись руками обеими руками на грабли и положив на них подбородок, и смотрел прищуренными глазами на эту суету у стола.
- Здравствуйте, здравствуйте, дедушка, - необычно ласково поздоровался Бобешко.
- Здравствуйте, дорогой, - не то что ласково, а как-то даже льстиво поздоровался Бобинец.
Дед взглянул на них лукаво:
- Здравствуйте, здравствуйте, коль не шутите.
Обычное свое присловье он произнес особенно подчеркнуто.
На миг повисла тишина. Они, наверно, решали, обратить внимание на это подчеркивание или нет. Но это был только миг. Решили - не обращать. И уже в следующий миг у обоих рты расплылись медовыми улыбками.
- Что же вы нам не сказали, дорогой дедушка… Иван Иванович, - начал Бобешко, - что ваша внучка Галочка выходит замуж. Не красиво.
Дед наморщил лоб:
- Как? Я, по-моему говорил… Вот вам, - дед ткнул пальцем в Бобешко.
- Нет! - категорично отрубил Бобешко.
- Нет-нет! - замотал головою Бобинец. - Не говорили!
Ребята переглянулись. Они впервые видели, чтобы взрослые так дружно и так уверено говорили неправду.
Как это дед не говорил? Бобешко еще советовал остаться нянчить внуков! Что это вы, дядьки, разве так можно?
Но Бобешко продолжал:
- Если бы вы сказали, разве бы мы… Это же такая радость.
- Такая радость! - подхватил Бобинец.
- И не выкайте мне, дедушка. Вы же мне как отец родной. Я же вашу Галочку еще вот такой помню. - Бобешко через силу нагнулся к земле, показывая рукой. - Такая же девочка была бойкая! Умненькая - страх! Она меня "дядя Пуз" называла…
- А меня Каланчею. Ах-ха-ха!
Бобинец взялся за живот и сложился пополам, смеясь.
- "Не ругайтесь так, дядя Пуз, а то вас в милицию заберут…" Ха-ха-ха! - Когда Бобешко смеялся, глаза у него становились как щелки. - Я уже тогда говорил, что она далеко пойдет.
- А мне… а мне… - аж захлебывался от смеха Бобинец, - как-то пели, а я слов не знал, говорю: "У меня память на слова плохая". А она: "Зато у вас, дядя, зрительная память хорошая. Что не увидите, все в кузов". Я на грузовике тогда работал. Ах-ха-ха!.. Ах-ха-ха!
- Да, - улыбнулся дед. Внучка у меня - грех обижаться.
- Куда там обижаться, гордиться надо!
- Нет вопросов! - подхватил Бобинец.
- Я очень-очень рад за Галочку. Именно таким и жить в счастье, в достатке. Настоящая советская девушка! Очень за нее рад! Так ей и передайте!
Бобешко взмахнул рукой, показывая, наверно, в сторону Киева, куда следует передать привет. И в этот момент его укусила пчела.
- Ой! - Бобешко замахал руками, и его снова укусила пчела. - Ой-йой!
Бобинец бросился Бобешко на помощь и тоже замахал руками, отгоняя от бригадира пчел. Но кончилось тем, что его укусили, и он заверещал тоже.
Бобинец и Бобешко послушно замерли с перекошенными от боли лицами (словно сказочный Миг Мигович из мальчишеских снов отключил для них время).
Ребята хохотали за тыном.
Дед едва сдерживал улыбку:
- Еще мой отец говорил: "На пасеке не размахивай руками…" Пчелы этого не любят. Не любят они махальщиков, пустозвонов. Они любят тех, кто молча трудиться.
Бобинец криво улыбнулся:
- Ох у вас язык!..
Мгновенно опухший Бобешко пролепетал:
- Как бритва!
Деду, наверно, стало их жалко.
- Жала друг у друга повыковыривайте да сырой земли приложите, полегчает. И в следующий раз помните. Это вам пчелы за липовую рощу предупреждение сделали.
- Да разве это мы?! Указание же было… - за Бобешко ответил Бобинец.
- Разъяснить надо было. Тот, кто приказывал, липовой нашей рощи, небось, и в глаза не видел.
- Теперь разъяснят, я думаю - многозначительно зыркнул в сторону бригадира Бобинец. - Разъяснят теперь… Нет вопросов!
Бобешко что-то невнятно пробормотал.
Подъехали снова две грузовые машины с людьми. Стало еще шумнее.
Мирон Кандыба уже наяривал на своем баяне польки, вальсы и кадрили, да так лихо, что даже те, кто хлопотал у стола, пританцовывали на месте. Приезд новых машин и музыка на какую-то минуту заставили ребят обернуться, и, когда они снова взглянули на дедово подворье, Бобешко и Бобинца уже не было. Они исчезли так быстро и тихо, что ребята и не заметили.
Дед Коцюба граблями сгребал скошенную у тына траву, и щурился то ли от солнца, то ли от спрятанной в усах улыбке.
Среди приехавших увидели ребята и своих родителей. И сразу весь этот ожидаемый "прием" приобрел характер семейного праздника.
А герои наши, как все, наверно, ребята на свете, ничего так не любили, как семейные праздники. Да и что может быть радостнее праздника! Когда хлопотливая мама, в фартуке поверх праздничного платья, суетиться у стола, нарезая и раскладывая по тарелкам что-то невероятно вкусное и ароматное!
А папа, в снежно-белой рубашке с ярким галстуком, крутит головою (ведь праздничная рубашка всегда немного душит) и, переставляя на столе бутылки, все время улыбается.
А ты крутишься под ногами. И все в тебе нетерпеливо дергается и подпрыгивает. И ты пританцовываешь от неудержимой радости.
Праздник на то и праздник, чтобы радоваться. И ребята бы тоже, наверно, радовались, если бы… Но та мысль, которую каждый из них скрывал от друзей, но которая каждого волновала, не давала покоя и не давала радоваться. Мысль о Тайфун Марусе.
Почти все село собралось уже у стола. А Тайфун Маруси не было… Где же она? Не случилось ли с ней что-нибудь плохое? Куда она пропала?
Ребята встревоженно оглядывались вокруг, рыскали глазами. Но напрасно.
Вот же ж! Сама была закоперщиком, как говорит отец Цыгана, всей этой петрушки и вдруг так неожиданно и таинственно исчезла. Может, в какую-то катастрофу попала… Может, неизвестно что с ней сейчас… И никто ничего не знает, все себе веселятся, танцуют под баян Мирона Кандыбы и уже порываются петь…
Миллион, миллион, миллион алых роз… -
выводит тонкий девичий голос на одном конце стола. А с другого мужской басок:
Красные маки, цветы любви…
А ее, может, и правда спасать надо. А тут горлопанство какое-то.
Не было и нового председателя.
И комсомольца Васи не было. Ну, для него, может, и хорошо, что его не было. А то Клавка вон возле Сергея-туриста так увивается, так глазами стреляет. Сергей и не смотрит. А она все равно…
- О! Ты смотри! Председатель! На лисапеде! - закричал кто-то. И правда. По дороге, бодро крутя педали, ехал на велосипеде новый председатель колхоза Максим Богданович Танасиенко.
Люди зашумели:
- Оп-па! Может и бричку восстановит. Как Михаил Львович.
- А что? И правильно было бы.
- Пусть хоть на ракете летает, хоть пешком ходит, лишь бы хозяйство поднял.
- И то правда.
- Сколько можно в районе в хвосте плестись!
- Хорошо было бы, если… Так уже хочется, чтобы…
- Посмотрим… Посмотрим…
Председатель подкатил к воротам деда Коцюбы.
- День добрый, Иван Иванович! Можно возле вас припарковаться? - весело поздоровался он с дедом.
- Паркуйся, - улыбнулся дед. - Только что-то у тебя сегодня транспорт плохонький.
- А я этот транспорт с детства люблю. И едешь, и без движения не сидишь. И быстро, и удобно, и для здоровья полезно.
- Это главное! - поднял палец вверх дед Коцюба. - А то скоро ходить разучатся. Крути педали, ходи, пока ноги есть. А если уже не того, то извините, - дед развел руками.
- Да вы что? Да вы крепкий как дуб!
- Э-э, это ты меня раньше не видел. Хотя бы лет пять назад. Когда моя еще жива была. Когда я еще в колхозе работал. Тогда… За работой и стареть некогда было.
- Золотые слова!
Словно из-под земли появились возле председателя Бобешко и Бобинец.
Прикрывая рукой опухшую щеку, Бобешко бодро отрапортовал:
- Максим Богданович, все готово! Можно хоть сейчас начинать.
- Подождем немного, - председатель посмотрел на часы.
- Конечно, конечно, подождем, - понимающе закивал Бобешко.
- Нет вопросов! - восторженно подхватил Бобинец.
- Я просто, чтобы вы знали. Я знаю… Конечно, подождем. А скоро приедут? - Бобешко, спрашивая, посмотрел на деда Коцюбу.
- Скоро, - сказал председатель.
- А что тут у вас, извините, намечаете, если не секрет? - неожиданно спросил дед Коцюба.
Бобешко удивленно взглянул на председателя, потом на деда. Бобинец покраснел.
Ребята переглянулись. Лукавит дед, как всегда, или, может…
Председатель улыбнулся, но с ответом не спешил.
- Я-то вообще не люблю спрашивать, не любопытный, рано или поздно выяснится, но поскольку, вижу, все село собралось, то, наверно, что-то такое… значительное, а я… Может, рубашку чистую надеть надо? - дед прищурил один глаз.
- Значительное, значительное! - засмеялся председатель. - Рубашку праздничную все-таки наденьте. Я вам хотел сказать, да постеснялся.
И, обняв деда за плечи, Максим Богданович повел его в хату.
- Ох, и хитрый народ эти деды! - покачал головою Бобешко. - Будто ничего не знает, старый лис!
- Именно! - кивнул Бобинец с каким-то облегчением. Ребята еще раз переглянулись.
Что-то в голосе деда было такое… Нет, не похоже, что он лукавил.
- Едут! Едут! Едут! - закричало сразу несколько голосов.
Глава десятая, в которой раскрывается наконец секрет деда Коцюбы, да и не только деда. Праздник в Гарбузянах
По дороге, в туче пыли мчалась машина. Дед зашел уже в хату, и председатель поспешил к воротам.
Бобешко и Бобинец вытянулись, как на параде.
"Ну, сейчас все выясниться", - замерли ребята.
Уже было видно, что машина - это колхозный "бобик".
"Теперь ясно, почему председатель на велосипеде приехал. Свою машину послал встречать гостей. Но важные гости даже из района и то на "Волге" приезжают. Неужели же из Киева на рейсовом автобусе прибыли?"
"Бобик" резко затормозил у дедовых ворот.
Ребята взглянули и едва не закричали от радости.
За рулем сидел Вася. А рядом с ним на переднем сиденье - Тайфун Маруся.
Больше никого в машине не было. Тайфун Маруся выпорхнула из машины, как бабочка.
- Ну? - сделал шаг ей навстречу председатель.
- Порядок! - ответила она, улыбаясь.
- Спасибо, комсомол! - председатель положил ей руку на плечо, потом обернулся к столу и пригласил: - Садитесь, пожалуйста, товарищи! Будем начинать!
Вася достал из машины какой-то сверток и понес к столу. Бобешко проницательно посмотрел на Бобинца.
- А где? - спросил Бобешко у председателя.
- Кто? - спросил председатель.
- Ну… как?.. Мы что - не будем ждать? - снова спросил Бобешко.
- А кого? Вы кого-то еще ждете?
Бобешко пристально посмотрел на Бобинца.
- Да нет… это я просто так…
- Ну, тогда к столу! - председатель сделал рукой широкий жест.
В это время скрипнули двери и из хаты вышел дед Коцюба в новой вышитой рубашке, стройный и помолодевший.
Председатель быстро подошел к нему, взял под руку:
- Идемте, дорогой Иван Иванович! Идемте!
Тайфун Маруся подбежала и подхватила деда под другую руку.
- Идемте, дедушка!
Дед Коцюба заупрямился:
- О! Что это вы меня, как… папу римского.
- Что нам этот папа римский! Вы - наш папа гарбузянский! - засмеялась Тайфун Маруся.
Правильно! - поддержал ее председатель. И, оглянувшись, увидел наших героев, что притаились у тына.
- О! И пионерия тоже бегом с нами! Что прячетесь? А ну сюда! - Проходя, он еще раз оглянулся и махнул им рукою. Но, если бы и не махнул, они бы все равно пошли за Тайфун Марусей. Ведь она кивнула им.
Все уже сели. Свободным был только край, ближний к дедову двору. И так случилось, сто Максим Богданович с дедом Коцюбой сели на почетные места, слева от них - Тайфун Маруся с Васей, а справа ребята. Они были счастливы, от того что сидели напротив нее. То и дело толкали друг друга локтями и без всякой причины смеялись.
Председатель поднялся, ожидая тишины.
Наконец все замолчали.