Глава четвертая, в которой продолжается рассказ о миссис Гапке, мистере Фишере, дармоеде Гузе и других участниках приключения, связанного с поисками клада
- Братец! Сестра! Клянусь вам, я не виновата, что дед это всё мне отписал. Ведь дед не знал, что вы есть живые. Дед еще в войну писал твоему отцу Василию, но ответ не получил. Думал, что все погибли. Ведь с этим имел, собственно говоря, такие душевные терзания… Дед в Америке, видишь, очень бедствовал. Отчаянно! Был почти все время без работы. Все ему было безразлично, не было охоты ни к чему. Жизнь вел неумеренную, употреблял алкоголь. И когда я его нашла (когда нагло бросил меня Юлько, выгнав из дома и я осталась совсем одна), дед был просто страшный. Обязательно требовал ухода. Однако я за ним ходила как за малым ребенком. Он мне рассказал, что когда в восемнадцатом бежал с Украины, но не успел выкопать свой клад, который собирал всю жизнь. Как он о нём горевал, если бы вы знали! А в нотариате, однако, ему сказали, что это все должны ему отдать. И, видишь, он мне это завещал - за тот мой уход. Разве я виновата?
В глазах у неё стояли слезы.
Мистер Фишер, не понимая, что она говорит, встревоженно переводил взгляд с неё на Бойко и снова на неё.
Бойко понемногу приходили в себя. Растерянность сменилось на удивление и интерес.
- Ну что ты оправдываешься, сестра? - сказал наконец Петр Васильевич. - Я же тебя не упрекаю. Идем выкапывать твое наследство.
Когда они отмеряли эти десять шагов на запад и очутились на огороде в картошке, Катерина Семеновна не выдержала:
- Сколько лет тут в земле копалась и не знала, что на кладе топчусь. Нет чтобы глубже копнуть. Чертова работа.
Олексиенко попросил позвать двух понятых. Позвали соседа Павлентия Кандыбу и соседку старую Степаниду Неварикашу. Принесли три самых острых заступа и начали.
Сначала копали вглубь, потом вширь, но кроме старого башмака и ржавого погнутого колеса от детского велосипеда, пока что ничего не выкопали.
- А дед часом шутить не любил? - спросил Петр Васильевич, вытирая пол со лба.
- Но! Что ты такое говоришь. Дед мне столько об этом рассказывал. Не один раз. Двести, триста раз. Дед с этим имел такие муки. Собственно, из-за этого так быстро переехал на тот свет.
- Ничего себе быстро! На девяносто четвертом году!
- Но! Так что! Однако, он был крепкий, как этот дуб. Это такой род. Его прадед прожил сто девять лет.
- Ты же сама видишь: копаем, копаем, еще немного - и до Америке докопаемся, а ничего нет.
Больше всего почему-то нервничал приятель Гапки мистер Фишер. Сам он не копал, но бегал вокруг ямы, заглядывал и что-то то и дело стрекотал то ли Гапке, то ли Олексиенко.
- Скажи, братец, а во время войны сюда не попал какой-нибудь снаряд или бомба? - спросила Гапка.
- Кажется, нет. Я бы об этом знал. Хотя меня самого тут тогда не было. Меня в Германию вывезли. Вместе с молодежью села. Как и тебя. А мать, сестру, тетку немцы… - Петр Васильевич тяжко вздохнул. - За связь с партизанами. Отец после этого замолчал. Черно молчал полгода. Почти не спал. Он, когда освободили Гарбузяны, после тяжелого ранения приехал домой, на поправку. А как раны зажили, снова на фронт напросился. Не хотели брать, а он… И не вернулся… Лежит где-то под Берлином.
- Ой! Смотрите! Смотрите! - послышался вдруг из ямы взволнованный голос Павлентия Кандыбы.
Все обернулись к нему.
Павлентий Кандыба, бросив заступ, что-то отчаянно тёр о штаны, плевал на руку и снова тёр.
- Что? Что такое? Что?
Павлентий раскрыл ладонь. На черной от земли ладони что-то желто блеснуло.
Не успел никто опомниться, как мистер Фишер, с неожиданной ловкостью для его тучной фигуры спрыгнул в яму и схватил с ладони Кандыбы то, что там лежало.
- Оу! Голд! Голд! - закричал он.
- Десятка! Золотая! Царской чеканки! - вырвалось у Катерины Семеновны.
Мистер Фишер всем показывал золотую монету, но из рук не выпускал.
- Ты смотри!
- Правда!
- А я уж думал, что шутки!
- Значит, есть-таки клад!
- Копайте, копайте!..
С новой энергией взялись за поиски.
Но прошел час, другой…
Солнце давно зашло.
Стемнело.
Копали уже на ощупь.
- Хватит! Откладываем до утра. Потому что так темно, что вместо того чтобы найти, еще засыплем. Вылезайте, Павлентий. - Пётр Васильевич вылез сам, помог соседу.
Наступила ночь.
О! Это была незабываемая ночь!
Про эту ночь больше всего любили рассказывать на посиделках гарбузянские старожилы приезжим да своей молодежи.
Началось с того, что мистер Фишер захотел ночевать на огороде возле ямы. Как он пояснил с помощью Гапки и Олексиенко, у него асматический бронхит, в хате он задыхается и спать может только на огороде.
- Эге! Задыхается! От страха, чтобы кто-то этот клад ночью не выкопал, - шепотом хихикнула Люба матери.
Все уже заметили, что мистер Фишер волновался из-за клада больше, чем Гапка.
- Сестра, извини, а кто он тебе такой? - тихо спросил Пётр Васильевич.
Гапка смутилась:
- Приятель… Абштификант, как у нас говорят. Потом, потом когда-нибудь расскажу… - и отвернулась, не желая продолжать разговор.
Вытащили абштификанту Фишеру раскладушку на огород и поставили, но его настойчивой просьбе, у самой ямы.
- Смотри, чтобы он только ночью в яму не свалился, - сказала Катерина Семеновна.
- Да чтоб его паралич разбил! - махнула рукой Гапка. Такая реакция Катерину Семеновну немного удивила, но она ничего не сказала (какие только отношения не бывают даже между самыми близкими людьми).
Этот их разговор слышал Тимофей Гузь, который давно уже крутился на огороде, хотя его никто в понятые не приглашал и принимать участие в поисках клада не просил.
Когда Катерина Семеновна и Люба пошли в хату устраиваться на ночевку и Гапка осталась на минуту одна, Тимофей Гузь немедленно воспользовался этим, подгрёб к ней и начал, сочувственно вздыхая:
- Глубокоуважаемая пани, сердечно вам сочувствую. Я вижу, у пани тонкая нежная натура. Пани не понимают. Я вижу, как относится к пани этот, извините, её приятель, абштификант. У него только клад в голове. Только золото, деньги… Гапка вздохнула, на глаза её навернулись слёзы.
- Это страшно больно, когда тебя не понимают, - увидев это, активизировался Гузь. - Ох, как я тебе сочувствую! Как сочувствую! Мне самому пришлось в жизни… Поверьте…
Гапка снова вздохнула и с благодарностью посмотрела на Гузя.
- Я сразу почувствовал к пани душевное влечение, сердечную симпатию… Как к родной, близкой душе… Это не важно, что пани, может, на несколько лет старше меня…
- Ну, если лет двадцать - это несколько… - улыбнулась Гапка. - Мне, извините, сорок семь…
- А мне тридцать … семь… - соврал на десять лет Гузь.
- Пан очень хорошо сохранился…
На этом разговор оборвался, потому что подошел Пётр Васильевич, который ходил с Олексиенко и Павлентием Кандыбой купаться на речку.
Этой ночью никто не спал.
Сначала все поукладывались, затихли. Гапка крутилась, крутилась, потом не выдержала, накинула халат и на цыпочках вышла во двор.
Ночь была месячная, чудесная.
Где-то в кустах сладко и влюблено пел соловей. Из липовой рощи ему отвечал другой, третий…
Гапка вздохнула.
И вдруг из кустов послышался жаркий шепот Тимофея Гузя:
- О! Пани!.. Какой я счастливый! Я знал, что пани выйдет… Я не зря ждал…
Гапка вздрогнула:
- Пан сошёл с ума?
Но дармоеда нельзя было остановить.
- О! Пани!.. Я полюбил вас с первого взгляда!.. Я вижу - пани несчастлива со своим приятелем… Я честный человек. Я женюсь на пани… Я художник… Мне не нужны деньги…
- Да пусть пан уходит отсюда прочь! Ведь услышат родственники… Что пан себе позволяет! - возмущенно зашептала Гапка, но вместо того, чтобы вернуться в хату, почему-то побрела через сад в огород.
- О! Пани! Пани такая красивая… такая пре… прекраснейшая!
Ковыляя на расстоянии за Гапкой по саду и по огороду и бормоча свои пылкие признания, Гузь в темноте не заметил ямы и - оп! - полетел туда вниз головою.
- Вай! - подскочил на раскладушке мистер Фишер и визгливо заговорил по-английски.
Из хаты выскочили Бойко и Олексиенко. Беспорядочно залаяли соседские собаки.
Как вытаскивали из ямы незадачливого Гузя, как он безуспешно пытался доказать, что и мысли не имел тайно ночью выкопать клад, как, не доверяя ему, мистер Фишер сгоряча ударил его ногой, а тот отчаянно заверещал: "Смотрите! Классовый враг, капиталист дерется! Держите меня, а то я сейчас учиню международный скандал!" - об этом гарбузянские старожилы любили рассказывать с красочными подробностями, которых с каждым годом становилось всё больше.
Вот такая вот была памятная ночь.
А утром, когда землекопы снова взялись за дело, приехал дед (он три дня гостил в Киеве у родственников).
- Оп-па! Что это, Пётр, у тебе такое творится? Атомное бомбоубежище копаете или еще что? - удивленно спросил он.
- Да… - почесал затылок Петр Васильевич. - Клад ищем. Деда Стефана. Оказывается…
- Ясно! - перебил его дед Коцюба, решительно махнув рукою, - закидывайте яму! Нет там ничего. Выкопали давно, еще в войну.
- Как?! Кто?!
- Матерь божья!.. - растерянно прижала руки к груди Гапка.
- Отец твой, друг мой Василий… - Дед Коцюба вздохнул. - В сорок четвертом приехали мы с ним после ранения на поправку в село. И тут именно и отыскали его письмо из Америки, в котором написано было написан об этом кладе. Ты сам в Германии тогда был - откуда мог этом знать. А мы с отцом снова на фронт. Так он и погиб, не увидевшись с тобой…
- А вы… почему же вы мне ничего не рассказали? Почему? - воскликнул Пётр Васильевич.
- Не хотел он, чтобы ты знал - вздохнул дед Коцюба. - Стыдно ему было за своего отца. Душу ему жгли эти деньги. Все до копеечки отдал государству - для фронта, и просил, чтобы никому… Не хотел он, чтобы ты даже знал, что у тебя в Америке дед есть.
- Так что, дед Стефан забыл о том своём письме, что ли? Не понимаю.
- Может, потому что батька не хотел писать деду, а просил, чтобы отослали это письмо назад, в Америку, написать, что село было партизанским и жителей фашисты расстреляли. Дед, наверно, решил, что и отца твоего убили и нет никого живого.
- А не боялся дед, что кто-то прочитает письмо и выкопает клад.
- А в этом письме так хитро было написано, что только отец мог расшифровать, где закопано. "Десять шагов на запад от того, сынок, места, где ты когда-то на меня плюнул, а я тебе зуб передний выбил". Вот такой ориентир! Чтобы никто кроме Василия, не сообразил.
- А зачем дед вообще письмо прислал?
Да заболел, горемыка, боялся, что не встанет. Думал откупиться от безносой. А потом поправился.
Обеспокоенный мистер Фишер что-то застрекотал Гапке. Она в ответ даже бровью не повела в его сторону. Окаменела, потупив глаза в землю.
- Отец сначала не хотел и выкапывать. А я говорю: "Это деньги нормальные, что ж ты, это народные деньги… Где Стефан их взял? У народа наторговал, и выходит так, словно предки наши, которые несли в шинок своё горе, теперь, в тяжелую годину, помогают нам. Врага помогают уничтожить, село наше из руин поднять…" Вот так вот!
- Значит, нет клада… - тихо вымолвила наконец Гапка. - Нет… нет… Ой! Что же теперь?! Что?
- Извини, сестра! Сама видишь, сама слышала, как оно вышло. Я тут не виноват.
- Я вижу, вижу… Никто не виноват… Несомненно! Деньги, наторгованные в селе, справедливо вернулись в село. Это, наверно, справедливо. Да… что же мне делать? - В голосе звучало отчаяние.
Мистер Фишер снова раздраженно застрекотал, размахивая руками.
- В чем дело? О чем это он! - удивленно спросил Олексиенко у Гапки. - Говорит, что этот клад его. Но завещание же на ваше имя.
- Это есть правда! Его! - Гапка сокрушенно покачала головой. - Такое подписала соглашение, контракт: девяносто процентов ему и лишь десять процентов мне. А что я могла сделать? Что?! Разве я могла сама добраться сюда? Могла? Как, если я два года нигде не работаю. Но… Вы знаете, что такое это в Америке два года без работы? Два года!
- Ой, мамочки! - всплеснула руками Катерина Семеновна.
- Как Юлько бросил меня, нашел себе богатую вдовушку, и очутилась я натурально на улице, нанялась в ресторан мыть посуду. А два года назад из-за этого, - она кивнула на Фишера, - чтоб его черт побрал!.. Я, видишь, разбила ему гипсовую фигурку. Поставил её на пол, а я шла с полным подносом посуды, не видела, зацепилась и … В восемьсот долларов оценил. Старая паршивая фигурка какой-то голой красавицы. А то, видишь, антиквариат. Где бы это я взяла такие деньги? Только и имела, что дедово завещание. Да и то едва не выкинула - не принимала его всерьёз. А он, - снова кивнула на Фишера, - снова загорелся. Говорил, что один эмигрант из России в прошлом году ездил и получил наследство. Ну и написал контракт… И на дорогу ссуду документом оформил - тысячу двести. Не за кладом, видите, ехала… Продала тот клад. Чтобы хоть день прожить на родной земле… на Украине. Теперь можно и в тюрьму…
Пётр Васильевич с болью смотрел на сестру. В глазах у него были слёзы.
- Стой, Гапка, стой! - воскликнула внезапно Катерина Семеновна. - Не плачь! Отдадим этому американцу его чертовы деньги, пусть лопнет! Чертова работа!
- Конечно! Конечно! - подхватила Люба.
- Но, как это? Как отдадим?! Где я возьму такие деньги? Две тысячи долларов! Вы знаете, что это такое?
- Подумаешь, две тысячи! - выкрикнула Катерина Семеновна.
- Это как? - растерянно посмотрела на брата Гапка.
- А вот так… - решительно сказала Катерина Семеновна. - Сейчас пойдём, возьмем и отдадим. Беги, Петя, доставай книжку… А очередь на машину Кандыбам отдадим.
- Умница-разумница моя! Дай я тебя поцелую! - растроганно обнял Бойко жену, потом обернулся к Олексиенко. - Товарищ дорогой! Вы же поможете нам оформить всё это официально. И… И чтобы Гапка больше не ездила ни в какую Америку…
- Поможем! Поможем! Не волнуйтесь! - весело и, как всегда, приятно заулыбался Олексиенко.
…Остаётся только добавить, что Гафия Лукашевич-Бойко, бывшая миссис Гапка, живет в Гарбузянах до сих пор. Замуж за дармоеда Гузя она, конечно, не вышла, потому что он из Гарбузян на следующий день куда-то исчез, да и, как вы наверно, догадываетесь, замуж она не собиралась. Работает она шеф-поваром в сельской чайной и живет в центре села рядом с сельсоветом. Колхоз помог ей построить хату. Вышла замуж за вдовца из Васюковки и счастлива с ним.
А вот Люба, вы не поверите, вышла замуж за представителя инюрколлегии товарища Олексиенко, переехала в Киев и, когда пошли дети, забрала к себе сначала маму, а потом и папу. Конечно, когда они стали уже пенсионерами.
Вот так началось обезлюдение Липок…
…А теперь быстренько возвращаемся в наше время, ведь Сашка Цыган, Журавль и Марусик закоченели в лопухах, следя за иноземцами.
Убедившись, что лысоватый не мертвый, а просто спит, они уже не сомневались, что старый "ковбой" непременно вернется.
И правда, где-то часа через два послышалось шуршание "мерседеса", подъехала машина и из неё вышел старый "ковбой" и еще один пожилой дяденька со шрамом, который наискось пересекал левую щеку…
Ребята удивленно взглянули на него.
А кто это?
Глава пятая, в которой ребята делают перерыв на обед, во время которого происходит неожиданная случайность. "Оу! Дер Кнабе?!"
Лысоватый иноземец проснулся.
Дяденька со шрамом, который только приехал, не поздоровался с ним (слова "гутен морген", "гутен таг" ребята хорошо знали, ведь они учили немецкий язык), а сразу начал, немного запинаясь, что-то рассказывать.
Из этого ребята сделали вывод, что человек со шрамом из их компании. Наверно, они где-то его оставили, а вот сейчас забрали.
- Наверно, проверял, разведку проводил, чтобы убедиться, что никто не помешает, - прошептал Марусик.
- Да цыц! Дай послушать! - цыкнул на него Сашка Цыган.
Но как ни вслушивались ребята в разговор прибывших, не могли понять ничего. То, что говорят они на немецком языке, было ясно - отдельные слова знакомы, а вот о чем речь - хоть убей. Вот когда пожалели ребята, что на уроках Олены Всеволодовны ловили мух, играли в "морской бой", да обстреливали жеванными бумажными пульками Панька Цигалика. Но от этого не легче.
- Почему же они не копают? - прошептал Сашка Цыган.
- Ага… Я уже есть хочу, - тихо проговорил Журавль.
- Наверно, ждут ночи. Тайно, без разрешения сокровища, как правило, выкапывают только ночью, - авторитетно заявил Марусик. Он читал больше друзей, любил приключенческую литературу и имел в детективных делах немалый опыт.
- Так что - нам до утра тут сидеть без крошки во рту? - прошептал с тревогой Журавль. - Мать сегодня такой обед готовит… борщ с пампушками, утка с яблоками… на третье печенье и компот.
Марусик тяжело вздохнул.
- Ребята, - шепнул Сашка Цыган. - А зачем нам всем трем тут торчать? Давайте по очереди на обед сбегаем. Двое дежурят, а один…
- А что матери скажем? - шепнул Журавль. - Почему не вместе?
- Ну… ну… что рыбу на Голубеньке ловим. Клюет невероятно… не можем оторваться… Ты первый, Журавль, и иди. Твоя же мать, подготовишь её. Да и есть ты всегда больше хочешь. Иди…
Журавль не стал спорить. Как вы уже знаете, спорить он не умел. Да и мысль об душистом борще с пампушками, румяной утке с яблоками и сладкое печенье с компотом лишила его сил спорить.
За время дежурства Сашки Цыгана и Марусика ничего важного не произошло, иностранцы сидели и разговаривали.
Ребята даже не представляли себе, о чем еще можно так долго беседовать. Причем больше говорили старый "ковбой" и лысоватый, человек со шрамом слушал, иногда переспрашивал, изредка кивал, но сам говорил мало.
Лицо у него было задумчивое и скорбное.
- Наверно, войну вспоминают, - шепнул Сашка Цыган.
- Ага, - согласился Марусик.
Журавль вернулся разомлевший и виноватый:
- Бегите, ребята, бегите быстрее! Такой борщ! А утка! Я уже не говорю о печенье и компоте…
- Ну, беги, Марусик! - самоотверженно приказал Сашка Цыган.
- А почему я, беги ты, ты же… - не очень уверенно начал Марусик.
- Я сказал! - сжал зубы Сашка Цыган.
- Ребята, бегите вдвоём, чего там. А я подежурю. А то борщ остынет и утка… Мать сказала, чтобы…
- Правильно! Нет вопросов! - подхватил Марусик.
- Да мы же договорились… - заколебался Сашка Цыган.
- Да что там договорились. Бегите быстрее, а я сам тут справлюсь.
- А, если… - начал Сашка Цыган, но Журавль перебил его:
- Ничего не "если"! Ведь как перестоит обед, мать вам не простит.
- Ну, хорошо. Ты уж тут смотри. Мы быстро. Одна нога тут, другая там.
Сашка Цыган подбадривающе похлопал Журавля по плечу, и они с Марусиком исчезли.
Журавль остался один.