3. Радио-резня
Придя с завода, мать послала одну из пугливых пионерок, Надю, развесить на чердаке белье. Весь дом уже знал про окончательное поражение Алешки чердачного и об его изгнании с чердака. Знала про это и Надя, но всегда на чердак ходить жутко бывает. Живет она в этом доме недавно и Алешку не видала ни разу, знает его по наслышке.
Чумазый он, дикий, от отца убежал. Может отколотить и укусить может, а если глаза выдерет!? Жутко Наде идти на чердак.
Переступает со ступеньки на ступеньку, а сама голову в белье спрятала. Вот и чердак, - всегда там сумерки и странные тени по углам.
"Я пионерка, значит я смелая", - уверяет себя Надя и ступает, собрав все силы, за порог низенькой дверцы чердака.
Тишина. Никто на нее не кинулся, никто не укусил.
Смелея все больше, Надя огляделась. На чердаке был полный разгром. Валялись какие-то клетки, ящики, шесты, а на земляном полу толочились следы многих ног, и насорены были голубиные перья.
"Это Алешкиных голубей разгоняли, - догадалась она, - нет его, значит". И облегченно вздохнула. Вместе с ней вздохнуло что-то в дальнем углу.
Надя так и присела, боясь повернуть туда голову. Еще вздох, слышней и отчетливей. Стремительно спряталась она за ящик и потихоньку стала вглядываться. Да, на перекладине, у слухового окошка сидел боком к ней человек. Он был оборванный, штаны его висели клочьями, волосы торчали вихрами.
"Это Алешка чердачный, я пропала", - решила Надя и закрылась с головой бельем.
От этого было не лучше.
"Что же я? Какая же пионерка? Пионер из всякой беды выйдет, а я?" - упрекала она себя и вот опять высунула нос из-за ящика.
"Что он делает?"
На коленях Алешки что-то шевелилось.
"Голуби, - рассмотрела Надя, - он их кормит".
Вот опять он вздохнул и вытер кулаком глаза.
"Да он плачет, - сообразила вдруг Надя и сразу поняла, как ему обидно за разоренных своих голубей и как сиротливо тут одному, даже пожалеть-то некому. - Совсем он и не страшный, какой же страшный, когда плачет?"
- Алеш, - сказала она тихо, - ты не плачь…
Парень от неожиданности свалился с перекладины и вскочил, сжимая кулаки.
- Не бойся, это я… пионерка.
Видя перед собой девчонку, глазеющую на него, Алешка улыбнулся.
- Ты сама-то меня не бойся, видишь, я какой.
- Я не боюсь, я - пионерка.
- А зачем тебя занесло?
- Белье вешать.
- Зачем же ты его на пол бросила?
- Ой, как это я!.. - Надя и не заметила, как белье ее выпало из рук.
- Вот тебя дома взбучат. - Он подошел, и они вместе стали встряхивать и сдувать сор с белья. Несколько пар не отчищалось.
- Покидаем его, как будто ветром сдуло, - предложил Алешка, - только не говори, что меня встретила.
- Ладно, не скажу.
Надя торопливо стала спускаться и на ходу крикнула:
- А я тебе поесть принесу.
Алешка крепко проголодался и решил ее подождать, но не прошло и десяти минут, как услышал тяжелый шаг дворника и поспешил в темный угол.
Дворник прихлопнул дверь на замок.
"Вот ехидная, - подумал Алешка, - наябедничала все-таки". И такая его взяла досада. И есть хочется, и зябко, и темно здесь. Взял он и вылез опять на крышу не в слуховое окно, теперь забитое дворником, а в трубу для вентиляции.
Как ободранный бездомный кот, уселся он, сгорбившись, у карниза с подветренной стороны и, совсем потерянный, стал рассматривать окна, освещенные таким теплым вечерним светом.
В одном - целая семья за самоваром, и мать режет на всех сдобный белый хлеб: одному кусок, другому кусок, третьему… а ему, Алешке, никто. Отец выгнал, а мать не заступилась. Эх, мать!
И зло берет Алешку, а поделать ничего не может. Всем хорошо, а ему плохо. Он вглядывается и видит, как оделяет своих детей вкусными кусками одна из тех, что разоряла его голубей.
Чуть сдерживаясь, чтобы не запустить им в окно ледяшку, переводит Алешка глаза на другое.
А в другом - Яков Иванович пьет кофе и слушает радио. Его полный живот мерно вздыхает, и на лице блаженство. Голодный, продрогший чердачный чорт, поглядев на него, окончательно проникся жаждой мести к нему, к этим за самоваром, ко всем жильцам дома.
"Постойте, я вам устрою… устрою". Он вынул свой кривой перочинный ножик и, балансируя, двинулся к карнизу.
Раз - радио-антенна сверкнула пружинкой, заплясала, перерезанная пополам. Два - другая сделала то же. Радио-антенна Якова Ивановича была почти недосягаема: она шла от окна к чужому дому, залезть на который никак нельзя.
- Ах, ты, хам! - кричал в окно Яков Иванович, видя, как режет Алешка радио.
В ответ на это Алешка, рискуя разбиться о мостовую, раскачиваясь на трубе, держась одними ногами, перегнулся и потянулся к радиоантенне Якова Ивановича.
- Не смей, не смей, негодяй! - кричал тот, махая на него газетой из форточки. - Я пятнадцать рублей заплатил!
В ответ на это Алешка отчаянным рывком дотянулся до антенны Якова Ивановича, и она пружиной закрутилась вниз, на грозящего метлой дворника.
Недосягаемый Алешка молча и гордо стоял на крыше, утешив свое сердце радио-резней.
4. Глава без названия
Надя и не думала ябедничать дворнику: он еще с утра ушел покупать замок и только сейчас вернулся. Когда Надя прибежала обратно, она увидела этот новый замок и чуть не заплакала, теребя в руках принесенный сверточек с куском хлеба и котлетой.
Она постучала в дверь, Алешка не отзывался. Тогда сбежала вниз, стала глядеть его по крышам и сделалась очевидицей радио-резни.
- Как в кино! - восхитилась она Алешкиными ухватками. Постояв и насладившись делом своих рук, Алешка побрел опять по крышам, не зная, куда ему теперь деться.
Дома шли все меньше и меньше, и, перелезая с крыши на крышу, спускаясь по водосточным трубам, дошел Алешка до крыши какого-то старинного особнячка, окруженного деревьями. Здесь было тише и теплей. Он уселся отдохнуть и еще раз обдумать свое положение.
Посидел, посидел - нет, ничего не высиживается, голуби пропали, спать негде, есть нечего, домой вернуться нельзя: сам ведь ушел. Сидит Алешка и чувствует, какой он беспомощный один. "Нельзя одному", решает он, хочет спуститься на землю, но опять не знает, к кому же там приткнуться, за кого зацепиться, садится он ежится, ничего не может выдумать.
Из этого раздумья вывел его камень, упавший рядом.
"Откуда он?" Алешка глянул вниз, а внизу стоит девочка и кричит ему:
- Тяни за нитку!
Алешка угадывает встреченную на чердаке, в недоумении берет камень и видит привязанную за него нитку. На этой нитке притащился к нему Надин завтрак. Она пробиралась за ним по переулкам и расщелинам меж домов и сумела доставить ему обещанную еду.
Не раздумывая, уничтожил Алешка котлетку и хлеб, а потом вспомнил и спросил:
- А зачем дворнику наябедничала?
- Я не ябедничала.
- Врешь?!
- Честное пионерское слово.
- Ишь, значит сам запер!
От сердца у Алешки отлегла обида. А Надя стояла и не могла уйти, не узнав, куда же хочет деться чердачный ее друг: ведь так можно и замерзнуть.
- Алеш, а тебе ночевать-то негде?
- Негде.
- А как же ты?
- Никак.
Некоторое время оба молчали.
- Идем к нам. - Надя решилась: у них есть темная каморка, она его там спрячет, только бы не увидела Лялька - проболтается. Ну, была не была. - Слезай скорее!
Измерзший Алешка быстро повиновался и скоро побрел за Надей в ее каморку. С великими предосторожностями вошли они в квартиру. Надя поставила Алешку в угол и повесила над ним свое пальто, потом оглядела, кто дома. Матери не было - она в гостях. Ляля читала за столом, и пройти мимо нее в темненькую комнату было нельзя.
- Ляль, ты сбегай за булками, а я самовар поставлю, не скоро мама-то придет.
Засидевшаяся Лялька - она терпеть не могла ставить самовары - опрометью бросилась к двери. По дороге она схватила пальто и от страха присела: в углу съежился человек. Вот как хватать не свое, а чужое пальто!
Много трудов стоило успокоить Лялю, больше всего подействовали слова Алешки:
- Что же мне замерзать, что ли, чай, я человек, хотя и не пионер ваш.
- Это верно, надо о нем позаботиться, он вон какой смелый, хороший пионер из него будет.
Ляля целиком решилась помогать Наде, и вдвоем они целую неделю кормили, поили и прятали "чердачного чортика" от матери. Жизнь их стала от этого полна тревог и беспокойства, и вот устроили все трое совет - как Алешке быть: нельзя же так все время.
На этот совет решили пригласить и Колю Балабона. Алешка сперва запротестовал, но пионерки сказали, что Коля не только первый говорун у них в отряде, но и дельный парень; он, например, выделен разносить газеты по заводу рабочим, это дело очень почетное и ответственное. Алешке нельзя было не согласиться.
Совет заседал долго, Коля Балабон оказался живым пареньком; все время он вынимал блокнот и что-то записывал, а в конце сказал Алешке:
- Колоссальный у тебя отрыв от масс.
- Знаю.
- Поэтому идем со мной, посмотришь, как на заводе работают, отец у тебя тоже там, и вес у него - он делегат в фабзавком, хорошо бы тебя на завод устроить.
- Пойти я пойду, - сказал Алешка, - только страшно там.
- Страшно? - удивились Надя и Ляля. - А мы вот не боимся.
- А чердаков боитесь?
- Чердаки хуже: они без людей.
- Ну, если так, идти мне надо.
Алешка сговорился с Колей, и они на другой же день пошли на завод.
5. Адский пламень
Кругом на версту тянется высокий забор. В середине громоздятся огромные неуклюжие корпуса, и две черных трубы подпирают небо густым дымом, и непрерывный доносится гул…
Алешка и пионер подошли к заводу. У входа толпился народ, и слышна была какая-то удивительно простая и приятная музыка. Подошли ближе и увидели старика, который играл на самодельном рожке:
Ой там зелен бережок,
ой зелен, ой зелен.
Пасет стадо пастушок,
Дуню ждет; ой долго Дуня не идет.
Он подпевал и смешно выплясывал. В городе таких стариков Алешка не видал - это окраинный заводский песенник. В калитку их пропустили, и вот опять шагает Алешка по промасленным нефтью шпалам к чумазым корпусам завода, держась за своего путеводителя обеими руками…
Издалека видно, как вспыхивает и гаснет пламя, бьется под громадными сводами, точно хочет их сбросить и лизнуть небо.
Вот они у ворот литейного цеха. Вошли. Над головой Алешки долгий пронзительный звон, и несется чей-то протяжный крик:
- Берегись крана, - тянет его пионер в сторону.
И перед расширенными глазами Алешки, отражаясь в них, плывет огромное колесо, схваченное краном, плывет, освещая свой путь и моментально нагревая воздух…
- Это шина к паровозному колесу, - кричит на ухо пионер, - под паровой молот его тащат.
И Алешка едва разбирает слова, оглушенный грохотом и гамом.
Впереди, слева и справа полыхал огонь, мелькали огненные змеи, длиной с переулок. Люди катили тележки, на которых белели кусками чудесного сахара раскаленные стальные болванки.
- По порядку бы все осмотреть, - гаркнул он на ухо пионеру.
- Правильно, лезем к мартенам.
И они полезли по железной лесенке куда-то наверх, где так полыхало пламя. Лестница кончилась, перед ними площадка, на которой стоят мартены лицом к стене.
Между ними и стеной суетятся люди в синих очках, то поправляя закрышки печей, то открывая их и заглядывая внутрь. У стены сложен чугун и старое железо в огромных корытах. Вот опять зазвенело вверху: двигается подъемный кран. Он двигает завалочную машину. Это плавильщик подал сигнал, что мартен пора кормить.
Машина вытягивает хобот, хватает корыто, полное старого железа, и, как ребенку, сует мартену в раскрытый огненный рот. Высовывается длинный язык пламени - мартен облизывается…
- Здорово! - восхищаясь, орет Алешка. - Накормили чорта, как в аду.
Коля смеется: рабочих адом не напугаешь, у них свой ад.
- Дядя, дай очки.
Пионер берет у одного плавильщика синие очки, они прикреплены прямо к кепке, и надевает их на Алешку.
- Смотри в печь.
Алешка смотрит, - и чудо: сплошная, белая для простого глаза печь заиграла разными цветами. Стены ее не совсем белые, с розовым оттенком, сверху бьет фиолетовая струя, - это нефть из форсунки, а внизу клокочет сталь цвета топленого молока. Зачарованный, Алешка не может оторвать глаз. Вот плавильщик, отстранив тихонько его, подошел к печке с длинной ложкой, помешал и вынул ее, полную варева. Он вылил все это в форму.
Подошел инженер и сказал:
- Минут через десять можно…
- Минут через десять будут выпускать - пояснил опять пионер, - идем закусим.
- Куда?
- А вот.
Алешка оглянулся - тут же сбоку у печки стоял деревянный стол и две скамейки. На столе чайник, газеты и буханки хлеба. Рабочие закусывали и пригласили ребят.
Алешке очень понравилось чай пить у самого адского пекла: было ничуть не страшно, а как-то интересно. Рабочие были веселые и шутили…
Закусив, все встали и начали готовиться к литью, надевая рукавицы и очки.
Наши друзья обошли кругом мартена и встали на площадке у хобота, по которому побежит сплав. Двое плавильщиков ломами стали пробивать корку, залепляющую выходное отверстие.
- А если на них брызнет? - спросил Алешка.
- Они уж знают, не первый раз…
Алешка поглядел опять вверх, где раздался звон. Кран притащил огромную бадью и стал ее прилаживать к желобу.
- Это ковш для литья, - орал пионер.
Скоро ковш прилажен, опять протяжный крик, что-то ослепительно сверкнуло и белей сметаны потекло в ковш. В синих огромных очках и в белых асбестовых халатах суетились рядом рабочие, а к самым сводам летели огненные брызги, озаряя багровым светом завод…
Алешке казалось - все это во сне. Вот опять вверху звон и - полный стальной сметаны ковш, от которого шел синий видимый глазу, жар, поплыл вдоль площадки, сопровождаемый тем же протяжным криком.
Когда литье кончилось, в кучке рабочих раздался смех. Алешка подошел. Среди них стоял смущенный студент-экскурсант и поглядывал на свои ноги. У него расплавились калоши.
- А теперь пойдем в прокатное, - потянул пионер Алешку туда, где завивались огненные змеи.
Они шли, а мимо них возили на тележках раскаленные болванки. Их поминутно обдавало жаром. Вот и прокатный цех. Сбоку крутится огромный маховик, и его ровное гуденье похоже на первый бас. Он вертит десятки прокатных станков, от которых стоит непрерывный гул.
Быстро подвозят огненную сорокапудовую болванку, и вальцовщик направляет ее в станок. Железные валы с чмоканьем хватают ее и выплевывают с другого конца вдвое длиннее и тоньше. Там крючечник подхватывает ее крючком и сует в новый станок. Железные валы снова хватают ее, выплевывают с другого конца, еще длиннее и тоньше. Новый крючечник подхватывает ее крючком и сует в новый станок. Отсюда она вылетает огненной волнующейся полосой. Дальше длиннее и тоньше становится она, и вот уж бежит огненная змея. Как бешеная выскакивает она из норки машины, рабочий хватает ее щипцами за шею и, извивающуюся, грозящую смертельно ужалить, вставляет в новую более узкую нору.
Изгибаясь, далеко отметывая двадцатисаженный хвост, убегает она и снова вылезает, и снова ее ловят за шею стальные щипцы.
Долго бесится змея по станкам, и вот ее, измученную, но еще злую, хотя потемневшую в фиолетовый цвет, наматывает мотушка…
Алешка стоял и с наслаждением смотрел, как ловко справляются люди с этой прекрасной и страшной змеей. Ему страшно захотелось встать самому и ловить щипцами ее огненную голову.
Вдруг - опять крик, но не ровный, а порывистый, короткий, вверху взметнулась огненная спираль, и все притихло, пригнулось.
С разинутым ртом следил Алешка за ее полетом. Со свистом спираль грохнулась обратно и замерла.
- Запуталась, ишь, куда взлетела, - сказал пионер, - от неловкости, могло убить…
Двое рабочих крючками потащили безобразно спутанное мертвое тело змеи. После этого ребята забрались на высокую площадку подъемного крана, стоявшего в бездействии. Отсюда был виден весь цех.
Муравьи копошились внизу, таская раскаленные кусочки: это развозили болванки. А кругом в занятной игре бегали десятки тонких и толстых змей, то свиваясь и развиваясь, то выскакивая выше станков.
Долго стоял Алешка и все глядел и не мог оторваться. Захотелось быть тут постоянно и участвовать в этой работе, как в интересной и сложной игре.
- Довольно, - сказал его проводник, когда не выдержали глаза, и Алешка пошел за ним покорно, весь наполненный виденным, как пьяный, пошатываясь. Уходя, он последний раз оглянулся, мартены полыхнули пламенем, и вверху, озаренные багровым светом, метнулись голуби… Или это ему показалось?
- И здесь голуби живут?! - крикнул Алешка.
- Сколько хочешь.
- Чудеса!
Улыбаясь, шел Алешка и ничего не видел - ни яркого солнца, ни синего неба: перед его глазами все металось пламя и в нем багровые голуби.
"Голуби живут здесь, а почему я не могу? И я могу", - билось в его голове.
У ворот завода стояла толпа, наигрывал рожок, и неутомимый старик-песенник все приплясывал и распевал.
До самого дома не мог прийти в себя Алешка. Площади Москвы пели радио, копошились толпы людей, завывали сирены автомобилей, а у него перед глазами - завод.
- Горы, горы мои, что с вами сделалось? - сказал Алешка, когда последний раз забрался на крышу посмотреть "снежные вершины" перед уходом на завод.
- Горячее солнце так припекло, что крыши почернели и оплешивели. Вон пробирается кот, ободранный и грязный, по порыжевшим карнизам, и галки сидят, ощипанные и жалкие.
- Прощайте, горы, определился я на завод. - Алешка стал слезать и еще раз оглядел свои прежние владения. - Да, они не так интересны. - Вон заводы…
Алешка вздрогнул - заиграли гудки, а заводы стоят тяжелые, неуклюжие, и кажется ему, что сотни слонов подняли к небу черные хоботы и трубят, трубят, призывая солнце…
Алешка поспешил вниз, у ворот столкнулся с отцом, и, примиренные, они пошли бок-о-бок на любимый, хотя и страшный завод.