НА ВЕЧЕРЕ
Когда мы подошли к школе, там у входа уже стояла целая толпа безбилетников из других школ, и все они громко кричали, чтобы их тоже пустили на вечер, потому что каникулы последний день и всем охота, а в дверях стояли наши дежурные и никого не пускали.
- Нам не жалко, но и так уж в зале не повернуться, а вы лезете, - говорили они и никого не пускали.
С ними еще был Цыпин из 9-го "а"; мы его знали, потому что он лучший баскетболист в школе, и его знают даже первоклассники.
- Цыпин, Цыпин! - закричал Фимка, и мы стали пробираться к дверям. - Пусти нас, нам на дополнительные надо к Антонине Сергеевне.
- Какие еще дополнительные? - сказал Цыпин, но все же вытащил нас из толпы и пропустил между дежурными. А безбилетники закричали еще громче, что им тоже на дополнительные, и из-за нас чуть не вышла драка, но дежурные все были из одного класса и товарищи, а безбилетники друг друга даже не знали, и поэтому драки не получилось.
В школе мы с Фимкой сразу же пробежали на черный ход, оставили там под лестницей свои пальто и пошли к той двери в зал, через которую выходят на сцену. К этой двери перед танцами всегда сваливают стулья; и теперь тоже, как только мы ее открыли, стулья сначала посыпались в коридор, а потом застряли, и мы полезли между ними в какую-то щель вроде пещеры.
Мы долго ползли под этими стульями и, наверно, страшно гремели, но музыка играла еще громче, так что все равно никто ничего не услышал. Мы ползли, ползли, и я уже начал думать, что мы заблудились, но тут вдруг увидел прямо перед собой ноги в черных полуботинках и за ними весь зал. Ноги поднимались на каблуках и топали в такт музыке, а в зале стояли прислоненные к стенам мальчики и девочки из старших классов, и еще больше их танцевало в середине, около елки.
Мы с Фимкой поудобнее спрятались за стульями и стали толкаться и зажимать друг другу рты, потому что можно было помереть со смеху, глядя, как они там танцуют.
- Не понимаю, чего они в этом находят, - сказал я Фимке. Но тут вдруг погас свет, а на балконе загорелись цветные прожекторы и начали шарить взад-вперед по залу. На край сцены вышел оркестрант в белой рубашке и с саксофоном, и оркестр заиграл новый танец.
Может, оттого, что я никогда еще не слышал такой музыки и не видел танцев с цветными прожекторам, и оттого, что в зале так замечательно пахло, даже лучше, чем в театре, мне вдруг все это начало нравиться. Не то чтобы мне стало понятно, что они в этом находят, а просто было хорошо так сидеть за стульями и слушать, потому что, когда играет музыка и в зале танцуют разноцветные люди, все хорошее должно случиться само собой. Особенно мне нравился оркестрант в белой рубашке, потому что ему было не все равно, и он то махал саксофоном перед собой, то отводил его назад, почти до подмышки, то еще что-нибудь, а в зале все топтались вокруг елки; и хоть со стороны ничего нельзя было разобрать, кроме толпы, но, наверное, каждому казалось, что он танцует, а это, конечно, самое главное.
Я посмотрел на Фимку и увидел, что ему тоже нравится, хотя обычно он такой человек, что ему все не так и ничего неохота.
Когда зажегся свет, я сначала ничего не мог разобрать, а, открыв глаза, вдруг увидел у самой сцены эту Стеллу из 9-го "б".
Я так испугался, что мне сразу стало больно под коленками, как это было со мной всегда, когда я ее видел. Стоило мне увидеть ее, хоть издалека, хоть совсем рядом, мне сразу делалось больно под коленками, и это продолжалось до тех пор, пока она не начинала куда-нибудь торопиться или с кем-нибудь разговаривать, вообще суетиться на одном месте. Пока она стояла спокойно, я ее боялся, но стоило ей побежать или засмеяться, у меня моментально все проходило.
Вот и сейчас, пока она стояла так близко и смотрела на оркестрантов, как они уходили со сцены покурить, я ее ужасно боялся, но потом к ней подошла Фимкина сестра и зашептала что-то на ухо, она засмеялась, и у меня сразу же все прошло. Я даже рассердился на нее за это, а они с Фимкиной сестрой взялись за руки и убежали в другой конец зала.
Там, под бумажными сосульками, как раз начинались всякие аттракционы и соревнования, и я надеялся, что она хоть не станет вмешиваться, а просто посмотрит, и все; но она сразу же вошла в самую середину и взяла в руки конец бечевки, а другой конец взял Цыпин, и они начали наматывать эту бечевку на катушки, кто скорее, и, конечно, Цыпин намотал скорее и победил.
- Номер, номер! - закричали все. - Стелла, номер!
Я понял, что в наказание она должна исполнить какой-нибудь номер, и разозлился ужасно.
"Зачем она вмешивается во все, - думал я тогда. - Лучше бы стояла и смотрела спокойно, чем так выставляться".
А она совсем не стеснялась выставляться. Она повернулась ко всем лицом и стала читать стихи.
- Растет камыш среди реки, Он зелен, прям и тонок. Я в жизни лучшие деньки Провел среди девчонок, - прочла она и вдруг замолчала.
Мне снова стало так страшно, что я даже хотел тут же уползти назад под стулья, но не смог и остался на месте, а она все молчала, и все тоже молчали, и в зале стало тихо-тихо.
А она вдруг начала морщить лоб и двигать бровями, чтобы показать всем, как она старается вспомнить, и этого я уже не мог вынести.
Если бы она стояла спокойно, я бы тоже, наверное, не смог двинуться с места от страха, но когда она начала морщить брови, а в зале было тихо-тихо, меня взяло такое зло, что я не выдержал.
Я выскочил на сцену и что было силы ударил кулаком в барабан.
Это вышло так громко, что дальше я уже ничего не слышал, я сразу бросился обратно под стулья, прополз в коридор, схватил пальто и через черный ход убежал на улицу.
КЕМ МЫ БУДЕМ
На следующий день, идя в школу, я заглянул в почтовый ящик, и там, наконец, лежало письмо от Вадика. Он писал, чтобы я не расстраивался, потому что все равно снег был плохой и на лыжах они почти не катались, а когда я приеду, снег будет гораздо лучше. И еще в письме было одно место про Стеллу, то есть не совсем про нее, но очень похоже, только про Таньку.
"…а Кадыра, - было написано в этом месте, - который прыгает с трамплина, боится моей Таньки и при ней не ругается и не воображает, ми в школе, нигде. Ты зря думаешь, что Танька нам помешает, потому что она, конечно, не изобретает и ничего такого, но зато она поет и по-французски тоже, и это, помнишь, как Эдита Пьеха: "Та-та-та-ра-ра". И знаешь, вообще, когда она вечером сидит и крутит ручки у телевизора, у нее волосы длинные и просвечивают, это ужасно здорово. Я не могу тебе объяснить почему, но вот увидишь, тебе тоже понравится…"
Мне больше всего понравилось, что этот Кадыра тоже боится какой-то Таньки, а не я один, и ничего плохого в этом нет.
В школе Фимка мне сказал, что я предатель и изменник и что он со мной не будет разговаривать три урока. По-моему, он был совершенно прав, и я не стал с ним спорить, а отсел на другую парту, к Игорю Платонову. Этот Игорь Платонов пришел в наш класс недавно, и мне он сначала не нравился, но это только из-за имени, потому что как раз перед этим я смотрел по телевизору пьесу, где одного инженера тоже звали Игорь, и он сначала казался и умным и образованным, а потом оказался ужасный подлец и негодяй. После этой пьесы я теперь не доверяю образованным людям, да еще если их зовут Игорь, но этот Игорь был не очень образованный, и я скоро с ним подружился, и Фимка тоже.
Так вот, я пересел к Игорю на парту, и мы с ним немного поговорили о каникулах, и я сказал, что меня не пустили в Сиверскую, а он ответил, что это все из-за журнала.
Я уже давно замечал, что он боится нашего классного журнала и, что бы ни случилось, говорит, что виноват журнал, хотя сам он учится хорошо и замечаний у него почти не бывает. Он ни учителей не боится, ни директора, а журнала боится ужасно. Он даже дотрагиваться до него не хочет, и, когда была его очередь дежурить, я сам бегал вместо него в учительскую за журналом. Тогда мне было еще все равно, а теперь я, наверно, от него заразился и тоже стараюсь не дотрагиваться до этого журнала - мало ли что.
Мы с ним весь урок говорили о журналах и о всяких несчастьях, которые от них бывают, а Фимка все дергался впереди и тоже хотел заговорить, но терпел, а когда прозвенел звонок, ему уже стало не утерпеть, и мы с ним помирились.
- Вообще-то зря мы убежали, - сказал он мне. - Все только сначала испугались, а потом как начали хохотать - просто умирали со смеху.
- Так это ты в барабан ударил? - спросил Игорь. - Здорово! Я бы так не смог.
- Да ну, чего вспоминать, - ответил я.
Я о чем угодно поговорил бы с ребятами, лишь бы не о барабане.
- На сбор пойдем? - спросил я их.
- Пойдем, - ответил Фимка, - это интересно, кто кем будет.
- Я своего отца все же не очень уважаю, - сказал Игорь. - Ему уже сорок лет, а он до сих пор не летчик. Он просто директор завода и больше уже никем в своей жизни не станет - ни летчиком, ни моряком, никем. Он сам сказал, что завидует мне, потому что я еще могу стать кем хочу - хоть футболистом, хоть врачом, хоть шофером, а он только директор завода - и все.
Сбор так и назывался: "Кем мы будем".
Началось с того, что наш пионервожатый, Толя Мазин, прочел по бумажке о разных профессиях, и что всякий труд почетен, и еще про что-то, я уже забыл, потому что он читал очень гладко и ничего не запомнилось.
- Ну, а теперь, - сказал он, - пусть каждый скажет, кем бы он хотел стать и почему.
Сначала никто не хотел говорить, потом встали две девочки и сказали, что они хотели бы стать актрисами, а почему - не знают. После них опять все долго молчали, и вдруг встал самый заядлый двоечник Боря Кашленко и сказал такое, что все мы просто покатились.
- Я хочу стать учителем, - сказал он и сразу же сел на место.
Мы так смеялись, что ему даже самому стало смешно.
- Я знаю, - кричал Фимка, - он сам хочет двойки ставить!
Тут Боря снова вскочил и сказал, что он никогда бы не поставил ни одной двойки.
- У меня бы все хорошо учились, - сказал он.
- Нет, у тебя не выйдет учителем, - сказал Толя Мазин и показал на Юрку Десятникова. - Вот у твоего друга выйдет, это можно сказать с уверенностью.
- А я не хочу учителем! - крикнул Юрка.
- Не хочешь? А кем тогда?
- Помещиком, - ответил Юрка и даже не улыбнулся. Мы прямо под парты полезли от смеха, а он стоит себе и хоть бы что. Юрка - это такой ужасный остряк, но я ему тоже сначала не доверял, потому что он всегда был такой чистый, причесанный - даже смотреть противно. Раньше, когда я с ним встречался, мне сразу хотелось назло ему чесаться, ругаться, плевать на пол или еще что-нибудь, а теперь я уже к нему привык - и ничего.
Толя Мазин так на него разозлился, даже обругать как следует не сумел, а только сказал:
- Садись, Десятников. Как тебе не стыдно: пионер, называется, а хочешь стать помещиком.
Конечно, зря он рассердился, потому что Юрка так острил и мы все это видели, а он подумал, что всерьез.
Дальше уже все говорили правильно: что хотят быть врачами, инженерами, летчиками, шоферами. И я тоже хотел сказать, что буду ученым, хотя, если говорить честно, я это не сам придумал, а просто так хочет мама. Я уже совсем собрался это сказать, но вдруг вспомнил папу, как он однажды сказал, что ученый тоже может быть негодяем, и промолчал
"А вдруг я сам вырасту негодяем, - подумал я. - Вот все говорят: "Буду летчиком, моряком". А я - ученым. Но ведь когда негодяй маленький, он еще не знает, кем он будет, и никто кругом не знает, а когда он вырастет, он, наверно, все равно не знает, что он негодяй, и думает, что он летчик, моряк или ученый".
Я так расстроился от этих мыслей, что уже не слушал, кто кем будет. Я сидел и думал, что мне ужасно не хочется быть негодяем, а мама хочет, чтобы я исправился и вырос ученым; и уж раз ей так хочется, то пускай, но лучше бы мне быть кем угодно, только так, чтобы уж наверняка не стать негодяем.
БАСКЕТБОЛ
- Смотри не задерживайся нигде после баскетбола, - сказала мама. - Если у тебя и до конца недели все будет хорошо, в воскресенье поедешь в Сиверскую.
Меня от радости даже передернуло всего.
Я даже ничего не смог ответить маме, только стукнул кулаком по столу и убежал. До того был рад - просто обалдел совсем.
Когда я пришел в спортзал, все лучшие места на балкончике были уже заняты, и я с трудом добрался до фишки и Игоря, так как это была решающая игра на первенство района и все хотели ее посмотреть. Мы трое пристегнулись ремнями к перилам, чтобы никто не мог нас оттащить, а потом только свесились в зал и стали ждать, когда начнется.
- А у нас в квартире ремонт, - сказал Фимка. - Приходи смотреть.
- Не, мне сегодня нельзя, - ответил я. - Меня в Сиверскую не пустят.
Наши всегда играют в черных майках, и теперь тоже, а те были в красных, и, как только началась первая половина, мы сразу поняли, что они играют просто здорово, может быть, даже лучше наших. Если бы не Цыпин и не Толя Мазин, наши бы сразу продули, потому что красные и ростом были выше, и бегали быстрее, и по кольцу попадали прямо из любых положений. Я сначала даже не понимал, как Цыпин может их перепрыгивать, такие они все были длинные и бросались на него сразу втроем, а он все равно попадал, будто их и не было и никто ему не мешал.
Этот Цыпин - гениальный человек; он, когда прыгает, ужасно долго висит в воздухе. Он подскочит и держит мяч над головой, и они тоже прыгают перед ним и мешают, а он подождет, пока они все упадут обратно, и тогда только кидает.
- Цыпа! - кричали мы. - Цыпа, давай!
Я бы тоже хотел так прыгать, но мне никогда не научиться, потому что я волнуюсь и мажу. Стоит мне только подумать, что я могу не попасть в кольцо, - и тут же я обязательно промажу.
Во второй половине сначала тоже все шло хорошо, но потом вдруг Толя Мазин промахнулся из-под самого щита, и с этого все началось.
С каждым может такое случиться, но он, видно, ужасно расстроился и заволновался. Я же говорил, что, когда волнуешься, ни за что не попасть, а тут еще все начали кричать: "Мазилин! Мазилин!" - и он совсем растерялся.
Как только мяч попадал к нему, он сразу будто вздрагивал, озирался по сторонам и вертелся до тех пор, пока мяч не вышибали у него из рук. Мне было так жалко Толю, просто до слез, а тут еще все свистели и орали, и Фимка тоже орал, пока я ему не стукнул по шее. Он меня тоже стукнул, но орать перестал, а наши там внизу уже из сил выбивались, потому что Толя им только мешал, и они ему уже старались не пасовать. Все-таки они играли так здорово, что красные смогли их обогнать только на одно очко. И вдруг в самый последний момент, когда красные, наверно, уже считали себя победителями, под их щитом вышла свалка, и судья показал, что Мазин будет бить два штрафных.
Тут все даже орать перестали, и стало тихо-тихо, потому что, если бы он попал хоть один раз, была бы уже ничья, а если бы два, то наша победа.
Фимка даже глаза закрыл от страха, и я тоже хотел зажмуриться, но не успел и увидел, как мяч попрыгал немного по краю кольца и свалился в сторону.
- У-ах! - вздохнули все хором.
Если бы я был на Толином месте, я бы тут же упал без сознания или еще что-нибудь сделал, но не стал бы кидать второй раз, а он все же кинул и снова промазал.
Тут поднялся такой свист и вой, что я, наверно, даже сам кричал, как мне было его жалко. Я кричал и не заметил, как Толя убежал из зала, а заметив, сразу же отстегнулся от перил и побежал к выходу из школы, чтобы помешать ему, когда он будет бросаться под трамвай.
Я почему-то был уверен, что он бросится под трамвай; и когда он весь еще расстегнутый выскочил из дверей и свернул налево, я сначала не понял зачем, потому что там не было трамвайных путей, а потом вспомнил, что там Нева, и испугался еще больше. Я даже забыл, что не умею плавать, и побежал за ним изо всех сил; а снег летел куда-то вверх и в глаза, и я уже думал, что потеряю его в темноте, но тут мы добежали до Невы, и он пошел шагом.
Пока на набережной были люди, мне было еще не так страшно, но потом мы прошли последнюю скамейку, там еще сидели две девушки в шляпках, как кнопки - красная и белая, а после них далеко-далеко впереди уже не было видно никаких людей, и тут я не выдержал.
- Эй, Толя, - сказал я. - Ты что?!
- А ты что? - он обернулся и пошел прямо на меня. - Тебе чего? Иди отсюда.
- Не пойду, - закричал я. - Ты вон испачкался весь!
Все же я отбежал немного назад, но он вдруг остановился и стал чиститься, хотя я и не видел, где он там испачкался, а кричал просто так - лишь бы не молчать.
- Ладно, - сказал он. - А ты меня что, в зале видел? Я сразу понял, про что он спрашивает.
- Это ерунда, - сказал я ему. - Такое и на международных бывает. Зато сначала ты как играл… Если бы не ты, мы бы еще раньше продули. Ты в одном месте даже лучше Цыпина сыграл.
- Это когда? Когда правым крюком попал?
- Ну да! - закричал я, хоть и не помнил никаких его крюков. - Таким крюком даже Цыпину не попасть.
- Нет, Цыпин все же лучше, - сказал он, но я видел, что он уже немного соображает и не станет теперь прыгать в Неву.
- Я, когда волнуюсь, всегда мажу, - сказал он.
- И я тоже, - ответил я.
- А ты зачем за мной бежал?
- Я думал, ты в Неву бросаться будешь, - сознался я.
- Эх ты, чудак, - сказал он. - Как же в нее бросаться, когда она замерзла.
Только тут я заметил, что Нева действительно замерзла и в нее хоть утюг кидай, все равно не утонет.
"Вот дурак, - подумал я про себя. - Выходит, зря я за ним гонялся. Он и не думал никуда бросаться".
- Который час? - вспомнил я вдруг.
- Половина одиннадцатого.
- Ой! - закричал я и кинулся бежать.
Я бежал и бил себя кулаками по голове от злости, что я такой дурак и зря только проболтался неизвестно зачем, а теперь меня из-за моей же глупости не пустят в Сиверскую, и ведь никто мне не поверит, будто я мог забыть, что Нева зимой замерзает.
УЖАСНОЕ НЕСЧАСТЬЕ
Все же на этот раз мне еще повезло, и мама сказала, что я не очень опоздал, потому что она видела, как я вспотел и запыхался, и поняла, что я торопился изо всех сил. Я так устал что, расшнуровывая ботинки, все придерживал голову за лоб, чтобы она не выпала; но одной рукой никак не расшнуровывалось, и я был страшно рад, что все обошлось и в воскресенье я поеду в Сиверскую.
Следующий день был пятница, и я целый день в школе думал, как бы мне чего-нибудь не натворить, и не знал еще, что сегодня все и случится.
Первые четыре урока прошли хорошо, а последний урок был история, и я еще на перемене слышал, как Юрка Десятников спрашивал у Бори Кашленко, что он выучил из Древней Греции, потому что они были друзья и Юрка боролся за успеваемость, а Боря ответил, что оба параграфа, и даже рассказал немного про циклопа. Я сам тоже все выучил и даже хотел, чтобы Антонина Сергеевна вызвала меня, но она вызвала Кашленко и велела рассказывать природу и население.
Боря вышел к доске и сразу начал про Одиссея, как он возвращался с Троянской войны:
- И вот Одиссей с друзьями попал в пещеру к одноглазому циклопу, и они все очень обрадовались, потому что в пещере было много сыра и кувшины с простоквашей, а они были страшно голодны…
- Подожди, - перебила его Антонина Сергеевна. - Я тебя спрашиваю о природе и населении, а ты мне про Одиссея.