КОНТРОЛЬНЫЙ УРОК
Непонятно было, откуда все узнали, что будет контрольный урок для Дины Борисовны, - сама она никого не предупреждала. К этому уроку готовились два дня, повторили все старые параграфы, а новые заучили почти наизусть. Басманцев даже предложил мелко-мелко написать на картах трудные даты, фамилии и порядковые номера королей, а Косминский принес с собой толстенный том, под названием "История царской тюрьмы" - вдруг спросят про тюрьмы, тогда и пригодится.
Дина Борисовна пришла такая же, как и в первый раз, - черная и с белым воротником. За ней вошли Татьяна Васильевна и еще одна неизвестная учительница или кто - очень тонкая, в зеленом пиджаке со значком на отвороте и чем-то похожая на немецкого офицера из кинофильма. Они сели на заднюю парту, немного пошептались и начали озабоченно оглядывать весь класс, словно кого-то искали.
Первым Дина Борисовна вызвала Косминского. Она пыталась сделать вид, будто ей безразлично все, что происходит, и от этого сразу становилось ясно, как она волнуется, - раньше у нее не бывало такого безразличного вида.
Косминский отвечал сначала хорошо, но под конец начал путать Яна Гуса и Яна Жижку: то у него Яна Гуса сожгли, то он вдруг опять ожил и повел своих гуситов против немцев - ничего нельзя было понять; а Дина Борисовна его все не поправляла. Глеб исподтишка махал ему рукой и закрывал пальцами один глаз, чтобы напомнить про Яна Жижку, потом оглянулся и увидел, как учительница со значком что-то пишет у себя в блокноте, а Татьяна Васильевна шепчет ей на ухо и тоже пишет.
"Эх, Косминский, - подумал Глеб, - ну что ты наделал! Ох, я тебе и дам же после урока".
В это время Косминский кончил, и Дина Борисовна сказала:
- Ну молодец, отлично. Только я немного не поняла, - кто же был полководцем гуситов?
Косминский удивленно посмотрел на нее, потом глаза у него вдруг начали расширяться - видно, он вспомнил - и заорал:
- Да нет же, нет! Это Ян Жижка, Дина Борисовна, Ян Жижка был полководцем!
- Ну хорошо, я так и поняла, что ты оговорился. Конечно, Ян Жижка.
Но Косминский никак не мог успокоиться и, садясь на место, все стукал себя по лбу и бормотал:
- Я же знал, что Ян Жижка, одноглазый такой, железный слепец.
Потом вызывали еще двоих, и они получили тоже пятерки. Дина Борисовна, видимо, немного успокоилась и новый материал начала вовремя. Она говорила медленно, стараясь не увлекаться, и, по правде сказать, это было не так интересно, как тогда, на первом уроке про Роджера Бэкона.
"Уж если тогда поставили пару, что же будет теперь", - подумал Глеб.
Он опять оглянулся на учительницу со значком, но ничего не мог понять по ее лицу. В классе было очень тихо, все внимательно слушали, только Косминский время от времени переживал и качал головой. Некоторые держали на парте открытые учебники, будто собирались подсказывать Дине Борисовне, если она что-нибудь забудет или неправильно назовет дату. Когда урок кончился, Татьяна Васильевна и незнакомая учительница сразу вышли из класса, а Дина Борисовна немного задержалась; но все почему-то испуганно молчали; и так она дошла до двери среди полного молчания - словно произошел несчастный случай или кто-то умер.
Глеб выглянул в коридор и увидел, как они все трое вошли в кабинет Сергияковлича.
- Кто со мной, айда! - закричал он и побежал вниз по лестнице, а за ним побежали еще несколько человек. Они выскочили на улицу и окружили телефонную будку, из которой звонили уже несколько раз, когда нужно было узнать, что происходит в кабинете.
- Слушаю, - сказал в трубке Сергияковлич.
- Не откажите в любезности, - сказал Глеб настоящим басом - ни у кого в классе так не получалось. - Попросите, пожалуйста, к телефону Андрея Афанасьевича.
Андрей Афанасьевич как раз должен был находиться в другом конце школы, и, пока его найдут, пока он дойдет до кабинета, трубка будет лежать рядом с телефоном - и все будет слышно.
- Хорошо, - сказал Сергияковлич. - Сейчас я кого-нибудь пошлю.
Трубка громко стукнулась о стекло на столе, и сразу же Глеб услышал голос Татьяны Васильевны.
- …И методически это было не совсем верно, - говорила она. - Я бы обязательно сделала в этом месте нажим, как вы думаете?
- Пожалуй, - сказала незнакомая учительница. - Но тут еще другое. Мне показалось, что дети у вас очень запуганные, - никто не перешептывался, не вертелся, и потом этот мальчик, как он испугался, когда ошибся. Не надо было их так запугивать.
- Во дает! - прошептал Глеб. - Говорит, что мы запуганные.
- Ну, а в общем-то как, в общем? - спросил Сергияковлич.
- По-моему, вполне можно поставить четверку, - сказала незнакомая учительница.
- Конечно, конечно четверку, никак не меньше.
Глеб поднял четыре пальца и тут же быстро прикрыл ладонью трубку, чтобы на том конце не услышали, как закричали и радостно засвистели около телефонной будки.
- Ну, поздравляю, поздравляю вас, - говорил Сергияковлич. - Я был уверен, что у вас все будет в порядке. Не надо только бояться. Вот и прекрасно, я очень рад за вас. А вы сами рады? Довольны?
- Да, конечно, - сказала Дина Борисовна, но голос у нее был не очень веселый. - Я вам очень благодарна, вы так за меня болели все время. Только знаете, сегодня я почувствовала одну неприятную вещь. Может, это покажется странным, но мне было стыдно ставить им отметки, - будто раздаешь какие-то призы.
- Да, это действительно странно Как же можно без отметок.
- Нет, я, конечно, понимаю, что без них, наверно, нельзя, но вот у меня было такое чувство. И потом, кажется, я не очень хорошо рассказывала.
- Нет, рассказывали вы неплохо. Только вот дети - они очень запуганные, - повторила учительница со значком.
- Да никакие мы не запуганные! - закричал Глеб.
- Что вы сказали? - спросил Сергияковлич, поднимая трубку. - А вот как раз и Андрей Афанасьевич.
- Не надо нам Андрея Афанасьевича. Никакие мы не запуганные.
- Ах… это вы.
- Да, это мы. Мы не запуганные! Мы исторические, вот какие! - крикнул Глеб своим настоящим голосом и повесил трубку.
Я хочу в Сиверскую
ПОЧЕМУ МЕНЯ НЕ ПУСТИЛИ В СИВЕРСКУЮ
Когда я вернулся из школы, мамы еще не было, и я сначала обрадовался, но не очень, потому что все равно ведь, подумал я, она скоро вернется и все узнает.
Мне было так плохо, что я даже забыл посмотреть из окна, как летит снег, вверх или вниз, а сел на стол и начал раскачиваться взад и вперед, хотя ничего такого уж страшного не произошло, и троек я получил меньше, чем Фимка, и по поведению тоже было хорошо, и даже были две пятерки - по истории и по географии. Некоторые прямо завидовали мне, но это, конечно, неважно, потому что мама скажет, что ей совершенно безразлично, как кончает четверть какой-то Фимка или всякий другой ученик нашей школы. Она возьмет табель, наденет очки и начнет водить ногтем по отметкам, а потом придет в ужас. Но не сразу за все, а будет приходить в ужас за каждую тройку в отдельности, а это будет гораздо дольше, чем если бы за все сразу и хуже всего, если под конец она скажет, что не пустит меня на каникулы к Вадику в Сиверскую. Это будет настоящая гибель. Уже три месяца я думал, как поеду в Сиверскую; а вчера еще от Вадика пришло письмо, и после письма мне уж просто невозможно до чего захотелось к нему поехать.
Я достал из-под книг это письмо и прочел его еще раз.
"Здравствуй, Саша! - писал Вадик. - Теперь уж ты обязательно к нам приезжай, потому что папа уехал на полгода и мы с Танькой остались совсем одни, как я давно мечтал, и тетя хотела жить у нас, а папа сказал: "Пусть поживут сами, а ты их покорми и больше не вмешивайся". То есть он не так сказал, а подлиннее, как они умеют, чтобы не было обидно, и тетя согласилась. Мы теперь все делаем сами, так что ты обязательно приезжай на каникулы. Я подметаю и колю дрова, и топлю тоже, хоть они такие сырые, что из них уже растут грибы, а Танька ходит в магазин и вообще все зашивает, но у нее еще не совсем получается, потому что она мне пришивала пуговицу и зашила карман, и теперь в него ничего не лезет. Я тебя поведу на один трамплин; с него все падают, и я тоже, а Кадыра один только не падает и страшно воображает, но мы ему еще покажем, так что ты приезжай.
В нашем доме теперь еще живет Володя-электрик. Он очень образованный, потому что каждый день ездит на работу в Ленинград два часа туда и два обратно, и всю дорогу в поезде читает, а это получается по четыре часа каждый день (кроме воскресенья). Мы обязательно к нему сходим, и он даст нам конденсатор для приемника, а остальное у меня уже есть. И он бы нам еще больше помог собрать приемник, только у него родилась дочка, и он теперь все время играет на гитаре, а как перестанет, дочка просыпается и плачет. Так что ты обязательно приезжай.
Жду ответа. Вадим".
Вот какое письмо.
Я еще больше стал раскачиваться, так мне захотелось в Сиверскую. Вадик - это такой гениальный человек, я даже иногда удивляюсь, чего он со мной дружит. Потому что он и на лыжах, и на коньках, и в лесу все знает, и приемник; и все мне объясняет, а я только слушаю, открыв рот, и больше ничего. Он, правда, говорит, что мне интересно рассказывать, но я ему не верю, потому что как же это может быть, что рассказывать интереснее, чем слушать.
Я хотел уже сесть писать ему ответ, но тут услышал, что пришла мама, и едва успел соскочить со стола.
- Ну, здравствуй, - сказала мама. - Как дела?
- Вот, - ответил я и протянул ей табель, чтобы уж поскорее все кончилось и решилось.
Мама открыла табель, потом взяла очки за дужку и потрясла, чтобы они открылись.
- Это что?! - вскрикнула она, когда дошла до первой тройки. У нее был такой испуганный голос, что я даже не понял, о чем это она, и спросил:
- Где?
- Вот, вот здесь. Будто не знаешь. Что это такое, я спрашиваю?
- Ничего, - ответил я осторожно. - У Фимки еще больше троек, и ничего.
Мне в этот раз ужасно не хотелось с ней ссориться, и я больше ничего не стал говорить.
- Меня не интересует твой Фимка, - сказала мама; и я загадал, что если она не хлопнет ладонью по столу, то все обойдется, но она, конечно, хлопнула.
"Конец, - подумал я тогда. - Теперь уже наверняка не пустят".
Мне сделалось так обидно, что я даже наступил себе на ногу незаметно.
Я ведь сам всем рассказывал, как мне хочется в Сиверскую, а мог бы наврать, что не хочется, и тогда, может быть, меня отправили бы туда в наказание, а теперь уж наверняка не отправят.
- Как же ты хочешь стать ученым, - сказала мне мама и снова стала вспоминать все, что я успел натворить за этот год и за прошлый тоже, и как расстроится папа, когда получит письмо с такими отметками. Но тут я уже и слушать дальше не стал, потому что папа говорит, что у него самого образование среднее-заочное, и он поэтому не может вмешиваться в мое воспитание, и что, конечно, хорошо, если я стану ученым, но вообще это еще ничего не значит, потому что ученый тоже может быть негодяем.
Я подумал, что хорошо бы и мне получить заочное образование, такое же, как у Володи-электрика.
- И это ученик пятого класса, - расслышал я вдруг мамин голос, потому что раньше она всегда говорила "ученик четвертого класса", а к "пятому" я еще, наверное, не успел привыкнуть и поэтому расслышал.
- Ни в какую Сиверскую ты не поедешь, - сказала мама.
- Ой! - вскрикнул я.
Я не хотел, а так как-то вырвалось само.
- Вот тебе и "ой". Не поедешь, пока не исправишься.
- Я исправлюсь, - тихо сказал я. - Я обязательно исправлюсь. Только можно я сначала поеду? Мне тогда легче будет исправиться.
- Глупости, - сказала мама. - Я посмотрю еще, как ты кончишь третью четверть, и тогда решу, можно тебе ехать или нет. И все. Больше никаких разговоров.
Я даже ничего не смог ответить, так мне стало плохо. Наверно, я немного еще надеялся и только теперь, когда все пропало, мне стало плохо по-настоящему.
- Я постараюсь, - сказал я наконец и ушел за свой стол.
Я вырвал из тетради чистый листок и стал писать Вадику ответ, потому что я уже заметил, что если тебе плохо, нужно написать об этом в письме, и тогда станет немного легче.
Я НАЧИНАЮ ИСПРАВЛЯТЬСЯ
Когда я дописал письмо, мама включила а радио и стала слушать последние известия. В последних известиях всегда говорят по очереди то мужчина, то женщина, и мужчину я очень хорошо представляю, потому что он нарисован в окне парикмахерской в нашем доме, а женщину не представляю и только вижу, что она с косами и меньше ростом, чем микрофон, а больше ничего. Оттого, что я все описал Вадику в письме, мне и вправду стало легче, и я решил, что надо не сидеть сложа руки, а действовать и добиваться своей цели.
- Мама, - сказал я, - можно, я уже сейчас начну исправляться? Может, что-нибудь нужно сделать?
- Хорошо. Сходи, пожалуйста, за хлебом, а то на утро не хватит. И не сутулься так, - добавила она, когда я уже выходил. - Держись прямо.
- Да я забываю все, - сказал я.
- А ты не забывай. Иди и все время думай, что нужно держаться прямо.
Во дворе у нашей парадной стояли двое незнакомых мальчиков и с ними девочка. Я этому ужасно удивился, потому что такого в нашем дворе никогда не бывало; стоят два мальчика и девочка, и мальчики девочку не бьют и не ругают - странно как-то. Ведь их двое, а она одна; и она им ничего не сможет сделать, я знаю, только обидится и уйдет.
"Видно, они не хотят, чтобы она уходила". Я хотел еще немного понаблюдать за ними и тут вдруг заметил, что опять забыл держаться прямо. Я быстро набрал воздуху, расправил плечи, как только мог, и вышел на улицу,
Снег сегодня летел вниз, но не очень, потому что начинался ветер, и из-за этого ветра люди шли по улицам без всякого интереса. Я уже заметил, что зимой, особенно по утрам, когда взрослые идут на работу, они совершенно ничего не замечают, и им можно отдавать честь, кланяться, показывать язык, - что хочешь можно делать, а они все равно тебя не заметят; и это бывает очень обидно. Может, они думают о своих делах, а может, просто еще немного спят, я не знаю, и мне некогда было сейчас об этом думать, потому что нужно было исправляться и не сутулиться.
"Нужно держаться прямо-прямо, - думал я, - как столб, а на столбе висят фонари, а в них лампочки; а если лампочки перегорят, их надо заменять; приезжает машина с подъемником, и в ней люди - постучат ключом по перилам, и шофер их поднимает; и я бы тоже так хотел, чтобы меня поднимали, но мне же нельзя сейчас об этом думать - нужно все время думать, как бы не сутулиться".
Больше я уже почти не отвлекался, только раз вспомнил про Сиверскую, и так обошел весь квартал и не остановился даже посмотреть на мальчиков во дворе, а прошел мимо них прямо-прямо и так же прямо вошел в комнату.
- Ну, - сказала мама и заглянула мне за спину.
Я тоже попытался посмотреть, что там такое, и тут только сообразил, что забыл купить хлеб. "Вот дурак", - подумал я про себя.
- Ну, что же ты, - спросила мама, - забыл?
- Забыл, - ответил я.
- Как же так?
- Не знаю, - сказал я. - Я все время думал, как бы не сутулиться, а про хлеб забыл. Видно, я не могу помнить про все сразу.
- Да, - сказала мама. - Нелегко тебе будет исправляться.
ФИМКА И КНИГИ
Мне и в самом деле было нелегко, но я старался изо всех сил, очень уж мне хотелось в Сиверскую.
В тот день я сначала еще не знал, куда мне пойти. Я сидел на полу и дул нашей кошке в нос из пульверизатора, а кошка хоть и морщилась, но не уходила, потому что тоже, наверное, не знала куда. Я все думал, что от Вадика придет письмо, но газеты уже принесли, а письма не было, и тогда я встал и пошел к Фимке.
Фимка тоже ничего не делал, а просто лежал на диване, но я на всякий случай спросил его, чем он тут занимается.
- Так, ничем, - ответил Фимка, - мысли думаю.
- Целый день так лежит, - сказала Фимкина сестра. - Хоть бы книжки убрал со стола.
- Отстань, - сказал ей Фимка. - Не приставай к человеку.
Он со своими всегда так разговаривает, потому что ему не хочется ни в Сиверскую, никуда, и я ему завидую даже. Ему, по-моему, вообще ничего не хочется, и родители не знают, как его можно наказать, а мои знают, что мне хочется в Сиверскую, и пользуются.
- Вот люди, - сказал Фимка, - ничего не понимают. Я тут книжки читаю, все про ребят. Там про одного пятиклассника, как он и учился неважно, и скромный был, вообще вроде дурачка, и все его недооценивали, а в критическую минуту он себя показал: спас из огня девочку или еще кого, я уже не помню.
- А вот есть такие книги - "Избранное", - сказал я, - это значит - самое лучшее. Я всегда в библиотеке спрашиваю: "Дайте мне "Избранное". А она меня тоже спрашивает: "Кого?" - "Мне не "кого", - говорю, - мне "Избранное". И она дает, только хохочет ужасно.
- Нет, про критическую минуту лучше, - ответил Фимка. - Я тут много таких книжек прочел, мне они больше всего нравятся. Я вот тоже так живу, - ничего не делаю, и никто меня недооценивает, а придет критическая минута, тогда я всем им докажу.
- Ничего ты не докажешь, - сказала Фимкина сестра, и вставила себе в рот какие-то булавки. - Ты и в магазин никогда не ходишь, и посуду не моешь.
- А ты моешь?!
- Мою!
- А если будет война, кто пойдет на фронт, я или ты, а? Сестра ничего ему не ответила, только пожевала свои булавки и отошла к зеркалу.
- То-то, - сказал Фимка. - Они с мамой этого вопроса больше всего боятся. Мама раньше даже плакала, а теперь только махнет рукой, и все.
Мне не хотелось слушать, как они совсем поругаются, и я сказал Фимке, что хватит ему валяться на диване, а надо идти на улицу, потому что каникулы последний день, и нужно что-нибудь придумать.
Мы вышли на улицу, но все равно ничего не могли придумать и долго шли просто так, и снег тоже падал еле-еле, а иногда совсем переставал. Потом проехал трамвай с косыми сосульками по краям, и Фимка сказал, что хорошо бы прокатиться, но, кажется, ему не очень хотелось.
- Это что - трамвай, - сказал я. - А вот есть такой автобус - междугородний.
- Длинный? - спросил Фимка.
- Ага, длинный. И еще спинки у сидений откидываются - как кровать. Интересно, можно на нем доехать в Сиверскую?
- Не знаю, - ответил Фимка. - В Сиверскую, наверное, нельзя. А хочешь, айда на вечер.
- Нет, - сказал я сразу. - Не хочу.
Я знал, что сегодня у девятиклассников вечер, и мне ужасно хотелось пойти посмотреть, потому что я думал увидеть там одну девочку, Стеллу т 9-го "б", но я нарочно сказал, будто не хочу.
- Пойдем, - стал уговаривать меня Фимка. - Все равно уже ни в кино не попасть, никуда. А там у них даже джаз играет, танцуют, и ребята с девчонками тоже танцуют - умора.
- Ну ладно, - сказал я. Я боялся, что Фимка перестанет меня уговаривать, а мне страшно хотелось пойти и посмотреть на эту Стеллу из 9-го "б" и вообще на все, потому что я еще никогда не видел вечера, если только не считать одного раза, и то не прямо, а через окно.