Будущий полярный летчик
Пасмурный ноябрьский денек стоял в ожидании вечера. Огромная церковь впереди, как говорят, самая большая в Москве, бледно светилась сквозь хмурь синим, белым и золотым. А за церковью, еще немного пройдешь, - высокая ограда, и там в глубине, среди деревьев, стоит двухэтажный дом - старинный, с большими старинными окнами, со старинным балконом, сделанным из черных чугунных кружев. И название у дома старинное: особняк. В нем как раз и есть библиотека имени Пушкина.
Перед тяжелой железной калиткой Таня остановилась.
- Ладно, хватит тебе, - сказал Гришка. - Не ходи!
Она снова ему не ответила. Стояла и смотрела на дом, который ей очень нравился своей старинной красотой. Только было видно, что он очень устал. Но если б ему сделали ремонт, он бы сразу вздохнул с облегчением, смог бы отдыхать по ночам, а не стоять, сжавшись из последних сил, как ему приходилось теперь.
"Жалко, что я здесь никогда не бывала", - подумала Таня. И вдруг - словно совсем ни с того ни с сего: "Жалко, что я здесь никогда больше не буду!"
Сразу сердце у нее заболело. Так, наверное, болит у бабушки, когда в квартире начинает пахнуть валокордином. И Таня крикнула себе: "Нет, буду, нет, буду!" - тоже вроде лекарства. И скорее пошла к дому, в то же время стараясь поздороваться с каждым деревом. Сзади она слышала Гришкины торопливые и нерешительные шаги: боялся. А все-таки шел!
Таня вбежала на крыльцо, быстро оглянулась:
- Дальше не ходи.
Открыла дверь - тяжелую, на упрямой пружине. Но стоило с нею потягаться: перед Таней была прямая белая лестница. И в конце ее, наверху, как вельможа или даже как сам царь, стояло неподвижно огромное, с полу до потолка, ясное зеркало в черной раме. Хотелось пройти эту лестницу не спеша, словно ты - Снежная Королева… От этой мысли Таня почему-то вздрогнула и через ступеньку помчалась по лестнице - как в школе, когда опаздываешь из буфета на урок.
Так она и влетела в читальный зал, лишь тенью мелькнув в прекрасном зеркале. И сразу оказалась перед деревянным барьерчиком, за которым стояла женщина с тонкими накрашенными губами и взглядом, который как примагнитится к тебе, так не вырвешься. И еще было понятно, что она курит.
- Я нашла книгу. - Таня положила "Мертвые души" на конторку.
Женщина хотела сказать, что сюда не входят в верхней одежде… Да и ноги, наверное, эта девочка забыла выте… Но увидела книгу!
- Где же ты нашла ее?!
"А зачем ей - где?" И ответила:
- В сквере, там, возле церкви.
Женщина нервно и бережно полистала книгу. А взглядом ни на миг не отпускала Танины глаза.
- Видишь ли… Тут нет следов ни дождя, ни снега.
- Значит, я вам не скажу! - Тане стало нестерпимо жарко. Она скорее стянула шапку, расстегнула пальто.
- Так, может, это ты ее… отсюда потеряла?
- Я здесь первый раз! - И вдруг добавила: - А больше никогда не приду!
- Интересно… Книги, что ли, не любишь?
Нет, она любила, именно любила, книги, и библиотеку эту, и людей на улице, и машины, и всю Москву, и всю жизнь.
- Что же ты молчишь?
- Я уезжаю.
- Далеко?
- Я не могу вам сказать… Я, вернее, не знаю.
- Странная ты девочка. Только не гордись этим. "Странная" еще не значит "хорошая"… Теперь ты мне должна сказать; кто? - Она постучала ногтем по кожаному переплету "Мертвых душ".
- Зачем же я вам скажу?
- Затем, что он снова может украсть.
- Не украдет!
В последний раз Таня услышала отголосок разговора, который тихо выползал из не читанной ею книги. Потом она вновь мелькнула мимо зеркала, сбежала по лестнице, по которой надо ходить медленно. Навалилась на дверь… Гришка ждал ее, стоя под крыльцом, как часовой.
"Хотя бы побуду немного в этом саду", - подумала Таня. Направо от главной дорожки шла еще одна, узенькая. Она останавливалась у припорошенной снегом клумбы, посреди которой торчали забытые почерневшие цветы и просвечивала замороженная трава. "Еще оживеешь", - подумала о ней Таня и села на лавочку, покрытую снежной бумагой. Гришка стоял напротив нее.
- Нужно, чтобы я все тебе рассказала?
- Нет! - Он так замотал головой, как будто правда этого не хотел.
- А что?
- Ничего… просто… Давай я тебя буду встречать после школы?
"Я хочу, чтобы Вадим…" Но сказала:
- Зачем?
- Ты что? Глупая? - Он в первый раз улыбнулся спокойно. И губы его то ли заморозились, то ли просто перестали болеть.
- А потом что? - спросила Таня. - Жениться, да?
Он что-то стал говорить - такое, совсем не интересное: "Ну ты даешь! Полный обвал…"
А Таня увидела этого Гришку взрослым. Ему говорят:
"Ты бы, Григорий Иванович… Совсем-то с ума не сходи! Тебе, брат, ведь уже тридцать пять квакнуло…"
А он отвечает: "Найду, понятно вам? Все равно я ее найду!"
И потом его бесшумный вертолет скользит, едва не задевая лапами зеленые ледяные верхушки. А Таня, спрятавшись за торосом, смотрит, как он летит и кружит - сперва где-то рядом, а потом улетает, улетает…
Убийца
Она снимала в прихожей сапоги, когда бабушка выглянула из кухни. Лицо такое, что… будь готовой ко всему! Но жизнь не угадаешь. И в этом Таня убедилась уже через секунду.
- Тебе мальчик звонил!
Нет, жизнь ни за что не угадаешь. Она как ноты: "до"… А потом ни с того ни с сего - "соль"! А дальше опять "до", а дальше "ми", "фа"!.. И ты стоишь, плечами пожимая; это все зачем?.. А получается мелодия.
Только сейчас, увы, получалась мелодия, от которой Тане приходилось краснеть.
- И… и чего, баб?
- Да рановато, милая! - Она вроде шутила, а вроде и нет.
Тут и зазвонил телефон.
- Тебя! - И бабушка ушла на кухню.
Чувствуя сквозь колготки бугры и щербины родного пола, Таня побежала в большую комнату:
- Але…
- Я понял: это ты украла! - крикнул Вадим.
И Таня легко увидела его в съехавшей на бок шапке, с черным синяком под глазом. Стоял и царапал ключом стену телефонной будки.
- Во-первых, я отдала ее в библиотеку!
Это был хороший ответ. Кое-кого мог бы поучить вести себя!
- Дура! Никогда не суйся в чужие дела! Усвоила, нет, что ты дура набитая?.. Только не клади трубку, а то не узнаешь самого интересного.
- Спасибо большое. Я уже, честное слово, все узнала! - Это она хотела сказать с презрением. Да, к сожалению, не всем оно удается. И получилась только обида.
Но Вадиму-то было плевать на ее голос. Он мчался, как метеорит по небу, и весь горел на лету:
- Знаешь, кто ты на самом деле? Убийца!
Существуют слова до ужаса от тебя далекие. Скажем, "водолаз". Мечтай не мечтай, все равно водолазом не станешь и никто водолазом никогда тебя не назовет. Или там купец. Тоже ведь невозможно себя представить купчиной или… купчихой… И это вот мерзкое слово тоже было неприменимо к Тане - так ей казалось всегда… Нет, не казалось - это было наверняка! Теперь вдруг ее назвали убийцей .
- Я сейчас приду, - она прошептала. И почувствовала, что какие-то особенно холодные слезы ползут по ее щекам.
Бабушка все оставалась на кухне, поэтому Тане ничего не надо было объяснять, она просто выбежала на улицу… И остановилась, опомнилась: в одном платье, на ногах только колготы… Дело не в холоде, а в том, как сразу все удивятся, испугаются. Хорошо, что кругом никого! Легонько подпрыгнула… Трудно ли ей было долететь до родного окошка… Но еще на лету жуткий испуг схватил ее: "А вдруг бабушка…"
Тут она и вошла!
- Таня?.. Ты что на подоконнике делаешь?
- Я… бабушк… форточку хотела прикрыть. Дует чего-то…
- А что колготки в снегу? - Тут увидела растерянное Танино лицо: - Ну, ничего, ничего… Просто не делай так больше.
Вадим и его дочь
Вадим стоял в будке около кино "Спартак": шапка, съехавшая на ухо, фингал под левым глазом - в общем, все точно. Только про пальто она забыла - две пуговицы расстегнуты, а две другие вырваны с мясом… И к этому "летчику" она бы вышла из-за тороса и помахала б рукой - пусть он ее увидит.
Но знала: Вадим не станет полярником, а главное - никогда не будет ее искать… Тане представился денек, отделенный от этого дня многими и многими годами. Вадим идет с дочерью. Наверное, из детского сада. Так же вечернее солнышко досвечивает, как сейчас, и метель, тоже как сейчас, крутит не торопясь, подсыпает под ноги снежку. И Таня - невидимая, неслышимая - бежит им навстречу: "Это я! Это я!" Но не может докричаться, не может попасться им на глаза… Так иногда бывает во сне, и, может, Таня просто вспоминает сейчас сон?..
Вадим по-прежнему ведет за руку свою дочь.
"Пап, - она говорит, - смотри, как снег красиво переливается!" - И показывает прямо на Таню.
"Где снег? - говорит Вадим. Он и дочку-то свою не замечает, он все думает, думает. - Переливается?.. А, верно…"
Вадим увидел быстро шагавшую к нему Таню:
- Слушай, как ты меня нашла? - Но спросил это без радости, без удивления, а просто как ученый, который оторвался от микроскопа: мол, во, надо же, новая бактерия появилась! Посмотрел на Таню, задумчиво изучая - правда, как на бактерию: - Ну, отвечай!
Таня подумала наврать. Причем что-то нескладное, длинное: якобы Гришка всегда звонит ей из этого автомата… Она просто пожала плечами.
Вадим прищурился, закусил губу, так стоял некоторое время.
- Я не собираюсь узнавать, как ты залезла ко мне в квартиру и как ты своим рассказом усыпила Гриху-дурака. И как ты меня нашла… Мне чихать на это! Поняла? Я не собираюсь тобой восхищаться. Кто ты и как ты - да будь кем хочешь. Я с вами в эти игры про сказки не играю.
- Ну и не играй, - пролепетала она. - Тебя не заставляют…
- Помолчи! И послушай… Сумела мне все испортить, сумей поправить… Хоть фокусы индийские показывай, а мне нужно, чтобы она осталась жива.
Таня, стоявшая до этого с опущенной головой, быстро глянула на Вадима:
- А?!
- Ворона-кума!
История совы
История совы?.. Да, так правильно будет назвать эту главу. История совы началась на Птичьем рынке в Москве. Его не стоит здесь описывать. Его уже описывали не раз. Скажем лишь, что он огромен, что зверей тут, наверное, больше, чем в зоопарке. И даже говорят, там задумчиво бродит человек с медведем на ремне. У него спрашивают: "Э, мужик, вы чего? Медведя продаете?" - "Ищу, - отвечает, - того парня, который мне год назад его за хомячонка подсунул".
Вадим бывал на Птичьем каждое воскресенье. Покупать не покупал. Но смотреть-то можно и задаром - правда? И вот однажды его остановил разговор:
- Она почему у тебя белая-то вся?
- Белая?.. Окрас такой!
Вадим обернулся. Мужчина, несмотря на очень позднюю, почти что "зимнюю" осень, одетый всего лишь в легкий плащ, из-под которого виднелась красная от мороза голая грудь, продавал красивую и крупную носатую птицу, сидевшую в тесноватой, петушиной какой-то, канареечной; клетке. Рядом стоял покупатель и, как водится, хаял "товар", сбивая цену:
- Седая какая-то… Она у тебя что, старая? Или несчастная? - И засмеялся.
Такому человеку не то что сову - таракана, холерного микроба не надо продавать. У него была физиономия мальчишки-мучителя. Хотя он уже был парнем лет пятнадцати с соответствующей стрижкой и при рокерской куртке.
- Это полярная сова, - ответил продавец спокойно и даже чуть сурово. - Потому что я - полярник.
Парень оглядел продавца с ног до головы… Продавец, конечно, не был полярником. И дело тут не в подозрительном плаще, а во всем его нечестном виде. И сову, вернее всего, он стащил у кого-нибудь.
Продавец и покупатель еще постояли друг против друга какое-то время, а сова словно совсем безучастно ждала, чем это кончится. Наконец они сторговались, будто речь шла не о живой птице, а о цигейковой шапке. Покупателю хотелось получить сову, а продавцу поскорей от нее избавиться.
- Ну ж на что она тебе? - спросил продавец, который наконец-то мог не расхваливать сову на все лады.
- Чучело сделаю! - засмеялся покупатель. - Неужели кормить ее!
На что продавец был равнодушным человеком, но и он, казалось, испугался… Затоптался на грязном снегу, полез в карман. Но, видно, очень уж не хотелось ему возвращать деньги. И, засмеявшись опять, покупатель пошел прочь. А Вадим крадучись пошел следом; он-то испугался по-настоящему! А сова сидела в тесной клетке, ничего не подозревая, и только крылья ее, наверное, затекли, как затекают у человека руки, связанные веревкой.
Потом Вадим догнал этого парня, покупателя, которого фамилия, как потом выяснилось, была Прибылов… Он догнал Прибылова и спросил как бы небрежно: правда ли тот собирается делать чучело? Если да, то он, Вадим, мог бы посоветовать первоклассного чучельника.
Прибылов был человек безобидный, но когда где-то слышался запах выгоды, он ее первый как раз и чувствовал! Денька два Прибылов поскучал в ожидании чучельника, потом еще денька два слушал рассказы Вадима, что, мол, у полярных сов сейчас начинается линька и данная птица должна стать нежно-синей с лазоревой окантовкой… Дверца при этом была надежно заперта на висячий замок, а сама клетка цепью прикована к батарее.
Еще через денек Прибылов сказал - словно бы просто с неба:
- Продавать не буду, а поменяться могу!
Вадим понял, что играть в прятки тут больше нечего, и они приступили к переговорам.
Странно, конечно, было, что здоровый пятнадцатилетний дядя что-то будет требовать с простого шестиклассника. Но дело в том, что Прибылов безошибочно чувствовал, где можно что-то ценное вытребовать, а где - нет. Поэтому он бы и с грудного младенца тянул, если б знал, что дело выгорит.
И он сказал, что за сову ему нужна книжечка, прижизненное издание какого-нибудь классика.
- Что такое "прижизненное"? - спросила Таня.
- Ну вот смотри: Пушкина или Гоголя сколько хочешь книг - и у тебя есть, и у меня, и у всех. Но это новые книжки. А Прибылову нужно старую - чтобы она еще при жизни вышла того, кто ее сочинил.
- А зачем?
- Ну, ценится у этих, у коллекционеров… Дорого стоит!
Оказывается, Прибылов собирал книги: ему "умные люди" объяснили, что книги никогда не подешевеют, а будут только дорожать. Не простые, конечно, а старинные. А чучело совы он хотел посадить наверх, на книжные полки. Потому что сова в старые времена обозначала мудрость.
У Вадима план был уже готов. Он пошел к Гришке: "Хочешь денег заработать?" А Гришка ведь сам не знает, чего он точно хочет. Но "денег заработать" - теперь считается, что это хотеть хорошо. Гришка и говорит, дурачок: "Хочу! Конечно!"
Тогда Вадим отвел его в читальню Пушкинской библиотеки… А там много лет работала Вадимова тетя - пока не умерла. "Вот шкаф, - говорит, - вот вторая полка, вот эти две книги. Хватай любую… А вот ключ от шкафа".
Там буквально ничего не изменилось с тех пор, как тети не стало… А что там, собственно, может измениться!
Гришка взял газету "Советский спорт", сел за столик и принялся якобы читать, а Вадим стал звонить из автомата якобы взволнованным голосом: "Татьяна Михайловна, ай…", "Татьяна Михайловна, ой…" А библиотекарши, они, в общем-то, никогда ничего плохого не подозревают. Хотя их и обманывают довольно-таки часто! И пока она кричала в трубку, мол, кто там да что случилось, Гришка вытащил одну из приказанных ему книг - да и был таков!
- А что ж ты сам не украл? - спросила Таня. Но не потому, что интересовалась, а потому, что хотела, пусть и немного, отомстить Вадиму.
По сей ехидный вопрос совсем на него не подействовал.
- Не украл почему? Да потому! Надо, чтоб у меня рука осталась чистая. Иначе я лечить не смогу.
И он рассказал, что великий Пирогов будто бы говорил: врачом может быть лишь человек, никогда ничего не укравший.
- А как же ты - у Гришки?!
Вадим небрежно махнул рукой:
- Не считается. Это же я просто жулика наказал!
Тут Таня опомнилась: совсем не время сейчас препираться, ставить Вадима к стенке всевозможными ловкими приемами.
- Послушай, а зачем обязательно воровать-то? Я у бабушки денег попрошу!
- "Денег"! Да он, если ее чучелом продаст, столько получит - твоя бабка в жизни не отстегнет!
Таня остановилась перед этой фразой, как перед колючей проволокой. Вот как! Сова была жива, и это мешало ей стать "по-настоящему дорогой"!
Прощайте!
Она была одна в своей комнате. Говорила себе: "Ну, давай думай. Устроила беду - теперь думай!" Но другой голос в это же время отвечал: "Я же поступила честно, а раз честно, значит, правильно". - "Правильно? А сову за твою честность убьют". Вот как бывает!
Надо было сову спасать. Прибылов сказал: "Через двое суток сове - секир-башка". Вадим: "Врет он, не сделает, ему же надо выкуп получать". А вдруг сделает?
Таня попробовала представить, как идет к Прибылову, как открывает дверь… И вдруг поняла, что не сможет ее открыть. Тогда она представила, что выходит во двор прибыловского дома, чтобы подпрыгнуть и… тоже не смогла. Она поняла, что не сможет проникнуть. Поняла, что никогда не увидит сову! "Разучилась я, что ли?.. Значит, я стала как все?" Но знала: никогда не стать ей просто девочкой!
Из-под двери, из большой комнаты, где была сейчас бабушка, к Тане ползло беспокойство. Тихо она выглянула в бабушкину комнату. У них комнаты смежные: только выгляни - вот тебе и бабушка. Тане это всегда очень нравилось… А говорят, что смежные комнаты не ценятся. Ерунда какая-то!
Бабушка отчего-то волновалась - сама не могла понять отчего. То схватится за вязание, то бросит и подойдет к окну. Невольно Таня подумала: "Как Гришка!" И тут же услышала бабушкины мысли. Они были какие-то вообще не бабушкины. Они метались, словно стаи птиц по московскому небу, когда во время праздников их гоняют лучи прожекторов. Бабушке все казалось, что куда-то ей надо пойти. Она даже надела платье и шапку, но стояла посреди комнаты в растерянности.
- Да ты куда, ба? - напряженно спросила Таня.
Бабушка наконец заметила ее:
- Никуда… Просто масла подсолнечного купить.
- Есть ведь у нас.
- Ну так это… словом… - Она не знала, что сказать, и мучилась.
Таня пробовала ей помочь:
- Муки, бабушк, муки, да?
- Нет. И мука у нас есть… - сказала бабушка растерянно. Она тоже чувствовала, что будто бы сама себя выгоняет зачем-то из дому. - Знаешь, просто я пройдусь. Мне что-то пройтись захотелось…
Ушла… И тут неожиданно Таня придумала, как ей спасти сову. Казалось, кто-то нарочно отвлекал ее от бабушки, так странно ушедшей.