Анонс редакции журнала ИЛ: Много ли мы знаем новозеландских писателей? Знакомьтесь: Маргарет Махи. Пишет большей частью для подростков (лауреат премии Андерсена, 2007), но этот роман – скорее для взрослых. Во вступлении известная переводчица Нина Демурова объясняет, почему она обратила внимание на автора. Впрочем, можно догадаться: в тексте местами присутствует такая густая атмосфера Льюиса Кэррола… Но при этом еще помноженная на Франца Кафку и замешенная на психоаналитических рефлексиях родом из Фрейда. Убийственная смесь. Девятнадцатилетний герой пытается разобраться в подробностях трагедии, случившейся пять лет назад с его сестрой. И реконструкция памяти заводит его в какие-то совершенно непредсказуемые бездны и закоулки сознания. Здесь не всегда понятно, находимся ли мы внутри грандиозного сновидения или все-таки в реальности: повествование эффектно балансирует между двумя сферами. Но если про сознание главного героя все не вполне ясно, то память его загадочной и случайной подруги, старушки Софи, поражена недугом вполне конкретным – болезнью Альцгеймера. И это местами превращает текст в нескончаемый макабрический анекдот, в котором смех смешивается с жалостью и печалью. Действительно горький коктейль.
Опубликовано в журнале "Иностранная литература".
Содержание:
Вступление переводчика 1
Глава первая 1
Глава вторая 4
Глава третья 6
Глава четвертая 9
Глава пятая 11
Глава шестая 12
Глава седьмая 15
Глава восьмая 17
Глава девятая 19
Глава десятая 20
Глава одиннадцатая 22
Глава двенадцатая 23
Глава тринадцатая 27
Глава четырнадцатая 28
Глава пятнадцатая 31
Глава шестнадцатая 35
Глава семнадцатая 36
Примечания 39
Маргарет Махи
Пространство памяти
Роман
Перевод с английского и вступление Н. Демуровой.
Вступление переводчика
Как-то в начале 70-х просматривала я в московской Библиотеке иностранной литературы новые поступления и обратила внимание на сказку неизвестной новозеландской писательницы с необычной фамилией - Маргарет Махи (позже я узнала, что раньше семья жила на острове Гернси; Махи - новозеландцы в третьем поколении). Сказка - она называлась "Дракон обыкновенной семьи" - мне понравилась: она была из тех, что трогают и детей, и взрослых. И я перевела ее и предложила одному из наших журналов, а когда она вышла, послала экземпляр в Новую Зеландию, приложив к нему свое письмо и рисунок моей племянницы Кати, где разноцветными карандашами был изображен огнедышащий дракон и было написано несколько слов по-английски. Адреса Махи я не знала, а потому отправила письмо в издательство - "для Маргарет Махи", "на деревню дедушке". Повторюсь, дело было в начале 70-х. Писать иностранцам "от себя" не полагалось, извиняться за тогдашнее положение с авторским правом тем более...
Ответ пришел неожиданно быстро. Маргарет Махи писала, как она удивилась, получив письмо из России, как обрадовалась, увидав своего "Дракона" по-русски, и рассказывала о своей жизни. Она жила в городе Крайстчерч (остров Южный) с дочерьми Бриджит и Пенни. Жили скромно. В те годы у них был собственный сад с огородом; зимой, в период дождей, они собирали воду в большой водоем, вырытый в саду, чтобы летом, когда от жары все кругом высыхает, поливать свой участок.
Маргарет писала, что русская литература занимает особое место в ее жизни. В детстве в руки ей попала сказка Ершова про Конька-горбунка, который стал ее любимым героем. Как-то, когда она была еще девочкой, отец бетонировал дорожки в саду и предложил ей: "Хочешь, нарисуй на них что-нибудь, пока цемент не остыл?" "И я нарисовала Конька-горбунка, - писала Маргарет, - он и по сей день там".
Спустя годы, когда мне довелось побывать в Новой Зеландии и познакомиться с нею лично, я увидела на ее книжных полках немало русских авторов. Вообще книг было множество - помимо литературы и поэзии, история, философия, психология, математика... Махи - заядлая читательница.
Позже я поняла, как мне повезло: с творчеством Маргарет Махи я познакомилась в самом его начале, сразу же после появления ее первых книжек, принесших ей всемирную известность. Окончив университет в Окленде и поселившись в Крайстчерче, где она живет по сей день, она работала в городской библиотеке, рассказывала дочерям сказки, печатала их в "Школьном журнале", который вместе с книгами и учебниками рассылался по Новой Зеландии (помню, меня поразило, что в удаленные от почты фермы и коттеджи их забрасывали с вертолетов - Новая Зеландия заселена редко, там всего около 3 миллионов населения). Одну из этих сказок Маргарет послала на международный конкурс в Соединенные Штаты. В ответ пришло известие о присуждении ей первой премии и предложение издать сказку в одном из лучших издательств.
С тех пор я внимательно следила за творчеством Махи. Дочери росли - с ними "взрослели" и книги Махи. С ней происходило то, что произошло и с некоторыми другими писателями, прославившимися своими детскими книжками: простота и образность стиля оказались как нельзя более к месту и в книгах "для взрослых". Но, как известно, нет литературы детской и взрослой, а есть литература хорошая и плохая.
Маргарет Махи является, разумеется, писателем хорошим. Об этом свидетельствует и присуждение ей международных литературных премий, и переводы ее книг на десятки языков. Университет в Крайстчерче присудил ей почетную степень доктора литературы. "У меня такое чувство, будто меня чуть ли не обманули: экзамена-то не было", - сказала она на пресс-конференции. В 2007 году ей была присуждена высшая награда за детскую литературу, премия Ханса Кристиана Андерсена.
"Пространство памяти" - один из лучших романов Махи, точность психологического письма соединяется в нем с гротеском, а подчас, кажется, и с налетом сказочного или магического. Гротеск Маргарет любила всегда: недаром в ее доме есть все книги Льюиса Кэрролла, которые она знает чуть ли не наизусть, и фильмы прославленных мастеров гротеска немого кино, высоко ценивших искусство "гэга". Что до магического, то хотя у Махи есть книги, где магия определяет не только сюжет, но и всю образную систему (таково, например, "Превращение" , отмеченное медалью Карнеги), "Пространство памяти" - скорее пародия, а возможно и автопародия; во всяком случае, ее герои решительно отказываются от магии. А вот что в книге несомненно есть, так это второй, поэтический, а возможно и философский план: ведь это книга о тех, кому порой удается уловить "ритм сердца вселенной".
Глава первая
Он-то надеялся, что добраться будет гораздо проще. Обсаженная деревьями подъездная аллея, широкая и ухоженная, плавно поворачивала к дому. Одинокий уличный фонарь освещал табличку у ворот, на которой было написано: "Община Ривенделл. Киа Opa. Добро пожаловать".
Ниже стояло пять фамилий, и среди них четко: "Карл и Рут Бенедикта с семьей". Глядя на табличку, трудно было представить, что отойди он на несколько шагов, и огромные деревья сомкнутся у него над головой и все потонет в непроницаемой ночной мгле.
- Не так уж я и пьян, - произнес Джонни вслух, но никто не откликнулся на его слова.
Ну ничего, теперь впереди мелькал свет, а раз есть свет, значит, появится и дверь, в которую можно постучаться, и кто-нибудь ее откроет. Он отступит немного в тень и очень вежливо спросит, нельзя ли ему на минутку Бонни. Джонни взглянул на часы, хотя и знал, что ничего не разберет. Время у него было, вот оно, на руке, только ни зги не видать.
Много раньше, в ту же бесконечную ночь, в ином времени и ином пространстве, Джонни вкусно поужинал с родителями и младшими сестренками-близнецами, а потом даже помог вымыть посуду. Все было так хорошо, по-домашнему.
- Да, сегодня как раз пять лет... - сказал отец.
В этих простых словах Джонни послышался упрек, словно он, Джонни, не имел права быть с ними, шутить и строить планы, когда Дженин больше нет. Близнецы продолжали пихаться и пищать, но ведь они Дженин не помнили, только и видели что ее фотографию, улыбающуюся с телевизора.
Джонни обнял мать, неуверенно кивнул отцу и отправился к приятелям, которые играли в оркестре в городском пабе.
Потом брел, спотыкаясь во тьме, а в желудке булькали красное вино и коньяк, с помощью которых он пытался уйти от воспоминаний и погрузиться в лихорадочное веселье. Что происходило между тогдашним безоглядным весельем и теперешними блужданиями во тьме, он не очень помнил: сначала он с кем-то дрался, потом ругался с полицейскими, а еще позже - с собственным отцом где-то возле полицейского участка. Ничего себе выдался вечерок!
Джонни надеялся, что сумеет скрыть свое возбужденное состояние и не вызовет подозрений ни у кого из членов Ривенделлской общины. Бонни нужна ему позарез - стоило обыденной жизни немного отступить, как перед ним снова всплывали мучительные вопросы. На секунду-другую они завладевали им, когда он засыпал или пробуждался, но он никогда не додумывал их до конца. Он хотел дать этим призракам имя - освободиться от них, и Бонни Бенедикта могла ему помочь: из всех его знакомых только в ней чувствовалась спокойная уверенность и какая-то магия. Ведь именно она там присутствовала - она его вытащила и прижала к себе на вершине, а позже не моргнув глазом соврала, что несомненно очень ему помогло. А потом она исчезла с его горизонта. В последний раз он видел ее в церкви на отпевании Дженин. После службы супруги Бенедикта подошли к родителям Джонни, но он и Бонни, стоя поодаль, лишь молча смотрели друг на друга. Они были единственными свидетелями несчастья. Полицейские взяли у них показания, и появляться вместе в суде им не пришлось. С того дня он ни разу больше не видел Бонни Бенедикту, хотя и жил с ней в одном городе.
Джонни решительно шагнул к освещенному окну - он был готов к неожиданностям и ловушкам, подстерегающим человека, блуждающего в ночи. И точно - ночь вокруг вдруг словно взорвалась. С диким криком мелькнули какие-то бледные тени. Где-то неподалеку от окна залаяли огромные псы. Миг - и все изменилось: из-за туч выскочил, словно торопясь навести порядок, тонкий серп луны, а над дверью вспыхнул большой фонарь, залив светом весь двор.
Джонни увидел, что во дворе перед большим сараем стоят машины, сельскохозяйственный грузовичок и небольшой культиватор. Бледные тени спешили к нему через двор - оказалось, что это гуси, они возмущенно шипели и угрожающе тянули шеи. Он даже заметил двойной ряд высоких деревьев там, где кончалась потерянная им сейчас подъездная аллея. Облако, закрывавшее месяц все это время, превратилось в огромный серебряный глаз, задумчиво взиравший на происходящее внизу.
Джонни пересек двор, на ходу ощупывая лицо: он пытался установить, насколько оно пострадало в драке. Один глаз ему здорово подбили, но пока еще он не заплыл. Губы распухли. Все болело, впрочем, ощущение было такое, будто боль принадлежала не ему, а кому-то другому. От этой отстраненности им всегда овладевала тоска: что ж он - не человек, что ли? А между тем стоило ему что-нибудь себе как следует представить, как оно становилось до того реальным, словно и в самом деле существовало. Любые фантазии ужасно на него действовали, не только чужие, но и свои; это его тревожило.
"Входить не буду, - решил Джонни. - Отступлю немного назад и очень вежливо попрошу. Я, конечно, давно их не видел, но мы же все-таки знакомы".
К багажнику обшарпанного "фольксвагена" кто-то прислонил большой плакат: "Маори имеют право на землю!" Джонни боком протиснулся мимо него к дому. Вечером в городе были волнения. По улицам разъезжали машины с громкоговорителями, по пути в паб Джонни заметил, что на центральной площади собирались группами люди, а позже в полицейском участке слышал взволнованные голоса молодых активистов. Джонни, которого однажды уже задерживали за нарушение общественного порядка, а потом вызывали в районный суд, чувствовал себя ветераном. Уличные выступления и политические стычки не очень-то его интересовали, но даже здесь, в десяти милях от города, спрятаться от них не удавалось. На длинном транспаранте, повисшем между двух палок, воткнутых в землю у заборчика, отделявшего дом от служб, было написано: "Договор 1840 года - сплошная липа!"
Во дворе возле конуры сидели на цепи две овчарки. Дом - старая ферма с недавней пристройкой - уходил вглубь, в темноту, однако веранда была залита светом, а дверь гостеприимно распахнута. Конечно, Джонни предпочел, чтобы света было поменьше. Ему не хотелось, чтобы кто-то увидел его лицо. Особенно Боннина мать. А если уж разглядит, то пусть бы не сразу. Ну ничего, на голове у него была старая черная шляпа с обвисшими полями - они затенят подбитый глаз, а там, глядишь, тихий голос и вежливое обращение сделают свое дело. Джонни подозревал, что люди порой пугались его вида, даже когда лицо его не украшали синяки; иногда он пользовался этим, чтобы заарканить девчонок определенного типа. Но сейчас ему хотелось выглядеть совсем обыкновенным и уж, во всяком случае, никого не пугать.
- Что с лицом?.. Ах да... Грохнулся с мотоцикла... - с небрежным видом пробормотал он.
Джонни довольно часто говорил сам с собой, репетируя то, что собирался сказать позже.
Родители Бонни оба назывались докторами, только отец был доктором философии, а мать - патологоанатомом; кстати, не исключено, что она тут же поймет, где синяк от падения с мотоцикла, где - от кулака с печаткой на пальце.
- Что ж, кто не рискует, тот ничего не выигрывает! - сообщил Джонни псам.
Он давно уже бросил чечетку, но тут его ноги сами собой бесшумно отбили несколько тактов, просто так, по привычке. А губы сами собой растянулись в улыбке, словно рядом стояла мать и внимательно следила за каждым его движением. В темноте псы не разглядели, что он там делает, но синкопированный ритм уловили и, решив, что он специально их дразнит, взъярились и стали рваться с цепи - уж очень им хотелось вонзить в него зубы.
Джонни поднялся на крыльцо, на ходу репетируя свою речь:
- Бонни, мне нужно спросить тебя только об одном...
Вот она, дверь. Он представил, что Бонни стоит на пороге, высокая и загадочная, с лицом и волосами цвета меда.
- Ты, небось, думаешь, я рехнулся, но сегодня - ровно пять лет... и только мы с тобой видели, как она сорвалась вниз... кроме тебя, мне не у кого спросить...
- А вот и еще один! Ты опоздал. Я слышу, собаки залаяли, значит, думаю, кто-то еще пришел - вот я и включила свет на дворе. Входи.
Конечно, это была не Бонни. Эту девчонку он не знал - приземистая, волосы густые, каштановые и вьются. Джонни надвинул свою разбойничью шляпу пониже.
- Простите, мне бы хотелось поговорить с Бонни. Я ее не задержу.
- С кем? - переспросила девчонка. - Я почти никого не знаю... Честно говоря, я здесь впервые.
- С Бонни Бенедиктой, - произнес Джонни потише. ("Говори в нижнем регистре, Джонни", - советовал ему в свое время преподаватель дикции и драмы.)
- Я ее не знаю, - отвечала девчонка. - Но семья Бенедикта здесь живет. Входи и поищи сам.
- Прекрасно, - сказал Джонни. - Я здесь не задержусь. Мне просто нужно Бонни на минутку.
В дом входить он не собирался, но, когда она повернулась и уверенно двинулась, поглядывая на него через плечо, он шагнул вслед за ней в переднюю, где по стенам висели плащи, а на полу стояли резиновые сапоги, ведра и садовый инвентарь. В кухне, куда его ввела девчонка, горел яркий свет; она была просторная, прямо танцульки устраивай, хотя с одной стороны ее пересекала длинная стойка с теснившимися на ней чашками, блюдцами, телефоном, миской с яйцами, к которым присохла грязь. Тут же валялись какие-то бумаги. Около стойки расположились высокие, как в барах, красные табуреты. Другую часть кухни занимала похожая на алтарь большая плита, в которой ярко горели дрова; перед ней покачивались, словно жрицы, еще две девушки. Левее размещалась обычная электрическая плита, но она бездействовала.
- Та, что в цветастом, - Джилл, а бритая - Эми, - сказала приведшая Джонни девчонка, махнув рукой сначала направо, а потом налево. - А меня зовут Полли.
- Джонни. Джонни Дарт, - представился он.
Девушки с нескрываемым любопытством смотрели на него - от их глаз не укрылись ни висевшие у него на шее наушники плеера, ни широкополая черная шляпа, ни старый блейзер в яркую полоску.
- Какая кухня шикарная, правда? - продолжала Полли. - Настоящая фермерская кухня!
- Извини, - возразила Эми. - На фермерских кухнях пользуются электроплитами. Вода давно бы уже закипела.
- Да ладно! - сказала другая, Джилл. - Они здесь уже пять лет живут. За пять лет всякое может случиться!
- Хочешь чего-нибудь выпить? - спросила Полли, кивнув на бутылки, стоявшие на краю стола. Джонни поглядел на них с опаской.
- Да я уже принял, - признался он.
- А кто не принял? - ответила Полли и щедрой рукой плеснула в стакан джина и лимонада, отправив туда не просто ломтики, а целые куски лимона. Джонни послушно взял из ее рук стакан - напиток оказался таким крепким, что он поперхнулся.
"Ты за это заплатишь", - неслышно предупредил Джонни внутренний голос. "Плевать - жизнь коротка, надо повеселиться, - так же неслышно ответил он. - Пусть знает, кто здесь хозяин!"
- Я бы хотел поговорить с Бонни, - повторил он в третий раз. Джилл поглядела на него с удивлением. Хорошо, что хоть эта знает, о ком речь.
- А разве она здесь? - неуверенно спросила она. - Я ее не видела. Ты же знаешь, она не такая, как Хинеранги.
Джонни понятия не имел, кто такая Хинеранги.
- Тогда, может, с доктором Бенедиктой? - нерешительно спросил он и, вспомнив про младшую сестру Бонни, быстро прибавил: - Или с Самантой.
- Доктор Бенедикта и его жена там, - громко объявила Полли, указав пальцем на дверь. - Они хотят посмотреть новости в полночь. Будет репортаж о маршах протеста по всей стране.
- Неужели уже полночь? - ужаснулся Джонни и неосторожно глотнул еще джина с лимонадом. Конечно, будь голова у него ясной, он бы давно сообразил, что время для визитов слишком позднее. Правда, девчонки вели себя так, словно давно уже его поджидали.
Полли украдкой заглянула под его шляпу.