Трудно было проникнуть взором сквозь густую заросль кустов, лопуха и трав, покрывавшую почти отвесный склон оврага. Блестящая змейка бегучей воды извивалась среди зелени, то зарываясь в ней, то с шумом прыгая по камням.
- Где ты? - тщетно стараясь увидеть друга, спросил Красавчик.
- Здесь. Правее смотри.
Затрясся большой куст бузины, склоненный над водой. Вглядевшись, Красавчик увидал возле него Митьку. Тот улыбался, глядя вверх. И улыбка эта была радостная, веселая, какой Красавчику не случалось еще видеть у Митьки.
- Что ты там делаешь? - тоже улыбаясь, спросил Красавчик.
- Головлей ловлю. Катись ко мне!
- Я давно поднялся, - сказал Шманала, когда Красавчик спустился вниз, - до солнца еще. Смотри, сколько рыбы наловил.
В ямке, вырытой в песке, билось несколько черных скользких рыбешек. Красавчик присел возле них на корточки.
- Ишь ты! Раз… два… четыре… восемь штук! Здорово… А чем ты их ловишь?
- Руками. Посмотри вот.
Митька вошел в воду. Осторожно обойдя камень, он быстро сунул под него обе руки и через секунду вытащил из-под него головля.
Красавчик захлопал в ладоши.
- Ловко… Давай его сюда скорее, а то вырвется вше!
- Не вырвется… Лови!
Мелькнув в воздухе, рыба забилась в траве на берегу. Красавчик кинулся к ней. Восторг охватил его, когда в руке затрепетала скользкая, верткая рыба. Бережно отнес ее мальчик и положил в яму к другим рыбам.
Ему захотелось самому попытать счастья в охоте. Он вошел в воду и, подражая Митьке, стал обшаривать под водою камни. Но не везло как-то. Подчас и скользила под пальцами рыбья чешуя, однако Красавчику не удавалось схватить рыбу: она вывертывалась и уходила прямо сквозь пальцы.
- Хватит! - прервал Митька ловлю. - У меня уж 15 штук накопилось. А у тебя?
- Ничего.
Митька фыркнул.
- Рыболов тоже! Ну, да наловчишься потом… Сначала-то и у меня ничего не выходило… Пойдем-ка стряпать теперь.
Рыбу испекли в горячей золе. Завтрак получился вкусный. По крайней мере Красавчик находил, что ничего вкуснее ему не приходилось есть.
Впервые пришлось Красавчику есть завтрак, сооруженный собственными трудами, и это приводило его в восторг. Он восхищался ловкостью, с которой Митька развел костер и зажарил рыбу. Ничего подобного не приходилось еще видеть.
- Ловко ты делаешь все это, - не мог не похвалить он приятеля.
- Ну, еще бы! - отозвался тот. - Ведь прошлое лето я два месяца прожил в этих местах - научился.
Красавчик задумался на минуту.
- А не скучно тебе было?
Митька вскинул на него глаза.
- Чего скучно?
- А одному-то?
- Не-ет, - протянул Митька, возясь у костра. И добавил после молчания: - Вдвоем-то понятно веселее, хоть и одному скучать-то не приходилось. Тут дачи недалеко и станция… На станцию я шманать ходил…
- Ходил?
- Понятно, ходил.
Митька бросил мимолетный взгляд на товарища и нахмурился.
- Чего глаза-то выпучил? Деньги нужны же были…
Замолчали. Красавчик уставился взором в огонь и долго глядел на костер, не мигая. Митька занялся рыбой и по отрывистым резким движениям его было видно, что он недоволен чем-то. Наконец, Красавчик спросил робко:
- А теперь?.. не будешь шманать?
Митька прочел тревогу и грусть во взгляде товарища. Он сердито дернулся и буркнул сквозь зубы:
- Чего говорить об этом…
И разговор больше не клеился. Пропало веселое настроение, словно что-то тяжелое придавило его. Красавчик погрузился в грустное раздумье. Митька же злился почему-то: впервые разговор о воровстве поднял что-то тяжелое в его душе, и это было в высшей степени странно.
Когда поспел завтрак, настроение поднялось. Уплетая рыбу, друзья повеселели и к концу трапезы болтали с прежней веселостью: темное, что надвинулось внезапно, отошло, и снова на душе у друзей было радостно и легко.
Поели и развалились возле костра в живописных позах. Митька вынул махорку из кармана и занялся свертыванием "цигарок". Одну для друга, другую - себе.
- Теперь совсем на своей воле зажили, - заговорил он. - Только здесь-то мы не останемся, Миша. Здесь нам нечего околачиваться.
- Почему?
- Место плохое. Как тут жить на открытой полянке? Я знаю местечко получше. Недалеко отсюда… Есть тут озеро, а на берегу пещера. В ней я жил прошлое лето и теперь в ней заживем. Отдохнем вот только и пойдем туда. Там чудо и только. Дачи близко… Станция тоже…
При упоминании о станции Красавчик кинул на Митьку тревожный взгляд. Но взор Митьки был безмятежно спокоен, и тревога Красавчика погасла.
- И пойдем туда, - продолжал Митька. - Ты что думаешь?
Красавчик ни о чем не думал. Так хорошо было лежать на мягкой траве и ощущать теплую ласку солнца, что ни одна мысль не лезла в голову. Кроме того, ему было все равно, куда идти. Была бы только свобода и лес. Он кивнул головой.
- Мне что? Пойдем, хоть сейчас.
- Ну денек-то побудем тут еще. Отдохнем, как следует, и тогда пойдем.
Солнце начинало припекать. Жарко становилось на площадке, и друзья перешли под тень кустов.
- Легче тут немного, - заметил Митька, скидывая однако толстую серую арестантскую куртку. - Скинь и ты - право хорошо.
Красавчик последовал примеру друга. Приятная прохлада охватила тело. Оба с наслаждением разлеглись на траве, здесь, под кустами, еще влажной от росы.
Куртки, по-видимому, дали новое направление мыслям Митьки. Швырнув окурок "цигарки" в кусты, он, повернулся к приятелю.
- Нам надо бы одежу сменить, Красавчик. В этой штуке, он ткнул кулаком в куртку, - нас и распознать могут. Тут не смотри, что чухны живут, а полиция-то русская. Фараоны разнюхают мигом. Одежу непременно сменить надо, а то засыпемся.
Красавчик был настолько далек от каких бы то ни было мыслей, связанных с тюрьмой, что забыл даже о тюремной одежде, которую носил. Опасения Шманалы показались ему справедливыми.
- Правда, - согласился он, - а где другую одежу взять?
- Где? - Митька отвел взгляд в сторону.
В прошлое лето он попросту украл себе коломянковую куртку со двора какой-то дачи. По его мнению, это был самый простой и самый верный способ переодеться. Но он почему-то воздержался предложить этот способ Красавчику. Он знал, что Красавчик не согласится, и мысленно обозвал его "дураком" и "трусом". Как нарочно, Красавчик спросил в эту минуту:
- А в прошлое лето ты как же?
Лукавая улыбка скользнула по губам Митьки.
- В прошлое? Да просто стырил… Сушат дачники на заборах разные рубахи ну, я и взял себе одну.
Из скромности Митька умолчал о том, что "стырил" он не одну, а несколько рубах. Не рассказал так же и о том, что лишние рубахи были проданы владельцу постоялого двора возле станции.
Красавчик ничего не ответил. Только в глазах его скользнуло, опасение. Митька заметил это и раздражение шевельнулось в его душе.
- Тебе-то, понятно, "слабо" станет пойти на это… "Плакальщик" ведь ты… Может, выскулишь у дачников нам по рубахе?
Насмешка больно резанула Красавчика. Он поглядел с укоризной на Митьку.
- Зачем говоришь так? Я ведь… - дрогнули губы, и Красавчик не договорил.
Митьке стало жалко товарища.
- Пошутил я, Миша, - хмуро вымолвил он, - не сердись… А насчет стрельбы это я верно сказал, - продолжал он. - Коли не стырить, так выскулить по рубахе придется. Надо будет к дачникам пойти. Пострелять… Я уж надумал как…
Слова Митьки неприятно подействовали на Красавчика. Точно взял кто-то вдруг его радостную, ликующую душу и погрузил во что-то мрачное и холодное. Он точно сразу перенесся к Крысе, в прежнюю постылую обстановку. Красавчик даже кинул вокруг недоумевающий взор: не пропали ли яркая зелень, теплая ласка майского дня и веселый беспокойный птичий гомон? Стремясь на свободу, он мечтал о другой, неведомой, но счастливой жизни, в которой даже тенью не проскользнет печальное прошлое. Он думал зажить с Митькой совершенно по-новому и, вырвавшись из тюрьмы, ни разу не вспомнил о своем прежнем ремесле. Слова друга камнем легли на душу. Красавчик вздохнул и пригорюнился, как человек, которого безжалостно вырвали из области фантазии и кинули в скучную, серую действительность.
От Митьки не укрылась подавленность приятеля. У отчаянного питомца Крысы - Митьки-Шманалы - была чуткая душа. Он понял друга, хотя и странной показалась ему причина его печали.
- Эх, Красавчик, - почти с досадой вымолвил он, - да ведь один раз пойдем только! Потом уж не будем стрелять. Так разве, если на табак да на хлеб понадобится… А когда ягоды да грибы пойдут, то ни стрелять, ни шманать не нужно будет - собирать будем и продавать. Чего ты? Да и теперь-то, когда будем ходить, - я буду говорить, а ты только ходи со мной… Тебе-то и дела будет, что ходить со мной да молчать. Понятно, если спросят о чем, то ответишь - я научу тебя как. Понял?
- Понял. Да это все равно, ходить или говорить… Думал я, Митя, что не нужно этого будет… Вот я почему… А уж раз нужно, то пойдем…
- Ну вот и молодец! - оживился Митька. - Ты хороший парень! Не пойти ли нам сегодня за рубахами-то?
Красавчику было безразлично, когда идти. Мечты его все равно потерпели крушение. Его утешало только, что в недалеком будущем все-таки не нужно будет собирать милостыню.
- Мне все равно, - вздохнув проговорил он.
- Ну и ладно. А не искупаться ли нам? - предложил Митька, чтобы развлечь приятеля. - Айда, брат, к ручью.
- Пойдем, - оживился Красавчик.
Вода в ручье оказалась холодная: долго купаться не было возможности. Друзья скоро снова забрались нагишом на площадку. Обоих била дрожь от студеной воды и приятно было подставить горячему солнцу иззябшее тело.
- Брр… - вымолвил Митька. - И холодная же вода! Не иначе, как ключевая.
Он шлепнул по плечу Красавчика:
- Сойдемся, что ли?
Красавчик, смеясь, согласился. Оба сцепились в клубок и с хохотом покатились по поляне. На белом теле Красавчика смугло выделялись упругие члены Митьки, шутя перебрасывавшего и катавшего по траве приятеля. Громкий смех наполнил полянку, спугнув птиц с кустов.
- Что это у тебя? - прекратил Митька борьбу и, отдышиваясь, уставился пальцем в левое плечо Красавчика. - Что это?
- Где? - еле вымолвил тот сквозь одышку.
- Да на плече.
- Ах, тут! Родимое пятно…
- Впервые вижу такое родимое пятно. Посмотри-ка, ну ровно бабочка коричневая… Вот крылышки, хвостик, головка… Усы даже… Ей-ей, как вырисовано… Совсем бабочка…
- А раньше ты не видал его у меня? - усмехнулся Красавчик. - Ведь сколько времени вместе жили.
- Не пришлось. Эх, да! - вспомнив воскликнул Митька. - Колька-Палач говорил мне про бабочку у тебя на плече. Ты с ним на Бабьей речке купался, так видел он, правда! И бывают же такие штуки… Только неспроста это…
- Почему неспроста?
- Да так, - уклончиво заметил Митька, - только уж запомни, что неспроста, уверенно добавил он, одевая белье.
Одеваясь, Красавчик задумался. Почему-то вспомнилась вдруг Крыса, Колька-Палач и другие ее питомцы. Почему-то уверенность Митьки, что "неспроста" у него родимое пятно приняло форму бабочки, выдвинуло в памяти горбунью и старых сотоварищей. До этого он не говорил с Митькой о Крысе, а теперь почему-то захотелось потолковать о ней. Когда оделись и улеглись на солнцепеке, он спросил:
- Ты знал Крысу до того, как стал жить у нее?
Тема разговора даже Митьке показалась странной. Он с недоумением взглянул на Красавчика.
- Знал. Чего это ты о ней вспомнил?
Красавчик пожал плечами.
- Не знаю. Может не к добру это…
- Понятно, не к добру. Разве чертовки вспоминаются к добру? - наставительно заметил Митька.
Красавчик мысленно согласился с ним. Однако старуха продолжала занимать мысли и он не мог удержаться от дальнейших расспросов.
- Когда же ты узнал ее?
Митька фыркнул.
- Я то, братец, знаю ее года четыре, а слыхал про нее много от людей, знавших ее и по 20 лет. А ты мало что ли знаешь ее? Племянник ведь… И мало ли она колотила тебя? Забыл, что ли?
В воспоминаниях этих было мало приятного. Красавчик съежился…
- Спасибо тебе, - тихо вымолвил он. - Ты вступился.
- Чего там, - махнул Митька рукой, и что-то хмурое, угрюмое, почти волчье скользнуло в его взоре. - Сволочь она, вот что!
Он отвернулся, как бы отказываясь от дальнейших разговоров, но, минуту спустя, снова повернул лицо к товарищу. Оно было хмуро и в глазах горели искры ненависти.
- Ведьма она! - каким-то глухим голосом заговорил он. - Ей бы давно в каторгу надо… Знаешь ты, что она делала раньше когда ты-то и на свет не родился?
Красавчик потряс головой, превращаясь в слух: по тону Митьки он понял, что узнает нечто необычайное.
- Детей она крала и уродовала… Ноги, руки ломала им, каленым железом глаза выжигала… И много еще чего делала… Убить ее мало!.. Делала она эти штуки, когда еще с мужем жила… Знаешь Егорку-Курчавого, которого застрюмили в прошлый год на мухе?
Красавчик утвердительно кивнул головой.
- Ну, вот… Курчавый знает Крысу лет 20. Еще она тогда в Одессе жила. Рассказывал про нее Егорка разное… В чайной у Доброхотова сидели мы, года два тому. Он и мужа ейного знал. В Одессе они вместе детей коверкали, уродов из них делали…
- Зачем? - чуть ли не холодея от ужаса, спросил Красавчик.
- Тоже спросил! - криво усмехнулся Митька. - Думаешь, все такими херувимами, как ты, стрелять ходят? Нет, брат, нищенкам нужны ребята пострашнее, чтобы господ жалобить… Вот Крыса и делала таких, что страх смотреть на них было, и продавала их разным нищим. Потом вышло у нее в Одессе такое дело, что никак больше жить там нельзя было. Она с мужам - в Питер. В Питере она тоже взялась бы за прежнее дело, да мужа тут пришили… Ваську Карзубого знаешь? Ну вот он его и пришил. Ночью в "Виндаве" Крысин муж в карты сжулил, а Карзубка его пером… Пришил… Без мужа-то Крысе нечего стало делать. Говорят, он мастером был ребят уродовать, а она только таскала их. Вдовая Крыса начала плакальщиков держать да "купленным" промышлять… Лет десять поди этим живет… Вот она какая, Крыса-то… Че-ертовка!
Митька с остервенением вытянул последнее слово и плюнул.
- Бросим говорить о ней… Сволочь она и только. Пойдем-ка, брат, лучше к дачникам рубахи стрелять…
Но Красавчик не мог успокоиться; то, что узнал он про Крысу, делало горбунью чудовищем каким-то. Он содрогнулся, подумав что было бы с ним, если бы он не приходился ей родственником. Дрожь прошла по спине, когда мальчик представил себе муки, которые терпели несчастные дети. Кровь стыла при мысли, что ему могли каленым железом выжечь глаза или переломить руки и ноги…
- А как же делали они? - спросил Красавчик и в глазах его, устремленных на друга, светился ужас.
- Что делали? - не понял Митька.
- Да детей калечили.
- А кто их знает. Не видал я. По-разному, верно…
- По-разному… - шепотом повторил Красавчик. - И много они покалечили?
- Пожалуй не мало… Да брось ты их, Миша! Говорить противно. Пойдем-ка лучше дело делать.
III
Митька-"плакальщик"
Красавчик поднялся с травы вслед за Митькой и потянулся к куртке, но Митька остановил ого.
- Куртку-то оставь!
Красавчик с удивлением посмотрел на него.
- Не поймешь, что ли? - продолжал Митька. - Ведь к дачникам мы пойдем, а там и на фараона налететь можно… В куртках идти не годится.
Красавчик недоумевал.
- Да как же идти тогда?
- А так. В сорочках прямо. Это даже лучше ведь погорельцы мы будем.
- Погорельцы?
Красавчик так и застыл на корточках, протянув руку к курткам, валявшимся под кустами. Лицо его выражало страшное недоумение и стало до того потешным, что Митька звонко расхохотался.
- Ну, да, погорельцы, - сквозь смех пояснил он: - ну значит, после пожара. Папенька с маменькой сгорели, в огне, сестра-малолеток тоже, а мы еле выскочили прямо в рубахах… Штаны люди добрые дали, а то бы и вовсе нагишом пришлось по дачам ходить…
Красавчик не мог понять, шутит Митька или говорит серьезно. Шманала то и дело прерывал свою речь смехом, так что под конец Красавчик тоже начал улыбаться.
- Ты не смейся, - заметил Митька, - я ведь всурьез говорю, - и продолжал уже вполне серьезно: - Комедь мы такую сломаем: братья мы с тобой, жили с родителями в деревне Сороки, под Питером. Две недели тому погорели. Три дома сгорело в деревне, ну и наш тоже. Ночью мы из огня выскочили, в чем были, понимаешь?
Красавчик начинал понимать. Он подивился в душе изобретательности приятеля.
- Тятька с год тому помер, - плаксивым тоном заправского нищенки продолжал Митька, - помогите, милостивцы сиротиночкам бедным. Мамка сгорела… Бездомные мы, бесприютные… Одежонки нет ли какой, благодетели?
Митька нараспев вытянул это жалобным голосом в то время, как глаза его лукаво усмехались Красавчику.
- Ну что? здорово? - торжествующе спросил он.
Красавчику Митька напомнил нищенствующую армию Крысы. Юные рабы горбуньи точно таким образом выклянчивали подачку, выдумывая разные небылицы, чтобы разжалобить сердобольного прохожего. Сам Красавчик не прибегал к подобным приемам и поразился, откуда они у Митьки. Ведь Митька презирал "плакальщиков" и всегда промышлял лишь благородным ремеслом "фартового". Он не мог скрыть от приятеля своего удивления.
- Где ты наловчился этому? - Митька самодовольно улыбнулся.
- Я все смогу. Да и не трудно быть "плакальщиком" - это каждый может. Вот пошманать попробуй! - Митька многозначительно кивнул головой, как бы желая выразить этим движением всю трудность своего ремесла. В нем заговорила своеобразная профессиональная гордость.
- Да, пошманай-ка! - не без важности добавил он. - На первом пистончике заметут…
Митька махнул рукой с солидным видом многоопытного, знающего человека и продолжал с легким презрением в тоне:
- А скулить - это плевое дело. Скулить всякий может…
- А я вот не могу, - тихо и как бы виновато, проговорил Красавчик.
- Ну, это ты!
Красавчик покраснел слегка: в голосе Митьки звучало странное безнадежное осуждение. Митька хотя и любил Красавчика, но в глубине души таил горькую мысль, что из него ничего "путного" не выйдет.
- Ну, заговорились мы! - спохватился Митька, поднимая глаза к солнцу. - Уж второй час, поди. Снарядимся-ка в путь!
Он выпустил поверх брюк сорочку и опоясался тонким ремешком от штанов.
- Вот так. Валяй-ка и ты.