Грубые холстинные сорочки могли сыграть роль блуз. Красавчик заметил это, и в нем замаячила надежда уговорить Митьку вообще ограничиться таким костюмом: несмотря на наружное равнодушие, ему совсем не улыбалась мысль ходить по дачам, собирая милостыню. Но Митьку трудно было уговорить.
- Сказал тоже! - возразил он. - А это куда денешь?
Он обернулся спиной к приятелю и ткнул себя кулаком между лопаток.
На сорочке стояли какие-то черные знаки. Красавчик не умел читать и потому не понял их значения.
- Что это?
- Буквы: пе, те, эм, - пояснил Митька (когда он впервые попал в тюрьму, его там обучили грамоте). - Это значит: петербургская тюрьма малолетних. Понял?
Красавчик кивнул головой.
- Долго находишь в таком костюме-то? - продолжал Митька. - Теперь мы пока клеймо землей затрем - ну, на раз сойдет… А потом новые рубахи нужны.
Красавчик молчал, соглашаясь с Митькой. Раз на сорочках имелись клейма, они не могли быть безопасными.
Следуя указаниям друга, он взял горсть земли и принялся натирать ею спину Митьке, пока грязное пятно не закрыло предательских букв.
- Пониже тоже потри, - наставлял Митька, - на лопатке тоже можно - пусть рубаха выглядит грязной, а то одно пятно на спине тоже не ладно.
Потом он собственноручно занялся Красавчиком. Минуту спустя, сорочки мальчиков покрылись слоем грязи, точно друзья целую неделю провалялись в болоте.
- Вот так хорошо! - не без удовольствия заметил Митька, обозревая свою работу. - Ни один леший не додумается теперь, что у нас на спинах было. Ну, возьми котомку и айда!
- А куртки? - вспомнил Красавчик.
- Мы их в кусты запрячем. Тут никто не найдет.
В испачканных рубахах, босиком и без шапок друзья представляли собой довольно печальную картину. Митька понимал это и смеялся, запрятывая куртки в кусты.
- Таким, как мы, обязательно подадут. Барыни - они жалостливые, пожалеют сирот.
А Красавчику не по себе было от этого смеха. Тяжелое давило душу. Им овладела та же тоска, что томила постоянно у Крысы.
Он побрел за Митькой с тем же грустно-покорным видом, с каким каждое утро выходил из логова горбуньи за сбором милостыни. Для него померк как-то сразу ясный день, птицы словно запели тоскливее. А ручей… Красавчику чудилось в его беспокойном ропоте что-то угрюмое и даже зловещее.
Митька, наоборот, вел себя так, словно собрался на веселую потеху. Он шутил, смеялся над своим плачевным видом и сиротством. Вообще он точно переродился. Хмурый, замкнутый у Крысы и в тюрьме, он в лесу вдруг переполнился жизнерадостностью; она так и брызгала из него. Это и радовало и удивляло Красавчика: он был рад перемене в друге, в то же время удивлялся, как можно быть веселым, когда идешь на такое постылое дело, как нищенство. Веселость Митьки поражала еще тем, что он, презиравший "плакальщиков", словно радуется тому, что превратился вдруг в "плакальщика". Этого Красавчик никак не мог понять.
Какая-то узкая быстрая речонка преградила путь. Голубой ленточкой извивалась она в высоких холмистых берегах, то разливаясь тихим прозрачным озерцом, то широкими складками гоня струи воды… В них золотом дрожали солнечные лучи и уродливо расплывались отражения сосен, глядевшихся в воду с уступов берегов.
Нужно было перебраться вброд. Митька уверенно сошел в воду, засучив штаны.
- Мелко тут, - не оборачиваясь, сказал он. - Иди за мной, только не поскользнись скользкие камни тут.
Течение било в босые ноги. Они скользили на камнях, и на каждом шагу можно было упасть. Митьку даже это забавляло. Он балансировал, сопротивляясь течению, и, хохотал.
- Ха-ха! Хорошо бы в одежде искупаться! Тогда бы мокрые мы еще больше настреляли… Верно, Мишка?
Красавчик не выдержал. Веселое настроение приятеля его начинало злить. Последняя шутка вывела из себя.
- И чего ты радуешься-то? - со злобой крикнул он.
Митька в это время выбирался на противоположный берег. Возглас приятеля заставил его обернуться. С лица его не успела сбежать еще веселая улыбка, и в глазах светились лукавые огоньки. Красавчик насупился.
- И чего радуешься-то? - повторил он. - Рад, что в плакальщики записался?
Погасла улыбка на лице Митьки. Что-то хмурое набежало. Он пытливо поглядел на Красавчика, точно желая проникнуть в глубину его души. Вспыхнуло в нем странное чувство; оно обычно появлялось, когда задевали в нем гордость карманщика, и тогда Митька был способен на ножовую расправу.
- А ты-то чего поешь? - начал он медленно и как-то зловеще.
Но вид унылой фигуры приятеля, бредшего по воде, казавшейся несчастной, обездоленной какой-то, подавил злое, готовое вырваться наружу. Сострадание родилось в душе, проснулась хмурая ласка. Митька улыбнулся и протянул руку приятелю.
- Давай пособлю…
А когда Мишка очутился на берегу, он добавил, не выпуская руки друга и глядя куда-то вглубь леса.
- Из-за тебя я плакальщиком стал. Без тебя разве пошел бы я стрелять?
И в голосе Шманалы чувствовался ласковый укор; так укорять может только любящий отец или старший брат. Красавчик почувствовал себя виноватым. Ему вдруг жалко стало, что он обидел приятеля.
- Верно, из-за меня, - тихо сознался он. - Не сердись на меня: мне тяжело так…
Митька слегка пожал руку Красавчика и промолвил сочувственно:
- Знаю, у Крысы тебе тоже тяжело было - видал я. Только все, брат, это ерунда. Не унывай. Ведь раз какой-нибудь и пойдем-то… Вот те крест, что больше не пойдем. А смеюсь я потому, что смешно будет околпачивать сердобольных барынь. Сам увидишь, что весело будет… Погорельцы, бедные братья, увинтившие из тюрьмы. Не смешно ли?
Митька снова расхохотался. Смех его подействовал даже на Красавчика: он слегка улыбнулся.
- Ну вот, так-то лучше! - поймал улыбку Митька. - И чего право печалиться, когда хорошо так тут!
И верно, хорошо было. Стройные стволы сосен высились кругом, тихо покачивая мохнатыми верхушками. Солнце светило сквозь них, золотым кружевом переливаясь по мягкому слою сухих хвой, устилавших землю. Справа речка сверкала, извиваясь в зеленых берегах, и шептали о чем-то непонятном ее торопливые воды. Лесной жаворонок задорно сыпал сверху коротенькую трель, словно приглашая веселиться вместе с ним. И только одинокая кукушка где-то далеко-далеко повторяла свой вечный тоскливый вопрос.
Красавчик невольно поднял взор кверху. Раскидистые ветки сосен, казалось, плавали в голубом небе, уходя в его бездонную глубину. Вот с одной из них вспорхнула темная точка, нырнула ввысь, в золотистое солнечное море, и звонкая трель коротенькой песни посыпалась оттуда. Птичка описала круг и снова опустилась на ветку, а где-то в другой стороне ей ответила такая же звонкая веселая песнь.
- Верно, хорошо! - вслух подумал Красавчик и тихий восторг наполнил его… Светлая радость затеплила огоньки в глазах и даже пробилась легким румянцем сквозь щеки. Он засмеялся без всякой причины: стало вдруг радостно и легко.
- Давно бы так! - одобрил Митька. - Хныкать нечего тут. Все хорошо и весело. Споем-ка!
И, не дожидаясь ответа, он затянул звонким альтом:
В Петербурге я родился,
Воспитался у родных,
Воровать я научился
С самых малых лет своих…
Это была ухарская песня воров, которая больше всего нравилась Митьке. Ее бесшабашный мотив, в котором проскальзывала порой грусть, был как-то не у места среди торжественной лесной обстановки. Красавчик сразу почувствовал это и ему показалось, что эхо, как-то недоумевая, разносит звонкий голос друга:
Имел английские отмычки,
Имел я финское перо,
Я не боялся ни с кем стычки,
И мне зарезать все равно…
Митька оборвал вдруг песню, словно смутившись чего-то. Последняя нота замерла где-то вдали тоскливым откликом, слившись с далеким криком кукушки. Тоскою повеяло.
- Не выходит что-то песня, - как бы удивился Митька. - С чего бы это? Ведь всегда хорошо выходило…
Он покачал головой и на минуту погрузился в раздумье. Потом поглядел на Красавчика и улыбнулся.
- Не такие тут песни петь надо, - заметил он.
Красавчик молчаливо согласился.
- Другую запоем! - не унывал Митька.
Но в памяти вертелись лишь разухабистые воровские мотивы, которые - Митька почувствовал это - не вязались с обстановкой, не "выходят" здесь. Тщетно поискав в памяти подходящую песню, Митька плюнул сердито:
- Черт с ними, с песнями! Попоем потом, а теперь скоро и дойдем уж - делом нужно заняться.
Выбрались на дорогу. Она извивалась между деревьев желтой песчаной полосой, то пропадая на поворотах, то снова появляясь лентой. Глубокие колеи, бороздившие ее, доказывали, что по ней часто ездят. Да и теперь слышался скрип колес где-то позади мальчуганов.
- Эта самая дорога и есть, - сообщил Митька. - Там вот у озера и будут дачи.
Он стал совершенно серьезен. Деловитость отразилась на лице. Брови нахмурились слегка, и Митька стал похож на прежнего Шманалу, собравшегося на "работу".
- Ты ничего не говори - лучше будет, наставлял он. - Слушай, что я буду говорить, и наматывай на ус. Уж это я буду пушку лить, а ты молчи. Помни только, что погорельцы мы. Не забудешь?
- Ладно, - согласился Красавчик.
Теперь его начало уже интересовать, как-то Митька справится со своей ролью.
За одним из поворотов дороги лес расступался, дугой обходя обширную поляну. Дорога зазмеилась среди зеленых холмов и стала заметно опускаться. Куча яркой зелени лиственных дерев виднелась впереди. Среди нее мелькали красные железные и черепичные крыши и сверкала какая-то серебряная полоска.
- Вот они - дачи-то, - указал Митька. - А там вон озеро. Вишь сверкает…
Лошадиный топот, раздавшийся совсем близко, заставил Митьку замолкнуть. Он обернулся.
Из леса вынырнул небольшой, изящный шарабан-двуколка. Гимназист лет 12-ти правил жирной маленькой шведкой, Рядом с ним сидела дама, вся в черном, и длинная полоса крепа развевалась на ее шляпе.
- Ну, Мишка, держи ухо востро, - шепнул Митька. - Сейчас попробуем. Барыня-то вдова видно - лучшего случая и не найти.
Шарабан поравнялся с мальчиками, и Митька вдруг стал неузнаваем. На лице его изобразилось мигом что-то жалкое, слезливое. Он странно как-то всхлипнул и побежал за экипажем.
- Барыня-благодетельница, - услыхал Красавчик плаксивое причитание, - подай милостыньку Христа ради сиротинкам-погорельцам. Отец помер, а мать на пожаре сгорела. Ба-а-рыня, миленькая… Заставь Богу молить… Изба сгорела, мамка…
Красавчик забыл о своей роли. Вытаращив глаза от удивления, он следил за приятелем. Митька, жалкий, приниженный какой-то, бежал возле двуколки, тягучим молящим голосом выпрашивая подачку. Это было так непохоже на Шманалу, что Красавчик не мог придти в себя от изумления. Незаметный жест Митьки заставил его опомниться: Митька движением руки звал его к себе. Красавчик почувствовал, что кровь хлынула ему в лицо, но все-таки побежал за другом.
С минуту дама и гимназист с любопытством глядели на странную пару. Митька не переставал клянчить, а Красавчик молча бежал рядом с ним, не смея почему-то глаз оторвать от земли. Никогда еще он не собирал милостыни таким необыкновенным способом и весь горел от стыда.
Во взоре дамы отразилось сострадание. Движением руки она велела гимназисту остановить лошадь, и Красавчик ясно услышал фразу, сказанную вполголоса:
- Несчастные дети.
Красавчик еще больше смутился, а Митька воспользовался случаем, чтобы повторить длинный ряд причитаний. В голосе его дрожали слезы, когда он закончил:
- Ни рубашечки, ничего нет у нас, милостивица… Все погорело… Не найдется ли барыня, у тебя одежонки какой… Холодно так-то ночью в лесу… Голодно и холодно, - вспомнил он любимую фразу Крысиных плакальщиков.
Дама раскрыла ридикюль и принялась рыться в нем. Острым хищным взглядом скользнул Митька по ридикюлю, но мгновенно же физиономия его приняла страдальческий облик.
Дама протянула монету. Митька взял ее, униженно кланяясь и крестясь:
- Дай Бог тебе доброго здоровья, благодетельница-барыня. Бог не забудет тебя… Живи на радость деткам… Дай тебе Бог…
Ласковая улыбка осветила лицо дамы. Она еще раз окинула взглядом фигуры юных бродяг:
- Откуда вы, детки?
Голос был мягкий, ласковый и печальный. Красавчику никогда не приходилось слышать такого обращения. Голос дамы проник ему в душу и тронул в ней тоскливое что то, какие-то погибшие мечты… Он поднял глаза и встретился на минуту со взглядом дамы. Печален был взгляд ее и ласков в то же время.
- Откуда вы, детки?
- Из деревни Сороки, барыня, - беззастенчиво солгал Митька. - Под Петербургом это… Погорели мы… Пол деревни сгорело… Ма-амка… то-оже…
Он даже всхлипнул, словно воспоминание о сгоревшей "мамке" терзало его сердце. Красавчику не по себе стало: ему казалось преступным лгать такой доброй ласковой барыне.
Дама вздохнула. Кинула любящий взгляд на гимназиста, потом снова обернулась к нищенкам.
- Придите ко мне вечером, я вам приготовлю кое-что из платья. Вот адрес мой. Читать умеете?
- Умеем, умеем! - торопливо воскликнул Митька.
- Я живу вон в этих дачах, продолжала она, указывая белым квадратиком картона на дачи впереди. Приходите вечером, часов в девять. Ну, а пока прощайте, милые.
Гимназист тронул вожжи, и лошадка бойко побежала по дороге. Митька послал вслед двуколке несколько благодарностей и обернулся к приятелю. Он весь сиял торжеством.
- Что, ловко брат? Ломыгу дала да еще одежу обещала… Что, брат?
Он подпрыгнул даже от избытка чувств и весело рассмеялся.
- Барынь-то этих всегда провести можно. Какую угодно пушку заряди - все сойдет… Не умею я стрелять по-твоему, а? Чего ты опять кислишься?
Красавчик не разделял восторга приятеля. Правда, он был доволен успехом, но в то же время его мучило что-то. Угрызения совести кололи душу. Стыдно было того, что Митька прибег к такому обману, чтобы получить подачку. Ему захотелось сказать об этом другу, но он не умел определить своих чувств и сказал только почти шепотом:
- Нехорошо это, Митя! - Митька даже рот раскрыл.
- Что нехорошо?
- А все это… Вот барыня… Ты соврал…
Он путался, сбивался и робко как-то глядел на Митьку, словно боясь, что тот не поймет его.
С минуту Митька недоумевал. Потом сердитый огонек вспыхнул в его глазах.
- Это нехорошо, что я одежу достал и ломыгу?
Он вызывающе глядел на Мишку, и недоброе что-то слышалось в его голосе, угроза какая-то. Красавчик совсем оробел.
- Да не то я, Митя… Не понимаешь ты, испуганно возразил он. - Не то я хотел сказать…
Митька продолжал смотреть молча. Потом презрение отразилось в его глазах. Он плюнул.
- А ну те к черту… Баба несчастная.
И сердито дернувшись, пошел дальше, весь горя негодованием и презрением. В мыслях он продолжал ругать приятеля и приходил к грустному заключению, что с таким "хнычем" им не зажить так, как хотелось ему.
Красавчик виновато брел позади. Тоскливо, неприятно было у него на душе. Он шел понурившись, пришибленный и убитый. Ему было неприятно, что Митька рассердился, не понял его, и в то же время чувствовал вину перед другом. Ведь чуть ли не ради него Митька разыграл комедию с дамой. Ведь не будь его, Шманала иным путем добыл бы себе нужную одежду, не унижаясь до выклянчивания и наглого обмана. И с его, Красавчика, стороны пожалуй нехорошо было упрекать приятеля…
Эти мысли растравляли мальчика. К горлу у него начинало подкатываться что-то горькое, и туман застилал глаза. Было так горько, так скверно на душе, что хотелось плакать.
Митька обернулся и приостановился немного.
- Чего ты застрял там? - крикнул он.
И в голосе его звучало еще раздражение, хотя и затихающее, правда. Он подождал товарища и пошел рядом с ним, хмурый угрюмый. Он не глядел на Красавчика, продолжая еще сердиться, хотя в душе почему-то жалел приятеля: уж больно убитым и огорченным казался он.
"Черт с ним, пусть! - с раздражением думал Митька. - Вперед умнее будет… Для него хлопочешь, а он… Да без тебя стал бы я что ли скулить перед барыней и этим шкетом - синей говядиной? Черт бы брал их…"
Митька сплюнул со злостью. Красавчик кинул на него робкий взгляд. Митька поймал его и больше нахмурился.
Все еще молча вошли в поселок. По обоим сторонам дороги потянулись дачи, но друзья не обращали на них внимания, целиком поглощенные разладом. Митьке и хотелось уже сказать Красавчику какое-нибудь ласковое слово, но мешало что-то. Какое-то упрямство, странное и непонятное. Митька начинал злиться даже на самого себя, но это не только не помогло, а ухудшало дело. Красавчику казалось, что Митька злится на него, и он в свою очередь боялся заговорить с приятелем.
- А вы откуда, посадия?
Друзья вздрогнули услышав этот оклик, и испуганно обернулись: их настигала громадная широкоплечая фигура, туго перетянутая полицейским мундиром.
- Урядник! - меняясь в лице, прошептал Митька.
Он с отчаяньем оглянулся по сторонам. Но поздно было убегать: полицейский был в каких-нибудь пяти шагах.
Урядник вплотную подошел к мальчикам.
- Вы откуда взялись? - повторил он, окидывая строгим взглядом юных бродяг. От него не укрылось замешательство мальчиков и взгляд его стал подозрительным.
Красавчик совершенно растерялся. Встреча была такой неожиданной, что мальчик никак не мог понять, откуда взялся полицейский. Ужасная мысль, что урядник понял, кто они, невольно заставила задрожать.
Громадная широкоплечая фигура урядника казалась внушительной. Грозный взгляд требовал ответа. Красавчик кинул на товарища отчаянный взгляд.
- Мы… мы, - начал Митька, тщетно надумывая, что бы соврать: он не был подготовлен к подобной встрече, и вся его находчивость пропала, словно смел ее, как мусор метлой, грозный вопрос.
- Что мы, мы? - передразнил урядник. - Воровать пришли? Кто вы и откуда?
Положение становилось отчаянным. "Засыпемся" - пронеслось в голове Митьки, и неприятный озноб прошел по его телу. Он кидал кругом отчаянные взгляды, словно стараясь увидеть где-нибудь якорь спасения. И каким заманчивым, каким родным и близким казался ему в эту минуту лес, темной стеной видневшийся позади зеленых холмов.
- Воровать пришли? Ах вы обормоты! Я вам покажу…
Урядник выругался и схватил Митьку за шиворот.
- Отвечай же, посач!
За пазухой что-то кольнуло. Митька вспомнил вдруг недавнюю встречу и чуть не вскрикнул от радости.
- Никак нет, ваше благородие, - бойко вымолвил он, чувствуя, как обычная самоуверенность возвращается к нему. - Мы не воровать пришли, а идем к барыне.
- К какой это барыне еще?
Вопрос звучал насмешливо, с недоверием. Митька добыл из-за пазухи визитную карточку и протянул уряднику.
Тот повертел карточку перед глазами, прочел и уже с удивлением поглядел на детей.
- К госпоже Шахматовой? Кто это звал вас туда?
Митька заметил, что урядник сбавляет тон, хотя все еще глядит недоверчиво, и стал развязнее.
- А сама барыня. Говорила, чтоб придти сегодня обязательно. Одежу она обещала дать.