* * *
Я снова в мансарде, бьюсь и ругаюсь по-китайски в бесчувственных лапах двух андров-охранников. Рядом что-то кричит жена. Я не слышу её, только вижу раззявленный красный рот с конвульсирующим влажным языком. Шприц с иглой приближается к моему плечу. Последнее, что я вижу: Илона рукавом своего пушистого нежно-розового халата стирает с подоконника написанную мной букву "С".
* * *
Голос Анвара звучит вроде бы и спокойно, но глаза у него сверкают яростью. Странно - он всегда был таким корректным и внимательным. И разве такой тон позволителен психиатру в беседе с пациентом?.. Впрочем, что я знаю о психиатрии?.. Может, его напускная ярость - тоже часть лечения.
- Чего тебе опять не хватает? Вот чего?! Живешь как в раю - свой дом, жена в тебе души не чает, работать не надо. Другие бы радовались, если бы жили вполовину так хорошо! Неужели так сложно просто жить, спокойно, не доводя себя до приступов, не доводя Илону?!
Я молчу, затаившись под своим тёплым одеялом в кремовом пододеяльнике. И не только потому, что мне стыдно за случившееся и жалко Илону. Еще из-за того, что голова после укола страшно тяжёлая и первая же произнесенная мною фраза лишит меня последних сил. А Анвар продолжает сыпать упреками, потрясая своими вьющимися тёмными волосами с проседью - так похожими на ветви наших старых елей, присыпанные снегом… Задумавшись над этим сравнением, я отвлекаюсь и на некоторое время перестаю понимать, что он мне говорит.
- …себя не жалеешь - её хотя бы пожалей! - возвращает он меня в реальность. - Ей тоже не двадцать лет вообще-то, и со здоровьем у неё не всё идеально. Если она заболеет или в депрессию впадёт, кто о тебе будет заботиться? Кому ты, уж извини за откровенность, нужен будешь?
Вот тут он, видимо, прав. Никому я не нужен, кроме Илоны. Самому Анвару тоже не нужен. Я для него - "интересный случай", вызов его способностям врача, но, похоже, возиться со мной ему уже надоедает, и его можно понять.
- Ну так чего тебе не хватает?! - повышает он голос и гневно потрясает своими сединами. Никогда ещё не видел его таким рассерженным! Он всегда уверял, что мы с ним - старые друзья. Интересно, ссорились ли мы раньше?
- Себя, - шепчу я чуть слышно. - Мне себя не хватает.
Анвар раздраженно кивает:
- Да, я всё понимаю. Тебе сейчас тяжело. Тебе не повезло, ты болен. Но почему ты ничего не хочешь сделать для своего выздоровления? Почему даже не пытаешься нам помочь тебя вытащить?! Почему специально себе вредишь?!
- Послушай, но я же ничего не сделал… - начинаю я вяло оправдываться. - Просто бродил по дому, и на меня накатило. Я не пытался ничего вспомнить, оно само пришло…
- Не надо бродить по дому, - жестко, словно зачитывая приговор, объявляет мой доктор. - Не надо вести себя как… ненормальный! Что тебе мешает жить, как все люди?!
- То, что я не похож на всех, - огрызаюсь я. - То, что все могут читать и сидеть за компами.
- Другой бы радовался, что может не тратить время на треп в сети, - бурчит Анвар уже спокойнее. - Если тебе скучно, послушай музыку, кино посмотри. Или андров на что-нибудь запрограммируй, пусть вон снег у вас вокруг дома расчистят! Хобби себе какое-нибудь придумай - пусть Илона тебе что-нибудь посоветует… Взрослый человек не может себе занятие найти - ну смешно же!
Мне совсем не смешно, но и Анвару, по-моему, тоже. Он смотрит на меня… как-то не просто рассерженно, как смотрел бы врач на не выполняющего его назначения пациента. В его чёрных, блестящих в приглушенном свете спальни глазах мне видится почему-то угроза. И голос его теперь звучит тоже угрожающе:
- Если эти твои приступы ложной памяти не прекратятся, я буду вынужден забрать тебя в клинику. А там тебе будет… менее комфортно. И выздороветь там гораздо сложнее. Понимаешь меня?
Нет, с угрозой это мне, пожалуй, почудилось. Но я его не понимаю. Хотя на самом деле - не хочу понимать. Илона сказала, что Анвар - наш общий друг, с которым мы знакомы много лет, но разве друзья будут делать такие намеки? Или он просто хочет меня припугнуть, чтобы я всё-таки стал следить за собой?
Но лицо у врача такое злое, а зубы так крепко сжаты, что сомнений не остается - он в ярости и с трудом ее сдерживает. А ещё Илона перед тем, как я отключился наверху, тоже страшно злилась, и лицо у нее было страшно перекошенное…
Что-то подсказывает мне, что с Анваром сейчас лучше не спорить. Надо усыпить его бдительность, показать ему, что я достаточно устыдился, испугался и готов быть пай-мальчиком. А потом уже в одиночестве спокойно подумать о своих подозрениях.
- Анвар, дружище, - вздыхаю я с усталым видом, - ты не обижайся, но я что-то опять засыпаю. От твоих лекарств, наверное. Давай я сейчас посплю, а ты не уходи, хорошо? Мы потом с тобой еще поговорим. Насчет хобби - очень хорошая мысль, я думаю, может, ты мне что-нибудь посоветуешь?
Он тоже вздыхает, как будто бы с облегчением:
- Спи, конечно! Погорячился я, уж извини. Но ты нас всех опять напугал, Илона меня с обеда в клинике выдернула… Ну да ладно, спи! Всё хорошо будет.
Он пожимает мне руку и уходит. Странно, мог бы ведь спросить, не хочу ли я увидеть Илону! Или ей он тоже дал успокоительное, и она сейчас спит?
Закрываю глаза, чтобы ничто не отвлекало от размышлений. Итак, что мы имеем? Либо Анвар и Илона искренне переживают за меня, а их якобы злость и угрозы мне примерещились из-за болезни. Либо что-то в нашем доме не так. Есть что-то, чего я не знаю, что два единственных близких мне человека от меня скрывают. У них есть на меня зуб, я сделал им что-то плохое, и они, несмотря на мою болезнь, не могут меня простить? Или обида на меня только у Анвара?
Из-за двери доносятся чьи-то тихие шаги. Вздрагиваю в первый момент, но потом понимаю, что так ровно может шагать только андроид. Спокойнее, не будем отвлекаться на ерунду! Тебе приходилось спокойно рассуждать в самых опасных ситуациях, значит, и сейчас ты сможешь! Так, опять я откуда-то знаю, что был в какой-то опасности!.. Опять ложная память? Или всё-таки не ложная? Но если я начну вспоминать, это кончится очередным видением, а мне надо думать об Анваре.
Волевым усилием отгоняю мысли о прошлом - когда-то я тоже этому учился, и весьма успешно. Нет, не важно, когда и где это было. Важен Анвар. И Илона. Может быть, у них просто-напросто роман? Или только Анвар влюблён в мою жену, а мне помогает ради неё? Выглядит логично, но неужели Илона..? Нет, она точно мне верна, она меня любит, этого невозможно не почувствовать, несмотря ни на какие проблемы с головой! Или я наивный дурак и обманываю себя?
Мысли начинают путаться. То ли лекарства, которыми напичкал меня наш доктор, ещё действуют, то ли я устал от своих подозрений. Пытаюсь ещё раз представить себе лицо жены в тот момент, когда у меня был последний приступ, пытаюсь точно вспомнить, какое у него было выражение, но усталость берет своё, и я снова куда-то "уплываю"…
* * *
Экран компьютера издалека кажется светло-серым. Но он медленно приближается, и вот я уже вижу, что на самом деле он белый в чёрную крапинку. Еще ближе - и точки на экране принимают замысловатые очертания, причем каждая выглядит по-своему, не похоже на другие. Впрочем, есть среди них и одинаковые… А экран уже совсем рядом, и становится ясно, что это не просто маленькие фигурки. Конечно же, это буквы!
Я вдруг оказываюсь сидящем на удобном мягком стуле, склонившийся к монитору, и я… пишу! Буквы, как и в видении про бункер, складываются в слова, слова - в чёткие фразы: "Он уже не помнил, что когда-то был свободен. Он потерял счёт дням и неделям. Он мог находиться здесь, в этом узком бамбуковом ящике, упрятанном в тёмный, кишащий крысами подвал, и неделю, и год, и всю жизнь. Но он прекрасно помнил, кто он и почему этого нельзя сказать голосу невидимого… нет, не человека, какого-то неведомого существа, мягко и вкрадчиво задающего ему вопросы. Это продолжалось всю ночь: голос спрашивал то по-китайски, то по-английски, то по-русски. Это было настолько невыносимо, что он зажимал уши. Но по какой-то неведомой причине голос продолжал звучать в его голове, нисколько не заглушённый. Даже когда удавалось слегка отключиться, забыться, голос звучал во сне, и тогда особенно хотелось ответить ему и рассказать всё. Но и во сне он знал, что этого делать нельзя.
- Кто вы?
- Какое у вас звание?
- Как вас зовут?
- Кто с вами связан ещё?
Потом то же самое по-китайски, по-английски, снова по-русски…
Ему иногда казалось, что этот голос - он сам. Но и себе он не мог ответить на эти вопросы, поэтому усилием воли стал подавлять свои воспоминания, и вскоре правда забыл всё, что было опасно поверять даже самому себе.
Днём было легче: его просто пытали…"
* * *
Написав это, я вдруг ощутил страшную боль и проснулся. Но глаза открывать не стал.
Опять сны? Ложная память? Чёрта с два! Всё это было - я действительно когда-то писал эти слова. Более того, я писал то, что было со мной на самом деле - и эта бамбуковая клетка, и пищащие крысы, и страшный голос невидимки по ночам, и… дневные пытки.
Я знал, что комнату просматривала не одна камера - раньше был уверен, что это для моей же безопасности. Теперь понимал, что ни в коем случае нельзя показывать свое волнение. Я несколько раз пошевелился, будто просыпаясь, открыл глаза и потянулся. Утро. Над лесом неохотно вставало что-то холодное и белёсое, что даже нельзя было назвать рассветом. Похоже, опять шёл снег. Я по-прежнему лежал в своей постели, но одеяло сбилось, кремовый пододеяльник почти сполз с него. Похоже, я метался во сне.
Таймер на спинке кровати показывал 06.14. Я стал считать минуты. 15, 16, 17, 18… На 22-й минуте снова потянулся и, как будто нехотя, спустил ноги с кровати, вставил их в тапочки, вздохнул и пошёл в санузел. Там тоже была камера - за зеркалом. Слегка освежившись, вернулся в комнату и сел на кровать. За эти короткие минуты я продумал, как действовать дальше.
Текст, который я писал во сне, отпечатался в мозгу огненными буквами. Но продолжения я не видел. Чтобы протянуть время, я взял первую попавшуюся трубку из стоящих на столике в специальной стоечке и стал тщательно и медлительно забивать её при помощи серебряной трамбовки крепчайшим турецким табаком.
Я знал, что делать дальше, но торопливость - чуйка подсказывала - была бы сейчас смертельно опасна. Медленно раскурив трубку, выпустил клуб ароматного дыма и несколько минут сосредоточенно курил, глядя в одну точку. Потом, словно от нечего делать, нажал на сенсорный пульт искина. Служебный андр мягко подъехал к кровати, открывая экран компьютера.
Нажав на изображение экрана, я приглушил звук и стал смотреть какой-то фильм, смысла которого совершенно не понимал, но делал вид, что зрелище меня увлекает. Я делал это и раньше, когда мучился бессонницей, поэтому надеялся, что наблюдающие сейчас за мной аппараты не поднимут тревогу. Неприметным движением открыл окно поиска. Дурацкий трофейный фильм продолжал идти своим чередом. Андр-сисадмин фиксировал только его, игнорируя прочую активность машины. Выбивая трубку, чтобы прикрыть движения пальцев другой руки, я торопливо вбил в поисковой щели фразу: "Днём было легче: его просто пытали", даже не изумившись, как легко сделал то, что ещё вчера считал для себя невозможным.
Поиск выдал длинный ряд страниц. Я нетерпеливо ткнул в первую попавшуюся и продолжил читать:
"…Как ни странно, самая простая пытка - удары бамбуковой палкой по пяткам - была и самой мучительной. От каждого удара словно бы раскалённый штырь пронзал всё тело вплоть до макушки. Даже электошок по гениталиям, даже подвешивание вниз головой, вбивание щепок под ногти и страшная пытка каплями воды не причиняли таких мук, как это. Но самое жуткое начиналось ночью. Днём его пытали без вопросов. Равнодушно, исполняя обязанности, при этом болтая о своих семейных и частных делах. Но голос во тьме, монотонный, всепроникающий, обращался прямо к нему, влезал в самое его нутро, приводя в ужас.
- Кто вы?
- Какое у вас звание?
- Как вас зовут?
- Кто с вами связан ещё?
Ему стало казаться, что это говорит машина, но голос был совершенно человеческим. Может быть, это злой дух, демон из какого-нибудь нижнего круга китайского ада?..
Однажды он не выдержал.
- Кто ты-ы?! - завопил он так, что болью отдались все отбитые внутренности. Но он не заметил этого.
- Кто, кто ты?!!
В темноте сгустилась тишина. Он подумал, что сейчас произойдёт самое ужасное, но голос ответил - тихо и мягко, как будто успокаивая:
- Я - это ты.
И замолк.
- Нет! Нет! Я не ты! Я… отделённый! - заорал он и орал так несколько часов, пока из горла не пошла кровь и он не рухнул без сил на грязную циновку. Ему по-прежнему никто не ответил.
Это была самая страшная ночь его пребывания в тюрьме Харбина".
Меня трясло, когда я читал это. Я знал, что всё было не совсем так, что-то было введено для нагнетания напряжения. Но в основе была страшная быль, и тот давний ужас, оказывается, жил во мне по сей день, ожидая своего часа.
Я щёлкнул по кнопке, ведущей в начало текста, и прочитал название романа: "Веселая могила". Дмитрий Строгов.
Это был мой роман.
И это была моя жизнь.
Я скопировал своё имя и вставил в поисковую щель. На сей раз удивления не было совсем. Да, Дмитрий Строгов, писатель, поэт, друг покойного президента, ставшего первым Императором Новой Евразии, таинственно исчезнувший и посмертно ставший Нобелевским лауреатом. Библиография занимала несколько страниц.
Значит, тогда я настолько хорошо постарался забыть себя и всё, что со мной связано, что это продолжается до сих пор? Нет, не так. Я ведь прекрасно помню офицера, пришедшего ко мне в камеру на следующее утро и официально пролаявшего мне на пекинском диалекте:
- Поскольку вы отказываетесь сотрудничать со следствием, в интересах безопасности Великого Чжун-го вы будете подвергнуты казни посредством "тысячи порезов". Казнь продлится несколько дней. Надеюсь, вы пожалеете о своём поведении.
Он развернулся на каблуках, брезгливо пнул замешкавшуюся крысу и вышел. Двери в каменный бункер лязгнули. Я валялся в бамбуковой клетке, и мне было всё равно.
Я снова стал набивать трубку, лихорадочно и небрежно, вспоминая, что такое "смерть от тысячи порезов". На следующий день в мою клетку вновь ворвался сноп белого света, из которого вышли мои мучители. На сей раз их было трое, и одного из них я не знал. Четвёртый был врач, он безучастно стоял в стороне - его время ещё не настало. Ловко скрутив меня, хотя я пытался сопротивляться, они сорвали гнилые лохмотья рукава с моей левой руки, а незнакомец туго обмотал плечо сеткой из железной проволоки с мелкими ячейками, из которых тут же выперли частички плоти. Достав большой острый нож, вроде тех, какими разделывают рыбу, он ловко и быстро провёл бритвенно-острой кромкой по железной сетке.
Кровь и кусочки кожи полетели в разные стороны, а я почувствовал такую боль, словно к моему плечу приложили лист раскалённого железа, и орал так, что доктор поморщился. У остальных лица были равнодушными - они привыкли и к таким зрелищам, и к таким звукам. А палач продолжал проводить вдоль плеча своим орудием, словно и правда очищал от чешуи рыбу. Возможно, он и был поваром, совмещая с этим делом обязанности палача при военной тюрьме "Весёлой могилы".
Срезав всю выпирающую кожу, палач ещё сильнее сжал сетку. Теперь из ячеек выпирало окровавленное мясо. Он вопросительно взглянул на двоих.
- Хватит на сегодня, - велел один, - на одну руку положено четыре дня. Когда она станет просто белой гладкой костью, мы перейдём ко второй. Потом к ногам. А потом замотаем тебя в эту сетку всего. Не бойся, ты всё это время будешь жив, лаомаоцзы*.
Сетка была снята, и врач уже обрабатывал мою кровоточащую, кипящую дикой болью руку антисептиком. Потом, перевязал её и ввёл мне какие-то лекарства. Меня вновь оставили в клетке. В эту ночь голос не спрашивал меня ни о чём, да я бы его и не понял - для меня существовала одна только всепоглощающая, вселенская боль.
Я спал без пижамы, и потому в мерцающем свете монитора, на котором какие-то ковбои палили друг в друга из револьверов и картинно падали, поглядел на своё левое плечо. Я давно уже привык к его странно-розоватой поверхности и проступающим кое-где шрамам швов. Но сейчас я вспомнил, как долго и болезненно заживала эта рука в госпитале Благовещенска, где мне несколько раз пересаживали кожу. Полностью скрыть следы той пытки не смогли самые искусные врачи.
Это случилось после очередного ворвавшегося в мою камеру снопа света и голоса офицера из Пекина:
- Ваше правительство готово обменять вас на находящегося в русском плену генерала Ли Вэня. Вам повезло, лаомаоцзы, вы будете жить.
Я быстро раскурил наполовину набитую трубку, пытаясь успокоиться. Лязгнула открывающаяся дверь. Шорох шёлка, жемчужно-серого пеньюара, накинутого на такую же серую ночную рубашку. Словно светлая песчаная змея вползла ко мне.
- Милый, что с тобой?
Имитируя неловкое движение трубкой, я погасил окно со своим романом.
- Не спится.
- Позвать андра сделать укол?
- Не стоит - покурю, лягу и усну.
С упрёком:
- Ты слишком много куришь. Тебе это вредно.
- Ты права, милая.
Я выбил трубку, выключил компьютер и лёг на предупредительно приподнявшуюся под мою голову подушку.
- Если опять будут плохие мысли, зови меня, не стесняйся.
У неё действительно обеспокоенный голос. И поцелуй её подлинно ласков. Кто же ты, Илона, и что ты делаешь со мной?
- Илона!
Она обернулась. В её позе - беспокойство.
- Откуда у меня шрамы на плече?
Жена опять подходит и ласково гладит меня по волосам.
- Ну вот, опять ты об этом. Я тебе много раз рассказывала - это всё после того бункера, на тебя свалилась какая-то арматура, а потом начался пожар. Тебе повезло, что тебя вытащили, а потом ты попал в приличный госпиталь. Но с тех пор ты так и остался весь в шрамах. Но я тебя и таким люблю. Спи, родной!
Она целует меня в нос и уходит.