* * *
Бледно-зеленые стены, сероватый потолок, светло-кремовый пододеяльник и такая же простынь… Тихо. Покой. Хорошо.
Встаю, причём умная кровать деликатно помогает мне в этом, сую ноги в мягкие, отделанные горностаем, тапочки, подхожу к окну. Роскошные тёмные ели кутаются в белые тоги. Снег уже не валит, лишь слетают с фактурного жемчужного неба последние снежники. Но снег лежит кругом. Ни следа на нём, ни души, ни моих воспоминаний.
Я ведь не знаю, кто я. Впрочем, меня это не очень беспокоит.
- Согласно распоряжению доктора Гасанова вам не разрешено покидать постель, - вещает стационарный искин в изголовье кровати.
- Заткнись, - коротко отвечаю я, продолжая впитывать разверзшуюся передо мной траурную бездну.
Искин принимается тихо скулить, как обиженный щенок. Зовёт хозяйку.
Тёплые ладони ложатся мне на плечи, мягкие тёплые губы слегка прикусывают мочку уха.
- Ну что ты вредничаешь, поросёнок? - шепчет она, и моё сердце тает, а глаза уже не воспринимают мертвенный пейзаж. - Анвар сказал - лежать, так лежи. Ты получил порядочный электрошок, а твоей голове это вредно. Иди, ложись.
Илона нежно подталкивает меня к кровати, которая гостеприимно проседает, готовясь принять моё тело. Но я не ложусь, а сажусь. При этом кровать сразу принимает наиболее удобное мне положение. Я гляжу на жену.
Палевое домашнее платье, лёгкий румянец на щеках, каштановые кудри - глаза отдыхают на этом после траура за окном.
- Я был на войне, - говорю я деревянным голосом.
Она хмурится и горестно кивает.
- Опять твои видения. Теперь уже не только во сне.
- Был бой, - упрямо продолжаю я, - мы наткнулись в лесу на группу натовского спецназа. Яшу придавило елью, а я снял боевого андра…
Её губы слегка кривятся, словно она изо всех сил старается не заплакать. Обнимает меня за плечи, целует в глаза и мягко, но настойчиво принуждает лечь.
- Милый, сколько раз тебе говорить: ты никогда не служил в спецназе, во время войны ты был при штабе в Подмосковье - тебя нефтяной папаша пристроил. Рядом упала боеголовка, и ваш бункер тряхнуло взрывной волной. Ты был ранен и получил тяжелейшую контузию, от неё у тебя повредилось в голове немного, и все твои видения этим объясняются. После войны, когда мы уже были знакомы, ты получил наследство от папаши, погибшего, когда накрыло Москву. Война закончилось, мы уже несколько лет жили в Сибири, в столице, и вдруг ты куда-то пропал на несколько дней. Тебя еле нашли, и ты вообще ничего не помнил. Даже меня…
Слёзы всё ж таки беззвучно покатились по её лицу.
- Тебя случайно встретил на улице Анвар, и еле узнал - ты был на бродягу похож. Это чудо, что именно он тебя нашёл - он же лучший психиатр в стране, наверное! Он говорит, что память твоя может вернуться внезапно, сразу всё вспомнишь. А пока все эти твои сны и видения - это ложная память. Вроде как замена настоящей, понимаешь?.. Анвар говорит, что тебе надо жить в тихом месте, вдали от людей. И всё со временем должно прийти в норму. Вот мы и построили этот особняк в тайге. И я с тобой. Потому что мы любили друг друга ещё до того случая.
Её голос обладает на меня слегка гипнотическим действием. Я согласно киваю в полусне, но всё же спрашиваю, тысячный раз, наверное:
- А кто я?
- Я много раз тебе говорила: просто обеспеченный человек. Тебе не надо работать, хотя ты несколько раз пытался что-то делать. Но ты ведь болен, пойми. Ты даже читать разучился.
Она всхлипывает.
- А ты кто? - говорю я, как ребёнок, требующий сотый раз рассказать ту же самую сказку.
- Я литературный агент. У меня в клиентах несколько авторов, некоторые очень известны. Мы с тобой познакомились в ресторане. Ты сразу подошёл ко мне и предложил пожениться.
- А ты?
- А я, конечно, сразу согласилась. Ну, теперь спи. Ты устал.
Она целует меня в лоб, и я мгновенно засыпаю.
* * *
В бункере жарко, мы все по пояс раздеты, некоторые - до трусов. Хреново работает вентиляция, но притронуться к ней, чтобы починить, никто не решается - снаружи может хлынуть поток нейтронов. Москва уничтожена. Или почти уничтожена. Но мы ещё живы. По стенам бункера грудами свалено оружие. Среди полуголых, воняющих потом мужчин ходит ещё один - единственный, кто одет в помятый, но дорогой костюм. Только галстука на нём нет, ворот несвежей сорочки распахнут. Лицо его непроницаемо. Он молчит, но я знаю, что скоро он заговорит - через резервные линии связи, центр которых находится тут. Он скажет народу то, что сказать необходимо. А напишу это я.
Да, я, тоже обливающийся потом, голый по пояс, грязный и вонючий, сижу перед белым экраном компьютера, на котором, повинуясь движениям моих пальцев, возникают чёрные буквы, складывающиеся в слова и фразы. Я пишу речь для президента и должен вложить в неё весь свой дар писателя, должен отразить всё, что чувствую я сам, президент с каменным лицом, все, кто сейчас в бункере, и все, кто ещё жив снаружи. Я глотаю таблетку амфетамина, потому что все мы не спим уже больше трёх суток. Пишется прекрасно: в мозгу всплывают нужные слова и встают именно в том порядке, в котором нужно.
Но, позвольте, я же не умею писать?! Я не знаю не только, как пишутся слова, но и значение букв!
От удивления я просыпаюсь.
* * *
- С добрым утром! - раздаётся голос искина у моего изголовья и одновременно несколько катетеров вводят в меня некие необходимые вещества, приборы измеряют параметры состояния моего организма и включается негромкая, но бодрая музыка. После деликатного вибромассажа я вскакиваю с постели и сразу подхожу к окну. Там по-прежнему кладбищенские ели на фоне нетронутой снежной глади. Я резко поворачиваюсь и иду в ванну - продолжать процедуры.
Всё это время я напряжённо думаю. Да, я не знаю букв и не могу составлять из них слова. Все обозначения на аппаратуре в моей комнате - символы. Почти вся эта техника из Великого Чжун-го, довольно быстро восстановившего после войны производство электроники. Клавиатура управления на экспортных вариантах их изделий всегда помечена символами. Правильно - большая часть их продукции поглощает не Евразийский рынок, способный сам худо-бедно обеспечить себя техникой, а геополитический хаос, именуемый Европейскими Эмиратами. Там мало кто умеет читать, даже по-арабски, а носителей европейских языков осталось так мало, что латиница постепенно отмирает.
"Почему я это знаю?" - терзает меня мысль в тот момент, когда я стою среди светло-голубого кафеля под струями контрастного душа.
Латиница, арабский, иероглифы - что для меня всё это, если я не могу читать и писать на родном языке?
Или это не совсем так?..
Возвращаюсь в свою комнату, машинально тычу пальцем на клавишу пульта, где изображена пара сосисок и через пятнадцать минут кухонный андр, бесшумно открыв двери, раскладывает передо мной столик и ставит на него поднос с омлетом на сале с грибами, горячие тосты, графинчик смородинового морса и какое-то суфле. Я знаю, что немногие из подданных Империи могут позволить себе такой завтрак. А я могу. И начинаю поглощать его с умеренным аппетитом, не переставая при этом думать. Когда дело доходит до суфле, я обнаруживаю, что оно банановое, а я не люблю бананы. Неужели жена этого не знает? Или это наказание за вчерашнюю эскападу?..
Всё ещё в задумчивости я ковыряю ножом гладкую поверхность суфле, пока с удивлением не замечаю в проведённых мной бороздах некую осмысленность. Выглядит это примерно так: Если я не ошибаюсь, очень похоже на письменность Чжун-го. Но откуда мне это знать?! Я наверняка ошибаюсь…
Снова вызываю андра - убрать остатки завтрака. Всё равно ни до чего не додумаюсь. А знаки на суфле - никакие не знаки, а просто ковыряние нелюбимого блюда.
Чем бы теперь заняться? Спать не хочется, что очень радует - а то меня сейчас постоянно в сон клонит, стоит присесть или прилечь. Заниматься на тренажерах буду позже, перед обедом. Фильмы смотреть надоело… Можно было бы пойти погулять - погода за окном опять замечательная: тучи разошлись, снег сияет на солнце бриллиантовым блеском… Но воспоминания о последней прогулке и о том, чем она закончилась, мгновенно отбивают это желание. Нет уж, лучше дома посидеть! Хотя ложная память и дома иногда просыпается…
Медленно прохожу по коридору, заглядываю в гостиную. Илоны не видно, должно быть, она у себя, на втором этаже. Но скоро, наверное, спустится сюда, так что стоит её подождать. Прохожу по пушистому светло-голубому ковру, сажусь в просторное кресло, покрытое таким же голубым мехом. Кресло старинное, хоть и слегка модернизированное, оно не умеет принимать форму тела усевшегося в него, но это и не нужно. В нём так мягко, что в какой бы позе ты ни сидел, всё равно будет удобно. Ещё бы придумать, чем скоротать время до прихода супруги, чтобы не скучать - и будет совсем хорошо! Обычно люди в таких случаях берут книгу или газету. Но я разучился читать, скорее всего, навсегда.
В прозрачном стеклянном журнальном столике отражается свет лампы. Странно, кстати, что в гостиной нет ни одного журнала или газеты - неужели любимая тоже их не читает, чтобы не сделать мне больно? Должны же быть хотя бы книжки её подопечных-писателей. Или бумажные журналы с их интервью. Наверно, она держит всё у себя в кабинете, куда я никогда не захожу. Почему-то мне неудобно туда заглядывать.
От нечего делать клацаю по пульту в подлокотнике кресла, и андр-секретарь подъезжает ко мне. На его обширном чреве уже бело светится экран компьютера, а механический голос зачитывает новости. Не то чтобы я ими так интересовался, но надо же чем-то заниматься.
Президент США призвал американский народ сплотиться вокруг него. Шут гороховый. Лидер всея округа Колумбия вещает на фоне голографического монумента Джорджа Вашингтона. Сам монумент разрушен до основания, как и весь стольный град США, а окружной начальник до сих пор не покидает подземного убежища. Интересно, как отнеслись к его словам в вечно воюющих между собой государствах на территории бывших Штатов?.. Что там? Республика Дакота, Великий Ацтлан, Конфедерация Северо-Запада, Королевство Луизиана, Заморская территория Чжун-го Калифорния, куча всяких анклавов… Это ещё там, где можно жить, не опасаясь получить запредельную дозу радиации.
Индия просится под покровительство Новоевразийской Империи. Вряд ли им пойдут навстречу - пусть сами разбираются с сикхами в Пенджабе и китайскими притязаниями на Кашмир. Хотя, конечно, теперь у нас с Индией общая граница - после того, как большая часть Пакистана стала ядерной пустыней, а оставшееся население бежало в Зону племён, в которую имперская армия, занявшая север Афганистана, предпочитает не соваться.
У нас самих с Чжун-го проблем достаточно. Вот японские поселенцы силами своей самообороны и с помощью частей забайкальских казаков отбили очередной крупный набег хунхузов. Какие там хунхузы - солдаты китайской армии, некоторые и форму не снимают! Вполне регулярная война. Но японцы, которых мы расселили в пустующих землях Приморья после того, как почти весь их архипелаг ушёл под воду, держатся стойко. А китайцы боятся их до безумия. Историческая память, надо полагать.
Я велел андру переключить канал - политика мне, вообще-то, безразлична. Как и жене. На другом канале я на середине застаю сообщение о вручении Нобелевской премии по литературе. Уже лет пятнадцать как она вручается в Хельсинки, поскольку шведский султан не одобряет этого "игрища шайтана", а Финляндия - протекторат Империи и шведским мусульманам туда не дотянуться. Кстати, и шведский король туда перебрался с оставшимися шведами - теми, кто выжил и не перешёл в ислам. Имени лауреата я не услышал, только понял, что его уже нет в живых и премию вручают посмертно.
- …четыре года поисков - достаточный срок по имперским законам, чтобы считать пропавшего человека мёртвым, - монотонно вещает андр. - Тем более, убийца великого писателя найден, признался в содеянном и казнён. Писатель погиб в расцвете своего таланта. Сколько он мог бы ещё написать! Главной темой его творчества был внутренний мир человека на войне. Невообразимо сложная душа его постоянного героя Льва Токмакова, по всей видимости, настолько близко пришлась послевоенному поколению, что слава писателя не знает границ, а тиражи его книг, изданных на сотнях языков, до сих пор бьют все рекорды. При этом его жизнь была окутана таинственностью. Никто из редакторов никогда не видел его, он общался с ними через литературного агента. Не известно ни одной его фотографии. Говорили, что в начала войны он занимал близкое положение к Главнокомандующему, возможно, служил в военной разведке, несомненно, лично принимал участие в военных действиях…
- Стоп, - бросил я андру. Уж что меня интересовало меньше всего - так это литература и всё с ней связанное. Довольно одного литагента в семье, который так устаёт на работе. А вот и она! Сегодня - в фисташковом платье и с распущенными волосами, которые сдерживает только тонкий бежевый ободок. До чего же она красива! Вот только лицо напряженное и даже как будто бы чем-то недовольное. Всё ещё переживает из-за вчерашнего?
- Доброе утро, дорогой! - она наклоняется, чмокает меня в щеку, а потом садится на широкий валик моего кресла и облокачивается на меня. Притягиваю её к себе, и она сползает с валика ко мне на колени. Следующий её поцелуй - тоже "дружеский", в кончик носа. Ещё один - в лоб. Дальше я беру инициативу в свои руки, и поцелуи становятся по-настоящему страстными. Друг от друга мы отрываемся минут через пять-шесть, не раньше.
Я снова заглядываю ей в глаза и всё равно вижу настороженность, тревожность и, кажется, обиду на меня.
- Скажи, что-то не так? - спрашиваю я, но она, прикрыв глаза, мягко качает головой:
- Все хорошо, не волнуйся.
Конечно, ей тяжело со мной. Молодая и красивая женщина, умная и обаятельная, похоронила себя в глуши, чтобы ухаживать за больным и, скажем прямо, не совсем нормальным мужем. Пожертвовала ради меня всем. А взамен получает вечный страх, что со мной ещё что-нибудь случится… что я окончательно сойду с ума. Всё бы отдал, чтобы облегчить ей жизнь, но как раз этого я сделать не могу!
- Слушай, - говорю ласково, - а почему у нас во всем доме нет ни книг, ни журналов? Ты, пожалуйста, если хочешь читать - читай! Меня это не заденет, я только рад буду!
Она хмурится:
- Зачем мне читать? Я знаю, как пишутся книги - с авторами же работаю! Все они пишут, чтобы заработать, пишут на потребу публике, им самим нисколько это не интересно. Думают только о том, как бы поскорее добить очередную книгу до нужного объёма и сдать её мне! После такого читать книги противно!
- Да, - киваю я с пониманием. - "Лучше не знать, как делается колбаса и политика". Кто это сказал, не знаешь?
Она хмурится ещё сильнее, но при этом небрежно пожимает плечами:
- Не помню. Что тебе за дело до колбасы и политики? И то, и другое - гадость, как и книги.
Она берётся двумя пальцами за переносицу, но это не помогает - в уголках её светло-серых глаз, таких прекрасных, начинают блестеть слезы. Опять я её расстроил, глупый осёл! Больше ни за что не заговорю с ней ни о книгах, ни о политике, ни о колбасе!
Очередной поцелуй и всё, что следует после него, помогают ей забыть о неприятных темах.
* * *
Ванну Илона принимает всегда подолгу. В другой раз я бы залез в тёплую пенящуюся воду в светло-розовом джакузи вместе с ней, но сейчас мы оба слишком устали для продолжения любви. Поэтому в ожидании, когда жена выйдет и мы будем готовиться к обеду, я бесцельно брожу по огромному дому, время от времени натыкаясь на прибирающихся в комнатах андров. Примитивные модели, предназначенные только для наведения лоска. Но дело своё знают. Они педантично сдувают пылинки и протирают объективы камер наблюдения на нижнем этаже, и я поднимаюсь на самый верх, в мансарду под крышей, куда вездесущие роботы ещё не добрались. Там особенно уютно - скошенный потолок, старый, слегка потёртый лимонно-жёлтый ковер на полу, тонкий, но всё же заметный слой пыли на подоконнике.
Машинально провожу по этой пыли пальцем, рисую волнистую линию. Потом начинаю рисовать кружок, но останавливаюсь, изобразив что-то вроде полумесяца. Интересно, какой у меня получился месяц, молодой или старый? Всегда путался с этим. Этот, кажется старый. Почему? Потому что по форме похож на букву "С" - старость и смерть. А если бы он был повернут в другую сторону, к нему можно было бы пририсовать вертикальную линию, и получилась бы буква "Р" - "растущий". А это - "С". Или латинская "Ц".
И я знаю это совершенно точно!
Так, спокойно. Старайся мыслить спокойно и логично, как тебя учили… Где-то тебя этому учили, не помню, да это и не важно. Пока… Утром китайские иероглифы могли быть и просто узором. Но это - не полумесяц. Это первая буква моей фамилии!
* * *
Я так и застыл на этом чердаке заброшенного дома на окраине Харбина. Что-то произошло. Что-то происходит прямо сейчас. Я знал этой всей своей чуйкой разведчика, побывавшего во многих ситуациях. Это не шебуршение мышей, это тихие шаги. И шаги нескольких людей.
Провал - самое страшное слово в разведке. Но время ещё есть. Они хотят взять меня живым, поэтому будут медлить. А я этим воспользуюсь. Микрофлешка с информацией уже извлечена из двойного шва на брюках. Так, теперь вставить её в спрятанный в углу передатчик. Готово. Они уже не особенно скрываются, я слышу внизу быстрые шаги. Ну, им ещё придётся поискать лестницу. А я уже отправляю сигнал на спутник. Готово. Флешку вынуть, растоптать каблуком в пыль.
Наши теперь знают, что через три дня японские поселения в Приморье и стратегические пункты на Дальнем Востоке будут атакованы оставшимися у китайцев боеголовками. "Скрывать за улыбкой кинжал", - стратагема номер десять. Они всегда будут жить по этим правилам. Мы были союзниками в войне против Штатов, но Штаты лежат в развалинах и погрузились в хаос гражданской войны. Теперь надо браться за нас. Стратагема номер шесть: "Поднять шум на востоке - напасть на западе". Возможно, наши ещё успеют предотвратить атаку дипломатией. Или упредить собственной атакой. Они должны это сделать - добывая эту информацию, провалились два моих агента, и сейчас они испытывают адские мучения в подвалах контрразведки. Очевидно, кто-то из них меня и выдал, но я прощаю его за это. Дай Бог и мне выдержать всё, что предстоит…
Хотя, возможно, я ещё смогу вырваться. В руке у меня компактный комплекс бесшумно-беспламенной стрельбы "Тихарь". Восемь разрывных пуль. Должно хватить. Потом уйду через крышу.
Из пола в дальнем углу рвётся поток света. Они нашли лестницу. Первая тёмная фигура поднимается во весь рост. Его глаза ещё не привыкли к темноте. В отличие от моих. Отличная мишень. Почти беззвучный выстрел, и фигура оседает мешком на пол. Тут же стреляю в показавшуюся из люка голову второго, которая мгновенно исчезает. Раздавшийся снизу грохот показывает, что я и сейчас не промахнулся.
Неожиданно сверху меня накрывает столб ослепительного белого света, и что-то опутывает всё моё тело. Они раньше меня пробрались на крышу и сбросили сеть! Пытаюсь достать из-под брючины нож, но несколько рук уже хватают меня. Я слышу ругательства на северокитайском диалекте и ругаюсь сам. Только не говорить им своё настоящее имя!..