Я почему-то был спокоен. А Володька так расстроился - сам не свой. Понятно, весь расчет у него был на седьмой цех. Уж так он вкалывал - на совесть. А теперь даже смотреть не хочет на инструменты. Выгребает их из ящика верстака, швыряет на линолеум.
- Да успокойся ты, пролетит. Что-нибудь придумаем, - говорю я.
Мне, и в самом деле, кажется, что мы останемся в седьмом цехе, как наметили. Откуда у меня была такая уверенность, не знаю, но я был спокоен и даже благодушен. Меня простил и как-то очень хорошо отругал мастер. Что-то неожиданное и как будто вполне нормальное произошло с Ковальчуком, раз он так отпирался. Всего несколько часов назад мы расстались с Любой. И вот уже завтра у меня день рождения.
Я шлепнул ладошкой по тискам. "Ну что, тисочки, прощаемся". Мои тиски у окна. Их крепкие губки плотно сжаты. Сколько раз я сжимал ими детали, которым дарил терпение, злость, любовь.
Я выдвинул ящик. Начал выкладывать на верстак инструменты. Вот он, молоток. Как часто я им стучал по жести или по расклепанному бойку зубила, а то и по руке. "На память, иначе не освоишь эту науку", - сочувственно шутил мастер.
А вот ножовка - тонкая пила, которой не раз приходилось перегреваться, даже синеть от моего нетерпения и слишком больших усилий. А вот драчевый напильник - широкий, длинный, тяжелый. Когда кладешь его на деталь, кажется, с одного взмаха можно спилить хоть что до самого основания. Это он выматывал меня, бывало, до одури. А вот напильник шлифной - гладенький, аккуратный. Есть в нем что-то ласковое. Он сглаживает любую грубость, им скругляешь углы, снимаешь заусеницы. А вот и плоскогубцы, и керн, для разметки, и твердый металлический карандашик - чертилка, и штангенциркуль. Мои учителя, друзья, а порой, когда не ладилось что-то, и недруги.
В мастерской было шумно. Ребята постукивали, погромыхивали инструментами.
- Потише можно? - крикнул мастер. - Сдайте все Ковальчуку. Он сложит в шкаф.
Ребята кинулись занимать очередь, начали толкаться. Пошли к шкафу и мы с Володькой.
- Леня, иди-ка сюда, - позвал меня мастер. Я подошел. - А передачка ничего получилась. Ты читал прямо как артист, - весело сказал мастер. Я покраснел. - Ладно-ладно, не смущайся. Стихи - это хорошо. Не бросай. Может, когда-нибудь станешь знаменитым поэтом. Только не зазнавайся, не хлопай дверью, понял? - Мастер улыбнулся, дружески провел рукой по моим волосам. - Побыстрей сдавай инструменты - и к замполиту. Ты ему для чего-то срочно потребовался. Не бойся, ничего такого не будет.
- О чем это вы? - спросил Володька, когда я снова встал в очередь.
- Замполит вызывает.
- Разнос за вчерашнее?
- Да вроде бы нет.
- Тогда ты, Лёпа, попробуй выведать насчет работы. В общем, поговори как-нибудь.
К замполиту на второй этаж я поднимался медленно. Почти бесшумно ступал по железным ступеням лестницы. Тихо. Все заняты делом. А вот и просторный коридор с длинным рядом окон, а вот и дверь библиотеки, она сегодня закрыта. Возле нее на стене висит газета, все та же, с фотографиями лучших учеников и с моим стихотворением, напечатанным на машинке: "Ремонт станка". Надо же, как все получилось. Писал просто так, для себя и для друзей, оказалось - для многих.
Подошел к дверям замполита, представил, как он сидит за столом, большой, грузный в своем офицерском кителе, застегнутом на все крючки и пуговицы. Сейчас посмотрит на меня в упор, пристально, спросит басом: "Ну, как, орел, успехи? Докладывай". Не сразу сообразишь, что отвечать.
Я постучался, вошел в кабинет. И точно. Замполит на своем месте. Листает какие-то бумаги. Поднял голову:
- А, Ефремов? Присаживайся.
Я медленно опустился на стул.
- Значит, выступаем, - сказал замполит задумчиво. И я не мог понять по голосу, с удовольствием он это произнес или ему что-то не нравится. - Да уж, гласность, печать - это сила, - опять в раздумье произнес замполит. - Но все-таки что ты там наговорил такого?
Я даже оторопел, пришло какое-то неприятное волнение.
- Ничего я такого не говорил. Прочел стих, и все.
- И все? - удивился замполит, вглядываясь в меня.
- Сказал еще, что по французскому слабовато учусь, что был в детдоме, что нет у меня ни отца, ни матери.
Замполит громко шлепнул рукой по столу, чему-то обрадовался.
- Вот-вот, - пробасил он. - Я ведь этой передачки не слышал. Но теперь понимаю. Ты всех разжалобил. Вчера звонили и сегодня, - сказал замполит. - Какая-то старушка позвала тебя на пироги. Я ей говорю: "Будьте спокойны, бабуся, государство его поит и кормит". А она мне: "Государство таких пирожков не выпекает. Вы уж ему все-таки дайте мой адресок, он сирота". - Замполит положил передо мной исписанный листок бумаги. - Тут еще один адрес, - сказал он и передразнил девичий голос: - "Я школьница. Мне стихи его понравились, переписываться хочу".
Я краснел все больше и больше.
- Еще не все, - сказал замполит. - Сегодня звонила учительница французского языка. Хочет тебе помочь. Приглашает сегодня вечером. Вот ее адрес. Тут, в конце. - Замполит ткнул пальцем в бумагу, поднялся со стула, выпятил живот. - Это и есть наша советская действительность, - сказал он торжественно и протянул мне широченную мягкую ладонь. - Поздравляю! Желаю дальнейших успехов.
Из кабинета я вышел с листком в руке. Крупным размашистым почерком были написаны на нем адреса людей, которых я никогда не знал.
- Бабушка, невеста, француженка! Ну и даешь ты, Лёпа, - сказал я громко сам себе, складывая листок вчетверо. Мне было почему-то неловко держать его в руке, прятать в нагрудный карман гимнастерки. Вздрагивали пальцы, и самому хотелось подпрыгнуть, или побежать, или крикнуть погромче что-нибудь дурашливое и радостное. На мгновение я представил себе корреспондента. Он держал передо мной микрофон. Почти у самых губ. Но теперь мне уже не было противно, как раньше, говорить в маленький металлический подслушиватель, признаваться бездушной железяке, она не глотала мой голос, мои слова не улетали в ничто. Я говорил - глаза в глаза, от сердца к сердцу.
Я промчался по коридору, прогрохотал по лестнице, выскочил на улицу и понесся к телефонной будке. Нашел монету, набрал номер.
- Алло, - услышал я знакомый хрипловатый голос Деда, подождал, пока он откашляется.
- Это я, Леня.
- Здравствуй. Что у тебя хорошего?
- Спасибо вам, - сказал я.
- За что? - удивился Дед.
- Можно я к вам приеду и все объясню?
- Только не сейчас. Я очень занят. Приезжай попозже, к вечеру, - сказал Дед. - А все-таки, что произошло?
- Понимаете, прямо в училище позвонила какая-то бабушка, а потом девушка, а потом француженка.
- Ничего не понимаю, говори яснее. Какая бабушка, какая француженка?
- Преподавательница. Она хочет мне помочь по французскому языку. А бабушка зовет на пироги. А девушка предлагает переписываться. Это после той передачи. Представляете, как здорово!
- Поздравляю. Жду тебя вечером. Поговорим, - сказал Дед.
Когда я повесил трубку, у меня было такое чувство, что мой день рождения не завтра, а сегодня. Как будто только теперь я начинаю жить. Перед будущим нет ни страха, ни тревоги. Оно - награда за все трудное, что было в прошлом.
Тогда не стоит жить
Вечером Дед встретил меня у дверей с трубкой во рту. Рыжий пенковый чубук висел у самого подбородка. Дед придерживал его рукой, вминая пальцами табак.
- Здравствуй, входи, очень хорошо, что пришел, - сказал он скороговоркой, захлопнул дверь и звонко зашлепал домашними туфлями по коридору. Он, кажется, не шел, а бежал, увлекая меня за собой. - Ты как раз вовремя, - сказал он на ходу. - Я тут кое-что придумал.
В комнате Деда было накурено и солнечно. В светлом тумане как будто покачивались книги на полках стеллажей. Большой письменный стол, два стула у окна и часть широкого дивана были заняты листами бумаги - это были карты. Самая большая из них висела на стене, она была исчерчена красным и синим карандашом; пунктирные и сплошные неровные линии пересекали ее с севера на юг, с востока на запад, кружили и петляли, кажется, по всей планете.
Я уже не раз видел эту карту. На ней были отмечены маршруты осуществленных и не осуществленных путешествий. Дед много где побывал, когда плавал капитаном торгового судна. Немало поездил он и по земле - один и с нами, кружковцами. Дед любил странствия, когда говорил о них, молодел, преображался, и тогда казалось, что ничего более важного и замечательного не существует в его жизни. Особенно он любил намечать новые маршруты. Он говорил, что нужно уметь радоваться путешествию сначала в мечтах, потом в реальности и, наконец, в воспоминаниях.
Дед усадил меня на диван, а сам опустился в любимое деревянное кресло. Сел не глубоко, на краешек, нетерпеливо перебирая ногами и попыхивая трубкой. Он явно думал о чем-то своем, веселом, путешественном, и ему хотелось поделиться планами, но он спросил:
- Так что у тебя произошло?
Я стал рассказывать, как был у замполита училища, как тот дал мне адреса людей, которые захотели со мной познакомиться, услышав передачу.
- Это хорошо, хорошо, - похвалил меня Дед, по-прежнему нетерпеливо перекладывая одну ногу на другую. - Ты обязательно пойди к француженке. В наше время нужно знать иностранный язык, мало ли куда придется поехать.
- Неплохо бы очутиться во Франции, - сказал я.
- Еще бы, - отозвался Дед. - Но ты знаешь, я тут придумал такой маршрут… - Он вскочил с кресла, подбежал к карте и широким взмахом руки словно бы рассек ее с юга на север. - От озера Зайсан по Оби до Северного Ледовитого океана! Мы поплывем на плоту из автомобильных камер. Путешествие не из легких, но зато будет, чем гордиться, а? Махнем?
- Еще бы, конечно, махнем! - обрадовался я. - У меня все лето будет свободным. Я готов хоть по воде, хоть через Каракумы.
Дед слушал, улыбался, сопел и хлюпал трубочкой. В глазах его было что-то совсем молодое, даже мальчишеское. Каким он бывает разным, наш Дед, - когда грустит, когда сердится, когда мечтает…
- Каракумы, говоришь? Каракумы, Каракумы… А что ж! Это совсем неплохая идея. Мы пересечем всю Среднюю Азию. Самарканд, Бухара…
- Для такого пути нужен верблюд или вездеход, - заметил я.
- Чудак, - остановил меня он. - Ехать нужно знаешь на чем? На детских самокатах! Да-да, детские самокаты с велосипедными моторчиками - вот наш транспорт. Он не тяжелее тросточки. А проходимость!
- А перегрев? - спросил я в тон Деду. - Велосипедным моторчикам трудно будет в такую жару. Вы помните, у вас даже в Карелии едва тянул. Вы еще называли свой велосипед упрямым ослом, когда моторчик отказывался тащить в гору. Вы еще завидовали нам, что мы на обычных дорожных велосипедах. Крути себе педалями и крути.
- Упрямым ослом? - Дед задумался. - Ослы. А что ж. Ослы - это прекрасно! - воскликнул он. - Именно ослы, как я раньше не сообразил? Мы отправляемся в Среднюю Азию, покупаем там двух ишачков, садимся верхом и медленно, почти недвижно начинаем плыть по пустыне. Кругом колючки да пыль, да выжженная равнина, а мы будем плыть и плыть на ишачках, покачиваться, дремать и думать. Вот уж когда можно будет обо всем хорошенько подумать!
Дед быстро вложил в рот черный мундштук, затянулся, выпустил на волю клуб дыма, потом в одно мгновение очутился возле стола. Он был так взволнован, что оставил свою трубку в черной чугунной пепельнице. Я был удивлен, что мы так быстро пересели с одного вида транспорта на другой, но не стал прерывать Деда. Путешествие на ишачке мне тоже пришлось по душе.
- А если надоест равнина, - продолжал Дед, - мы сможем подняться в горы. Да-да, не улыбайся. Ишаки сильные. Они поднимут нас в такое высокогорье, где лишь вечный снег.
- А я и не улыбаюсь, - сказал я. - Снег, так снег, я на все согласен. Я улыбаюсь от удовольствия.
- Но только, - таинственным шепотом сказал Дед, - никому ни слова: перехватят, опередят. Такие идеи под ногами не валяются.
Теперь и мне путешествие показалось таким реальным, что я уже больше не мог сидеть на диване, заходил по комнате вместе с Дедом. Комната стала тесной, сдавленной стенами, я не выдержал и распахнул окно. А Дед вновь подошел к географической карте.
- И ничего себе кружочек мы сделаем! Ты только взгляни. Начнем вот отсюда, видишь? Ну, здесь еще жара, скорпионы и тарантулы, а дальше… дальше хребты, обвалы, пропасти, горные реки, разреженный воздух и эдельвейсы. Ты когда-нибудь видел эдельвейсы? Не просто цветы - легенда.
- И еще там беркуты, - сказал я.
- И горные туры, - сказал Дед.
- А чем мы будем кормить наших ослов? - неожиданно пришло мне в голову.
- В самом деле, чем? - озадаченно переспросил Дед.
- И еще, говорят, ослы лягаются, когда им все надоест, - пошутил я.
- Да уж, эти создания чертовски упрямы, - удрученно сказал Дед. - Они и в самом деле могут остановиться посреди перевала, и тогда я просто не знаю, как быть.
- Придется развести костер, зарезать ослов на шашлыки, а самим тащить поклажу, - невесело сказал я, сожалея, что так быстро закончилось путешествие по дорогам и тропам Ходжи Насреддина.
Дед ничего не ответил. Он стоял около карты, но не смотрел на нее, глаза его глядели куда-то в угол и вниз.
- А ведь в этом что-то есть, - вдруг опять приободрился он.
- В чем - в этом?
- В ногах… Ты молодец, умеешь подкидывать идеи. Я сейчас тебе объясню. Я уже, кажется, все нашел. Ослы отпадают, это ясно. Но ты опять подсказал, как нам быть. Мы пойдем пешком. На своих двоих. А называться наш переход будет так: от Белого моря до Черного. И никакого транспорта, никаких вещей. Я давно об этом мечтал.
- А успеем мы за одно лето?
- Не беда, если и не успеем за одно, пройдем за два, даже пусть за три, если потребуется.
- А что, если нам погрузить вещи на тачку? Я сам ее сделаю. Будет легонькая, что надо.
- Ловко придумано! Молодец! - Дед был счастлив, вовсю кочегарила его трубка. - Эх, беда, - внезапно огорчился он. - Я где-то читал, что австралийские парни уже отправились вокруг света таким способом. Да, тачки не годятся. Нам не пристало быть мелкими подражателями. Уж если подражать, так подражать грандиозно. Мы пойдем, как ходили великие и древние странники, пилигримы. С посохом! С обыкновенным сучковатым посохом. А что? Странники с посохом. В наше-то время. Неплохо звучит! И пусть все мчатся на своих автомобилях сломя голову. А мы будем купаться в озерах и речках, станем разводить костры и варить кашу. Спать будем в стогах. Мы отпустим бороды… - Дед замолчал, посмотрел на мое лицо, раздумывая, вырастет на нем борода или нет, усомнился и все-таки продолжил так: - И, похожие на сказочных лесовиков, выйдем к морю и воткнем наши корявые посохи в песок какого-нибудь фешенебельного черноморского пляжа.
- А не заберут нас как бездомных бродяг? - спросил я.
- Путешественник не бродяга, - строго сказал Дед. - В наших обликах должна быть броская определенность. Изюминка. Нужно, чтобы каждый еще издали понял, с кем имеет дело. Я, кажется, знаю, что нам нужно. Я это видел вчера или позавчера. И это совсем недалеко от нас, в магазине "Динамо". Только бы не раскупили. Ах, чудак, как я раньше не догадался! Знаешь что? Собирайся, а то расхватают. Это же не ботинки, а гусеничные трактора! Подошва, кажется, вырезана из колес самосвала, а широкие крючки, вместо петель, блестят, как пуговицы баяна.
Дед пренебрежительно отшвырнул стоптанные шлепанцы, втиснул ноги в свои повседневные черные ботинки. Чтобы удобнее было их шнуровать, он поднял правую ногу на краешек стула. Но что это? Почему так упирается в живот колено? Почему Дед так хрипит, свистит, покряхтывает, отдувается? А вот и кашель. Кашель заядлого курильщика. Дед вытер вспотевшее лицо и грузно опустился в кресло. Я впервые так ясно увидел, что наш Дед именно дед, старик, переживший две войны, ранения, океанские штормы и еще что-то такое, что не пересказать, не передумать.
- Да-а, уже не тот… брюхо мешает, - печально сказал Дед. - Уж не твои семнадцать. Ты даже не представляешь, с каким отвращением я иногда смотрюсь в зеркало. Пожалуй, прощай дальняя дорога, - совсем загрустил Дед.
Я сидел на диване и не знал, чем и как утешить Деда. Эх, если бы я мог поделиться с ним своей молодостью! А может быть, именно сейчас ему нужно выбраться к деревьям, солнцу, придорожным канавам, где он, как уже было в прошлое путешествие, выбросит снотворные и нитроглицерин, где любимой походной иглой, похожей на шило, он заузит в поясе свои брюки, где на клеенке мы разложим колбасу и хлеб и пыльными руками начнем есть непередаваемо вкусную дорожную пищу. Будут плыть в неизвестность облака, будут проноситься перед нами машины, будут озабоченно ползать муравьи по нашим ногам, а мы улыбнемся друг другу, и станет ясно, что каждый из нас думает: "Вот это по мне, это жизнь!"
- Ты уж прости, - буркнул Дед. - Сегодня мы не пойдем в магазин.
- А завтра?
- Завтра? - Дед прищурился, вложил в рот мундштук трубки, почмокал, попыхал дымом. - Завтра? - Глаза его стали веселыми и горячими, как недавно, когда он мечтал. - Никакого завтра не будет, идем сейчас же. У меня нет времени ждать… Ты только посмотри, где мы еще с тобой не побывали!
Дед вскочил с кресла, подбежал к карте, подбросил к ней руку. Так подбросил, будто смахнул со стены все города, горы и океаны, чтобы крепко-накрепко зажать их в кулаке.
В комнате над дверью что-то затрещало. Только тут я заметил новый большой звонок, он висел на проводах, перекинутых через гвоздь. Дед услышал, забеспокоился, подбежал к письменному столу, выдернул один за другим ящики, отыскал маленькую стеклянную ампулу и быстро вышел. Я знал, что за стеной лежала в постели его больная внучка. Дед уже месяц ухаживал за ней днем и ночью.
- Леня, будь добр, сбегай в аптеку, - попросил Дед, вернувшись. - Она на углу улицы Желябова и Невского. Получи лекарство. Знаешь, там, где выдают по рецептам. - Дед дал мне какую-то бумажку, и я помчался.