– Я не смогу найти человека, подложившего эту бомбу, если буду сидеть в Тель-Авиве.
– Ты не сможешь его найти, и если будешь сидеть в камере французской тюрьмы.
– Какая машина моя, Узи?
– Ладно! Бери эту. Но на свой страх и риск.
– Когда-нибудь я попытаюсь отплатить за эту услугу.
– Приятного времяпрепровождения, Габриель. Я остаюсь тут расхлебывать чертову кашу, которую ты заварил.
– Только передай пленку в Тель-Авив. Будь доброй псиной.
* * *
На Коста-де-Прата Анна Рольфе опустила скрипку и выключила метроном. Комната, где она репетировала, была затенена, из открытого окна дул прохладный влажный бриз с Атлантического океана. С хромированной покрашенной стойки над ее высоким табуретом свисал профессиональный микрофон. Он был подсоединен к сделанному в Германии магнитофону. Сегодня Анна записала большую часть своей репетиции. Она прослушала запись, пока укладывала в футляр свою скрипку Гварнери и убирала ноты.
Ей всегда было неловко слушать собственную игру, но сейчас она это сделала по определенной причине. Ей хотелось в точности знать, как она звучит, – какие пассажи пьесы приемлемы, а какие требуют дополнительного внимания. Большая часть из услышанного ей понравилась, но она выделила три или четыре куска во второй и третьей частях, где ее критически настроенное ухо уловило последствия долгого бездействия. Вечером, на второй репетиции, она обратит внимание исключительно на эти места. А сейчас ей необходимо прочистить мозги.
Она прошла в спальню, достала из ящика комода бледно-желтый свитер и накинула на плечи. Затем спустилась вниз. Через минуту она выскользнула из калитки своей виллы и пошла по извилистой дороге вниз, в селение. Где-то на полпути она заметила сквозь деревья маленький микроавтобус "фиат", ехавший вверх по дороге. В нем сидело четверо мужчин. Это были не португальцы. Анна отступила к краю дороги, чтобы дать машине проехать, но она вместо этого остановилась, и из нее вышел мужчина, сидевший на пассажирском сиденье впереди.
– Мисс Рольфе?
– А кто спрашивает?
– Вы мисс Анна Рольфе, верно?
Она кивнула.
– Мы друзья Габриеля.
* * *
В Марселе Англичанин оставил машину возле аббатства Святого Виктора и по темным улицам направился к паромному терминалу. Когда судно заскользило по гладким водам порта, Англичанин спустился в свою каюту. Он лег на узкую койку и стал слушать новости по марсельскому радио. Главной темой был взрыв бомбы в галерее Мюллера в Париже. Бомба Паскаля Дебрэ привела к гибели невинных людей, отчего Англичанин почувствовал себя в большей мере террористом, чем профессионалом. Завтра он отправится к старой синьядоре, и она, как всегда, своими обрядами и молитвами прогонит оккью и избавит его от прегрешений.
Он выключил радио. Несмотря на усталость, он хотел женщину. Так бывало всегда после выполнения задания. Он закрыл глаза, и перед его мысленным взором появилась Элизабет – Элизабет Конлин, хорошенькая девушка-католичка из жилого района Баллимерфи, что в Западном Белфасте, на севере Ирландии. У нее был инстинкт хорошего профессионала. Когда не было опасности для встречи, она вывешивала лиловый шарф в окне спальни и Англичанин залезал в окно, а затем к ней в постель. Они занимались любовью мучительно медленно, чтобы не разбудить остальных членов ее семьи. Англичанин прикрывал ее рот ладонью, чтобы не было слышно вскриков. Однажды она так укусила его большой палец, что пошла кровь. И запачкала простыни. А потом он лежал рядом с ней в темноте и она снова говорила ему, как ей хочется уехать из Белфаста – уехать от бомб, и от английских солдат, и от террористов ИРА, и от военизированных протестантов. А когда она считала, что он заснул, читала шепотом молитву, каясь в том, что уступила соблазнам тела Англичанина. Англичанин же никогда не давал себе заснуть в постели Элизабет Конлин.
Однажды, когда он ночью пролез в окно к Элизабет Конлин, его встретили там ее отец и два блюстителя ИРА. Каким-то образом они узнали правду об Англичанине. Его привезли на глухую ферму, по-видимому для долгого и мучительного допроса и последующей расправы. В противоположность многим, оказавшимся в подобной ситуации, Англичанин сумел живым уйти с фермы. А четверо иравцев не сумели.
Через несколько часов Англичанин уже благополучно выбрался из этой глуши. Элизабет Конлин не была такой удачливой. Ее тело на следующее утро было обнаружено на белфастском городском кладбище с обритой головой и взрезанным горлом – в наказание за то, что она спала с британским агентом.
С тех пор Англичанин не верил ни одной женщине. Антон Орсати понимал его. Раз в неделю он приводил на виллу Англичанина девицу – не корсиканку, а только французских девчонок, которые специально прилетали, чтобы обслужить Англичанина. А Орсати ждал со старым паэсану на ведущей в долину дороге, пока Англичанин не усладится. Для Англичанина любовные утехи с девицами Орсати были таким же хладнокровным и клиническим занятием, как и убийство, но он терпел, так как не доверял себе в выборе любовницы и еще не был готов жить как монастырский затворник.
Мысли его перекинулись на заказ, выполненный в Париже. Что-то не давало ему покоя – мужчина, который вошел в галерею перед взрывом бомбы. Англичанин принадлежал к элитарному отряду и был способен подметить в других присущие таким людям черты: легкость походки; сочетание полнейшей уверенности в себе и постоянной бдительности. Тот человек в свое время был солдатом, а может быть, и кем-то более хитроумным.
Но тут было еще кое-что. Англичанина не покидало чувство, что он где-то видел этого человека раньше. И вот в течение нескольких часов он лежал в каюте, перебирая в памяти бесчисленное множество лиц в поисках этого человека.
19
Лондон
Взрыв галереи Мюллера не только создал проблему для безопасности Габриеля в Париже. Он уничтожил единственную имевшуюся у него нить, которая могла распутать убийство Рольфе. Теперь надо было начинать все сначала, поэтому в конце следующего утра он и направился по Мейсон-Ярд к галерее Ишервуда под накрапывавшим дождем.
На кирпичной стене рядом с дверью была панель и на панели – две кнопки: "Туры ЛОКУС" и "ИЗЯЩНОЕ ИСКУССТВО ИШЕРВУДА". Габриель нажал вторую кнопку и стал ждать. Раздалось жужжание, он толкнул дверь и стал подниматься по лестнице: все тот же вытертый коричневый ковер, все то же пятно на третьей ступеньке от "Роршаче", где Ишервуд с похмелья пролил утром кофе после пьяной гулянки в "Мирабели" на дне рождения Оливера Димблби. На верхней площадке было две двери – одна вела в галерею, а вторая – в маленькое туристическое агентство, где невзрачная женщина сидела за директорским столом в окружении плакатов, обещавших бездну удовольствий в экзотических местах. Она взглянула на Габриеля, печально улыбнулась и вернулась к своему вышиванию.
Если Джулиан Ишервуд вопреки разуму держался за картины, значившиеся в его инвентаре, то о девушках, отвечавших на телефонные звонки и занимавшихся его умопомрачительным архивом, нельзя было этого сказать. Он регулярно каждый сезон набирал их и потом отсылал. Поэтому Габриель с удивлением увидел, что Айрина, не девушка, а черноволосый леопард, которую Ишервуд нанял полгода назад, все еще сидит за столом в приемной.
Дверь, отделявшая приемную от кабинета Ишервуда, была слегка приоткрыта. У Ишервуда находился клиент. Габриелю видна была картина, стоявшая на черном, обитом войлоком, пьедестале. Судя по всему, один из итальянских Старых мастеров – не из тех, кого знал Габриель. Ишервуд медленно прохаживался по ковру позади картины, зажав в руке подбородок, словно барристер, дожидающийся ответа от свидетеля противоположной стороны.
– Он хотел бы, чтобы вы подождали его наверху, в демонстрационном зале, – промурлыкала девица. – Я полагаю, вы знаете, как туда пройти.
Габриель вошел в крошечный лифт и поехал наверх. В демонстрационном зале царили тени и было тихо – лишь дождь стучал по застекленной крыше. На всех стенах висели большие полотна старых мастеров: "Венера" Луини, "Рождение Христа" дель Ваги, "Крещение Христа" Бордоне, пейзаж, освещенный ярким солнцем, Клода. Габриель не стал зажигать свет и тяжело опустился на обитый бархатом диван. Он любил это помещение. Оно всегда было для него святилищем, островком спокойствия. Он однажды предавался любви со своей женой в этой комнате. А годы спустя задумывал здесь покончить с мужчиной, который увел ее от него.
Дверца лифта отворилась, и вошел Ишервуд.
– Бог мой, Габриель, ты адски выглядишь.
– Это что – комплимент?
– Что, черт возьми, происходит? Почему ты не в Цюрихе?
– Владельца картины, которую ты отправил меня почистить, зовут Аугустус Рольфе. Слышал о таком?
– О великий Боже, это тот, кого убили на прошлой неделе?
Габриель закрыл глаза и кивнул:
– Я обнаружил его труп.
Ишервуд заметил забинтованную руку.
– А что случилось с твоими руками?
– Ты слышал о взрыве, который произошел в парижской галерее вчера?
– Конечно… здесь все только об этом и говорят. Но ты ведь не был в этом замешан?
– Нет, я просто оказался не в том месте не в то время. Я все тебе расскажу, Джулиан, но сначала мне нужна твоя помощь.
– Помощь в чем? – осторожно осведомился Ишервуд.
– Ничего похожего на то, какую ты оказывал мне в прошлом. Мне просто нужно, чтобы ты объяснил мне, почему пожилой швейцарский банкир держал весьма внушительную коллекцию французских импрессионистов и современных художников в подземном сейфе, пряча ее от мира.
Ишервуд нажал кнопку переговорного устройства.
– Айрина, будь душенькой и принеси в демонстрационный зал кофе. И немного тех бисквитов тоже. Тех, что с орешками. И не соединяй меня, пожалуйста, ни с кем. Вот умница.
* * *
Габриель знал в общих чертах о том, что нацисты во время Второй мировой войны прибрали к рукам европейские сокровища искусства. Адольф Гитлер мечтал соорудить Führermuseum в своем родном городе Линце и наполнить его лучшей в мире коллекцией Старых мастеров и искусства Северной Европы. В 1938 году он задумал провести тайную операцию под кодовым названием Sonderauftrag Linz – Особая операция Линца – по приобретению произведений искусства для музея в Линце любыми методами, какие будут необходимы. В последние месяцы мирной жизни его агенты тайно обследовали в Европе музеи, галереи и частные коллекции, выбирая произведения для будущего музея. Когда разразилась война, гитлеровские воры искусства следовали по пятам за вермахтом. Сотни тысяч полотен, скульптур и objets d'art быстро исчезли – многие из них принадлежали евреям. Тысячи работ, оцениваемых грубо в 30 миллиардов долларов, все еще неизвестно где находятся.
Габриель знал, что Джулиан Ишервуд сможет восполнить для него недостающие детали. Ишервуд был средним торговцем искусством, имевшим на своем счету достаточно побед, но в вопросе о разграблении нацистами Европы он был эксперт. Он написал десятки статей для газет и профессиональных публикаций, а пять лет назад создал с соавтором книгу на эту тему, получившую хорошие отзывы. Невзирая на уговоры своего издателя, он решительно отказался сообщить, по какой причине занимается этой темой. Габриель был в числе людей, которые знали, почему Ишервуд пережил все это.
– В тысяча девятьсот сороковом году Лондон и Нью-Йорк не имели значения, – начал Ишервуд. – Центром мира искусств был Париж, а центром искусства в Париже была рю де-ля-Боэти в Восьмом округе. Знаменитый Поль Розенберг держал там свою галерею в доме номер двадцать один. Пикассо жил через двор в доме номер двадцать три со своей женой русской танцовщицей Ольгой Хохловой. На другой стороне улицы была галерея Этьена Бинью. Галерея Жоржа Вильденштайна была в доме номер пятьдесят семь. Поль Гийом и Жосс Эссель тоже были там.
– А твой отец?
– "Изящное искусство Исаковича" находилось рядом с галереей Поля Розенберга. Мы жили в квартире над главными демонстрационными залами. Я звал Пикассо "дядя Пабло". И часами сидел у него в квартире. Иногда он позволял мне смотреть, как он пишет. А Ольга кормила меня шоколадом и пирожными, пока меня не начинало тошнить. Это была не жизнь, а сказка.
– А когда пришли немцы?
– Ну, все рухнуло, верно? Оккупация Нидерландов началась десятого мая. К четырнадцатому июня немцы уже были в Париже. На Эйфелевой башне развевалась свастика, и германский генеральный штаб устроился в отеле "Крильон".
– А когда начался грабеж?
– Через два дня после того, как Гитлер объехал Париж, он приказал все произведения искусства, принадлежащие евреям, передать в руки немцев для так называемой сохранности. А на самом деле началось ограбление Франции.
– Если память мне не изменяет, Гитлер создал организацию, которая наблюдала за разграблением Франции.
– Их было несколько, но главным было подразделение, именуемое ЭРР – Einsatzstab Reichsleiter Rosenberg. Это было внушительное предприятие. Оно располагало собственной разведкой, выискивавшей произведения искусства, ударным отрядом для проведения рейдов и захватов и целым штатом искусствоведов и оценщиков. Бог ты мой, у них были даже собственные плотники, которые сколачивали ящики для упаковки украденных вещей и переправки их в Германию.
– Рю де-ля-Боэти, очевидно, была первой их остановкой?
– ЭРР нацеливалась на торговцев искусством и на коллекционеров. Коллекции Ротшильдов были захвачены вместе с их резиденциями. Как и коллекции магната-еврея банкира Давида Давид-Вейла, а также Жака Стерна. На все принадлежавшие евреям галереи на рю де-ля-Боэти были совершены налеты, и содержавшиеся в них коллекции захвачены, включая инвентарные списки "Изящных искусств Исаковича".
– Твоему отцу удалось спасти некоторые из своих работ?
– Большинство торговцев, включая моего отца, пытались уберечь принадлежавшие им наиболее важные произведения. Они прятали их в удаленных особняках или в банковских сейфах или отправляли из страны. Но незащищенные работы немцы быстро хватали. До оккупации, во время drôle de guerre, мой отец арендовал виллу в Бордо и перевез туда свои наиболее ценные полотна. Когда немцы окружили Париж, мы бежали туда. А когда Францию разделили на Оккупированную зону и Неоккупированную зону, мы осели в зоне, принадлежавшей Виши. Но осенью тысяча девятьсот сорокового года ударный отряд ЭРР в сопровождении французской полиции взломал дверь на вилле и забрал полотна моего отца.
– Как немцы нашли его коллекцию?
– Он совершил ошибку, сказав одному торговцу-французу, что собирается сделать с картинами. Француз сообщил эту информацию ЭРР в обмен на пять процентов от стоимости коллекции моего отца. C'est la vie.
Габриель знал, что было потом, и не собирался давать возможность Ишервуду все это снова рассказать. Вскоре после того, как немцы вошли в Неоккупированную зону в конце 1942 года, эсэсовцы и их союзники в вишистском правительстве начали производить облавы на евреев и депортировать их в лагеря смерти. Отец Ишервуда нанял пару басков, чтобы они провели Джулиана через Пиренеи в Испанию, где он мог найти убежище. А мать его и отец остались во Франции. В 1943 году они были арестованы и отправлены в Собибор, где их тут же умертвили.
Ишервуда пробрала дрожь.
– Боюсь, пора выпить. Вставай, Габриель. Немного свежего воздуха нам обоим полезно глотнуть.
* * *
Они завернули за угол, дошли до винного бара на Джермин-стрит и сели возле шипящего газового огня в камине. Ишервуд заказал бокал "Медока". Глаза его смотрели на пламя огня, а мысленно он был во Франции военного времени. Габриель, подобно ребенку, входящему на цыпочках в комнату родителей, осторожно вторгся в его воспоминания.
– Что же произошло с картинами после того, как они были отобраны?
– ЭРР реквизировала музей Жё де Помм и использовал его как хранилище и сортировочную. Большой штат работал там день и ночь, каталогизируя и оценивая великое множество произведений искусства, попадавших в руки немцев. Работы, сочтенные подходящими для личной коллекции фюрера, для музея в Линце или для других немецких музеев – главным образом Старые мастера и произведения художников Северной Европы, – упаковывали в ящики и морем отправляли на родину.
– А остальное? Импрессионистов и современное искусство?
– Нацисты считали это дегенеративным искусством, но не собирались выпускать из рук, не получив чего-то взамен. Большинство работ девятнадцатого и двадцатого веков были проданы, чтобы пополнить казну, и отложены для обмена.
– Какого обмена?
– Возьми, к примеру, Германа Геринга. У него был большой охотничий дом к югу от Берлина, названный Каринхолл в честь его покойной жены, шведской аристократки по имени Карин фон Фок. В нем находилась одна из крупнейших частных коллекций в Европе, и Геринг, пользуясь своей чрезвычайной властью, значительно расширил ее во время войны. Он использовал хранилища Жё де Помм как свое личное место для отдыха и развлечений.
Ишервуд опустошил свой бокал и заказал еще.
– Геринг был жадный мерзавец: он забрал свыше шестисот картин в одном только музее Жё де Помм, но он очень старался обставить это так, чтобы его приобретения – по крайней мере на бумаге – выглядели законно купленными, а не украденными. Если он желал приобрести какую-либо работу, ее давали особо отобранному fonctionnaire, который оценивал ее до нелепости низко. После чего Геринг немедленно забирал полотно и обещал прислать деньги на специальный счет ЭРР. На самом же деле он не заплатил ничего за картины, вывезенные из Парижа.
– И очутившиеся в Каринхолле?
– Некоторые, но не все. Геринг разделял презрительное отношение Гитлера к современному искусству и импрессионистам, но он знал, что такие картины можно продать или обменять на полотна, больше соответствующие его вкусу. Одно такое дельце было обстряпано агентами Геринга в Италии. В обмен на семь картин итальянских Старых мастеров и несколько objets d'art Геринг отдал девять картин, вывезенных из Жё де Помм. Ван Гог, Дега, Сезанн, Ренуар и Моне – это лишь несколько имен, все они были украдены из коллекций и из галерей, принадлежавших евреям. Геринг провел несколько других аналогичных обменов через торговцев искусством в Швейцарии.
– Расскажи мне о швейцарских покупателях.
– Нейтралитет поставил торговцев и коллекционеров Швейцарии в уникальное положение: они могли наживаться на разграблении Парижа. Швейцарцам разрешалось путешествовать по большей части Европы, и швейцарский франк был единственной общепризнанной в мире валютой. Не забудь, что такие места, как Цюрих, утопали в прибылях от сотрудничества с Гитлером. В Париже покупали награбленные произведения искусства, и они прибывали в Цюрих, Люцерну и Женеву.
– И оседали там?