– Конечно. Законы, охраняющие тайны банковских операций, сделали Швейцарию естественным отстойником для похищенных произведений искусства. Равно как и законы, прикрывающие получение краденой собственности.
– Расскажи мне об этих законах.
– Это блестяще составленные и чисто швейцарские по своей изощренности законы. Например, если человек честно приобрел какой-то предмет и оказывается, что этот предмет был украден, он по закону через пять лет становится его собственностью.
– Как удобно.
– Обожди, слушай дальше. Если у торговца искусством оказывается украденная работа, настоящий владелец обязан вознаградить торговца, чтобы получить у него свою картину.
– Таким образом торговцы и коллекционеры могут принимать украденные произведения, не страшась закона и не тратя денег?
– Совершенно верно.
– А что было после войны?
– Союзники отправили искусствоведа по имени Дуглас Купер в Швейцарию, чтобы он попытался докопаться до правды. Купер установил, что сотни – если не тысячи – украденных работ осели в Швейцарии за время войны. Он был убежден, что многие из них хранятся в банковских сейфах и на таможенных складах, не облагаемых пошлиной. Поль Розенберг отправился в Швейцарию, чтобы самому осмотреться. В одной галерее в Цюрихе ему предложили Матисса, увезенного из его собственной коллекции.
– Замечательно, – сказал Габриель. – И как повело себя швейцарское правительство, получив такую информацию?
– Оно обещало союзникам сотрудничать с ними в проведении тщательного дознания. Оно обещало заморозить все германские капиталы, поступившие в страну во время войны, и произвести опись таких вкладов по всей стране. Ни то ни другое сделано не было. Дуглас Купер предложил временно отобрать лицензию у всякого торговца, продающего украденные произведения искусства. Швейцарское правительство отказалось на это пойти. А Швейцарская федерация торговцев произведениями искусства велела своим членам не сотрудничать с союзниками. Словом, швейцарское правительство поступило так, как поступает всегда. Оно заслонило свой бизнес и своих граждан от глаз чужеземцев.
– А торговцы вроде Поля Розенберга пытались вернуть свои картины через суд?
– Человека два-три пытались, но игра с ними велась краплеными картами. Швейцарцы тянули время, и иностранцу, пытавшемуся вернуть свою собственность, находящуюся у швейцарского гражданина, надо было выложить немалые деньги. Швейцарцы обычно прятались за ширму добропорядочности. И помни, что большинство произведений искусства, о которых мы сейчас говорим, были украдены нацистами в сороковом году. Так что в сорок пятом году – согласно швейцарскому закону о пяти годах – настоящие владельцы по закону не имели больше права ничего требовать. Нечего и говорить, что большинство из них так и остались с пустыми руками.
– А ты думаешь, кое-что из этого все еще там?
– По-моему, Габриель, большая часть украденных вещей все еще там. И из того немногого, что ты мне рассказал, похоже, что некоторые из этих картин могли быть в руках Аугустуса Рольфе.
– Они уже больше не у него.
Ишервуд допил вино, и взгляд его снова обратился к огню.
– По-моему, теперь твой черед рассказывать, Габриель. Расскажи мне все. И не ври на этот раз. Я слишком для этого стар.
* * *
На улице снова шел дождь. По пути назад в галерею они укрылись под зонтом Ишервуда, словно плакальщики на кладбище. Габриель рассказал Ишервуду все, начиная с того, как он обнаружил тело Рольфе, и кончая взрывом в галерее Вернера Мюллера. Ишервуд выпил еще два бокала "Медока", и это сказалось на его неровной походке.
– Шамрон, – тихо произнес Ишервуд голосом, полным презрения. – Мне бы следовало понимать, что мерзавец имеет к этому какое-то отношение. Я считал, что они наконец-то уж по-настоящему отправили его на отдых.
– Они всегда находят причину, чтобы вернуть его.
– Говорят, что она настоящая примадонна, эта Анна Рольфе.
– Моментами. Если я могу тебе, милый мальчик, дать один совет, не забывай, что она знает больше о своем отце и его коллекции, чем говорит тебе. Дочери склонны защищать отцов, даже когда считают их мерзавцами.
– Постараюсь это запомнить.
– Возможно, это был просто обычный грабеж картин.
– Они оставили картину Рафаэля на стене в гостиной и взорвали галерею, принадлежавшую человеку, который осуществлял надзор за коллекцией. Я не считаю это чем-то обычным.
– Понял, – сказал Ишервуд. – Вообще мне кажется, что единственное, в чем можно не сомневаться, – это в отсутствии картин.
– Мне неприятно говорить это тебе, Джулиан, но ведь картины ничего не расскажут. К тому же коллекция исчезла.
– Картины ничего не могут рассказать, а то, откуда они, может стать известным. Аугустус Рольфе явно очень серьезно относился к коллекционированию. Даже если он приобретал картины не в идеальных обстоятельствах, он непременно настаивал на том, чтобы были бумаги о происхождении каждой из них. В конце концов, это главное.
– А если я сумею добыть такие бумаги?
– Тогда я смогу тебе сказать, был ли он законным коллекционером или же старый мерзавец сидел на сейфе, набитом украденными полотнами.
* * *
Габриель предполагал расстаться с ним на Дьюк-стрит, но Ишервуд взял его за локоть и потащил на Мейсон-Ярд.
– Пойдем со мной. Есть еще кое-что, что мне нужно тебе показать.
Когда они вошли в галерею, Айрина сразу увидела следы ленча, обильно политого алкоголем. Она вручила Ишервуду стопку оставленных по телефону сообщений и отправилась готовить кофе. У себя в кабинете Ишервуд открыл свой личный сейф и достал два предмета – скетч мальчика и фотокопию старого документа на нескольких страницах. Он поднес скетч Габриелю, чтобы тот посмотрел.
– Похоже на что-то знакомое?
– Не могу этого сказать.
– Это я. А художник – Пабло Пикассо. Я привез его из Франции, когда переехал.
– А документ?
– Я тоже его привез. Отец дал мне его как раз перед тем, как я поселился у басков. Это подробное описание всех картин его частной коллекции и профессиональная опись, сделанная им лично. Это, конечно, копия. Оригинал – в жутком состоянии.
Он протянул документ Габриелю.
– Не знаю, насколько ты планируешь ввязаться в это дело, но если тебе случится увидеть что-либо из здесь перечисленного, дай мне знать, хорошо, милок?
Габриель сунул список в нагрудный карман пиджака.
– Куда ты теперь направляешься? – спросил Ишервуд.
– Не знаю.
– Есть человек в Лионе, с которым тебе следовало бы поговорить. Он помог мне, когда я готовился написать мою книгу. Если у Аугустуса Рольфе была грязь под ногтями, этот человек знает об этом.
Ишервуд пролистал свой "ролодекс" и дал Габриелю номера телефонов.
20
Лондон
За углом "Изящного искусства Ишервуда", на Джермин-стрит, за рулем "лендровера" сидел светловолосый мужчина и слушал радио. Вот уже пять дней он следил за торговцем произведениями искусства. Он ездил за ним на пьяные ленчи. Вечером ехал за ним к его дому в Саут-Кенсингтон. Он даже изобразил потенциального покупателя, чтобы поставить пару крохотных передатчиков в кабинете торговца. Передатчик посылал слабый сигнал по обычной волне FM. Мужчина пользовался радио в "ровере" для прослушивания. Десять минут спустя, когда разговор в галерее окончился, он вынул свой мобильный телефон и набрал номер в Цюрихе.
– Наш друг едет в Лион для встречи с профессором.
21
Лион
Профессор Эмиль Якоби был самоназначенной нечистой совестью Швейцарии. Он был убежден, что для спасения страны должен сначала разодрать ее в клочья, и посвятил свою жизнь выявлению и разоблачению неприглядных моментов в швейцарской истории. Его разоблачительная книга "Миф", словно огненная буря, высветила подробности широких экономических и торговых связей, существовавших между нацистской Германией и Швейцарией на протяжении Второй мировой войны. Якоби обрисовал, как швейцарские банки принимали награбленное золото, а также золотые зубы евреев, которые выдирали, отправляя их в газовые камеры, как это золото превращали в твердую валюту, на которую Гитлер покупал сырье, необходимое для того, чтобы работала его военная машина. Сделанный профессором Якоби вывод шокировал страну и превратил его в национального парию. Так, он писал:
"Швейцария и нацистская Германия были союзниками во всем, хотя таковыми не назывались. Гитлер не смог бы вести войну без помощи швейцарских банкиров и производителей оружия. Если бы не Швейцария, вермахту пришлось бы остановиться осенью 1944 года. Миллионы жизней были бы спасены, не будь швейцарские банкиры такими алчными".
Вскоре после выхода в свет "Мифа" профессору Якоби стало все более и более неуютно жить в Швейцарии. Он начал получать угрозы, телефоны его прослушивались, и офицеры службы безопасности Швейцарии следили за его передвижениями. Опасаясь за свою безопасность, он отказался от поста профессора в Лозанне и принял приглашение исторического факультета Лионского университета.
Большая часть следующего дня ушла у Габриеля на то, чтобы его найти.
Он оставил два сообщения на автоответчике Якоби у него дома и еще два у его на редкость нелюбезной секретарши в университете. В половине второго Якоби позвонил Габриелю по его мобильному телефону и согласился с ним встретиться.
– Приходите ко мне на квартиру в шесть часов вечера. Тогда и поговорим. – Затем он отбарабанил адрес и быстро повесил трубку.
Таким образом, Габриелю надо было теперь убить несколько часов. В книжном магазине близ университета он нашел экземпляр "Мифа" на французском языке и остаток дня провел среди студентов в кафе недалеко от плас дэ Терро за чтением.
В шесть часов профессор ждал его в холле своего многоквартирного дома на рю Лантерн. На нем был выношенный твидовый пиджак, и его очки со стеклами без оправы были сдвинуты на непокорную седую шевелюру. Брюки его были схвачены клипсами, чтобы отвороты не попали в колеса велосипеда.
– Приветствую вас в изгнании, – сказал он, устало шагая впереди Габриеля по лестнице к своей квартире на пятом этаже. – Мы, швейцарцы, уважаем право на свободу слова. Но только если в высказываниях не содержится критики Швейцарии. Я совершил смертный грех, с точки зрения хорошего швейцарца, и вот очутился здесь, в золоченой клетке Лиона.
На площадке у двери профессор долго рылся в своей переметной суме среди бумаг и потрепанных блокнотов, ища ключи от квартиры. Когда он наконец нашел их, они вошли в маленькую, плохо обставленную квартирку. На всех плоскостях лежали горы книг, документов и газет. Габриель улыбнулся. Он пришел туда, куда нужно.
Габриель закрыл дверь и повесил сумку на засов.
– Значит, вас интересует убийство Аугустуса Рольфе? Так вышло, что я внимательно следил за этим делом.
– Я так и полагал. И я подумал, не могли бы мы сравнить наши записи?
– Вы тоже историк, мистер Аллон?
– Я, собственно, реставратор произведений искусства, но в этом деле я работаю на правительство Израиля.
– Что ж, вечер обещает быть интересным. Освободите это кресло и садитесь. А я побеспокоюсь о кофе.
* * *
Профессор Якоби несколько минут перерывал свои горы бумаг в поисках папки по Аугустусу Рольфе. Она оказалась совсем тоненькой.
– Герр Рольфе был частным банкиром в истинном смысле этого слова, мистер Аллон. Многое из того, что я вам расскажу, боюсь, основано на предположениях и слухах.
– Я часто обнаруживал, что можно много узнать о человеке исходя из слухов, какие ходят о нем.
– Когда имеешь дело со швейцарским банкиром, особенно с частным банкиром, каким был Аугустус Рольфе, только на слухи порой и можно опереться. – Профессор спустил очки на глаза и раскрыл папку. – В Цюрихе есть совсем маленькие частные банки и есть очень большие. Гиганты вроде "Юнион-банк" Швейцарии и "Креди суисс" оба имеют частные банковские отделения, однако обслуживают они только очень богатых клиентов.
– Насколько богатых?
– Обычно минимальный депозит – приблизительно пять миллионов долларов. Были сведения, что разведслужбы вашей страны пользовались услугами частных банковских отделений "Креди суисс". – Профессор взглянул поверх папки на Габриеля: – Но я уверен, вы ничего об этом не знаете.
Габриель пропустил это мимо ушей.
– Из того, что я знаю об Аугустусе Рольфе, он попадает в первую категорию.
– Совершенно верно. Банк у Рольфе был маленький: сам Рольфе и с полдюжины служащих. Если вы хотели, чтобы кто-то спрятал свои деньги или свое достояние в Швейцарии, вашим лучшим другом был Аугустус Рольфе. Он был одним из самых дискретных и самых влиятельных банкиров в Цюрихе. И имел очень влиятельных друзей. Поэтому убийство его так меня и озадачивает.
– Что еще вам известно о нем?
– Он принял управление семейным бизнесом от своего отца в начале тридцатых годов – это было плохое время для банков Швейцарии. В мире царила депрессия, в Германии – паника, в Австрии – валютный кризис, от которого шли волны на Цюрих. Швейцарские банки рушились как домино. Многие частные банки вынуждены были слиться с более крупными конкурентами, чтобы выжить. Рольфе сумел удержаться на волоске. – Якоби лизнул палец и перевернул страницу. – Затем в Германии к власти приходит Гитлер и начинает травить евреев. Деньги и ценности евреев потекли в частные банки Цюриха, в том числе и в банк Рольфе.
– Вам это известно как факт?
– Абсолютно. Аугустус Рольфе открыл свыше двухсот номерных счетов для германских евреев. – Якоби перевернул две-три страницы из папки. – На этом факты кончаются и начинаются слухи. В конце тридцатых годов в Цюрих начинают приезжать агенты гестапо. Они ищут деньги евреев, которые были выкачаны из Германии и положены в швейцарские банки. Судя по слухам, Рольфе в нарушение швейцарских банковских законов сотрудничал с агентами гестапо и сообщил им о существовании в его банке номерных счетов, принадлежавших евреям.
– Зачем он это сделал?
– Хотите знать мою теорию?
– Конечно.
– Так как он знал, что лежавшие у него деньги нескольких евреев – это ничто по сравнению с богатствами, которые ждут его, если он будет сотрудничать с нацистской Германией.
– А есть доказательство того, что он на это шел?
– Безусловно, – сказал Якоби, вскинув брови выше края очков. – Факт, что Аугустус Рольфе в течение войны часто ездил в нацистскую Германию.
– А с кем он там встречался?
– Это неизвестно, но его поездки вызвали достаточно удивления, так что после войны было проведено расследование деятельности Рольфе.
– И что дало это расследование?
– Ровно ничего. Рольфе растворился в цюрихском банковском мире, о нем слышно не было, пока неделю назад некто не зашел в его виллу на Цюрихберге и не выстрелил ему в голову. – Якоби закрыл папку и посмотрел на Габриеля: – Не хотите теперь вы продолжить рассказ, мистер Аллон?
* * *
Когда Габриель умолк, профессор Якоби долго полировал стекла своих очков толстым концом галстука. Затем он сдвинул очки на лоб и налил себе еще кофе.
– Похоже, что вы столкнулись с великим заговором молчания.
– Что вы имеете в виду?
– Когда имеешь дело со Швейцарией, мистер Аллон, лучше всего помнить одно. Швейцария – это не настоящая страна. Это бизнес, и живет она по законам бизнеса. Это бизнес, который все время обороняется. Так было семь сотен лет.
– Какое это имеет отношение к убийству Рольфе?
– В Швейцарии есть люди, которые немало потеряют, если будут вытащены на свет грехи прошлого и отстойники Банхофштрассе будут промыты, как они того заслуживают. Эти люди являются невидимым правительством, и к ним нельзя легкомысленно относиться, потому-то я и живу здесь, а не в Лозанне. Если вы решите продолжать в этом разбираться, я советую соблюдать осторожность.
Через десять минут Габриель спускался по лестнице с экземпляром "Мифа" под мышкой. Он на минуту приостановился в вестибюле и прочел то, что профессор нацарапал на титульном листе:
"Берегитесь цюрихских гномов… Эмиль Якоби".
* * *
В таком виде Габриель был запечатлен с помощью цифровой камеры дальнего действия мужчиной, который стоял у окна многоквартирного дома на противоположной стороне улицы. Часом раньше он сфотографировал прибытие Габриеля. В фотографиях не было необходимости – они были просто профессиональной добавкой. Вся беседа Аллона с Эмилем Якоби была уловлена парой чувствительных передатчиков, которые этот мужчина установил в квартире профессора полгода назад. Аллон пошел прочь, и наблюдатель, творческая натура, нащелкал еще несколько снимков. Затем он сел перед своим проигрывателем и прослушал пленку. Через полчаса упорного труда он завершил подробную запись встречи. Еще десять минут он проверял запись, затем закодировал отчет и отослал его по надежно защищенной электронной почте в Цюрих вместе с фотографиями Аллона.
Через тридцать секунд эта информация появилась на экране Герхардта Петерсона, который тотчас снял телефонную трубку и попросил о срочной встрече с герром Гесслером. Герхардт Петерсон не любил Эмиля Якоби, не любил его и герр Гесслер. Крестовый поход, предпринятый Якоби в одиночку против финансовой олигархии Швейцарии, стал утомительным и дорогостоящим. Оба решили, что пора разобраться с въедливым профессором.
На следующее утро, прежде чем уехать на работу, Герхардт Петерсон позвонил по телефону из своего уединенного кабинета. Разговор продолжался не более двух минут. Судьба Эмиля Якоби, нечистой совести Швейцарии, была решена с помощью перевода двухсот тысяч долларов в Женеву, на номерной счет, принадлежащий Антону Орсати. Герхардт Петерсон счел это очень правильным.
22
Коста-де-Прата, Португалия
На другое утро, подъехав к вилле Анны Рольфе, Габриель с удовольствием обнаружил, что она охраняется по крайней мере четырьмя людьми: один стоит у калитки, второй – внизу, у окончания виноградников, третий – на уровне деревьев и четвертый торчит на вершине холма. Шамрон послал Рами, своего мрачного личного охранника, командовать этой группой. И Рами встретил Габриеля на подъездной дороге. Когда Габриель спросил, как Анна относится к появлению охраны, Рами закатил глаза: мол, скоро увидите.
Габриель вошел в дом и стал подниматься по лестнице, идя на звук скрипки Анны. Затем он постучал в дверь ее репетиционной комнаты и вошел, не дожидаясь разрешения. Она круто повернулась к нему лицом и обругала за то, что он прервал ее, а потом закричала, что он превратил ее дом в вооруженный лагерь. Она кричала все громче, а Габриель стоял, глядя вниз и щупая свои повязки. Они пропитались свежей кровью. Анна заметила это тоже. И, тотчас умолкнув, повела его к себе в спальню, чтобы сделать перевязку. Он не мог не смотреть на нее, пока она им занималась. Кожа на ее шее была влажной; струны скрипки проложили крошечные долинки на кончиках пальцев ее левой руки. Такой красивой он ее еще не видел.
– Отличная работа, – сказал он, осматривая свежие повязки.
– Я знаю, как бинтовать руки, мистер Аллон. У вас есть что рассказать мне о моем отце?
– Тут больше вопросов, чем ответов, и, пожалуйста, зовите меня Габриель.