Содержание:
-
НА УЕНЬ-РЕКЕ 1
-
РАЗБОЙНИКИ 3
-
РЫБОЛОВ 5
-
ВРАГИ 6
-
НАШИ УТКИ 6
-
ВАНИНА БРИГАДА 8
-
В ТАЙГЕ 10
-
"Глухой, неведомой тайгою…" 10
-
На плотбище 11
-
На рыбалке 11
-
Мишкины забавы 12
-
Школа в лесу 12
-
Сорочье гнездо 13
-
Отъезд 13
-
Казыр! 14
-
Прощай, тайга! 15
-
-
РАЗВЕДЧИКИ 15
Смотри, как роща зеленеет,
Палящим солнцем облита,
И в ней какою негой веет
От каждой ветки и листа!
Ф. Тютчев
Тихое, ясное утро. В кустах, склонившихся над рекой, звенит утренний концерт укрывшихся в зелени пичуг.
Солнце уже поднялось высоко и все видимое залило ярким ровным светом.
Я присел на пенек давно срубленной сосны. У моих ног, как голубое полотнище, течет спокойная, прозрачная река и прячется в кустах за поворотом. В высоком разнотравье, как на ковре, пестреют желтые, голубые и пунцовые цветы. Искристый воздух наполнен их ароматом, звоном малюток-пчелок, гуденьем шмелей.
Я долго наблюдаю за уточкой, прячущей своих детей в высоких камышах, за плавным полетом в голубой выси беркута, за работой муравьев, воздвигающих жилище, за разными букашками, мотыльками, стрекозами.
Все в природе наполнено большой заботой о потомстве, и радость бытия я вижу во всем меня окружающем: и в раскрывшихся чашечках белых лилий, и в чуть зримом трепете листвы на деревьях, и в торопливой суете птиц, и в легком полете разноцветных бабочек, и в сверкании капелек росы на траве.
НА УЕНЬ-РЕКЕ
Признаться, мне было жаль будить сынишку и в то же время хотелось, чтобы он увидел все великолепие июльского утра в природе, ведь горожанину не всякому и не всегда это доступно.
Знаю по себе - как бывают прочны такие впечатления раннего детства, как они согревают твое сердце в годы зрелые, в трудах и испытаниях.
А Володя спит - тихо, словно не дышит, а на лице удивление, может быть, тому, что он видел и пережил за прошедший день.
…Мы долго и не торопясь плыли по тишайшей извилистой реке Уень, любимице охотников и рыбаков. Она берет свое начало из реки Чаус и тянется на сотни километров по левобережной Обской низменности, среди многочисленных больших и малых озер. Тальниковые заросли, непролазные кусты смородины, калины и высокие многолетние черемухи украшают эту пойму. А с запада и с севера высокой зеленой стеной стоят Кашламский и Вьюнский боры, как бы прикрывая всю эту нежную растительность от губительной стужи.
У нас так повелось: плывет охотник к заветным своим озерам и тянет за собой на шнуре блесну. Пока добирается до стана, у него в лодке лежит несколько щук. Птицу-то на мушку ружья поймать надо, а во время хода лодки это делать нелегко; простая же металлическая пластинка с крючками обеспечивает ему не только ужин и завтрак, но рыбы хватает и на угощение для товарищей.
Плывем мы, и я вижу, как Володя во все глаза смотрит на окружающую природу. Ведь на Оби, у города, он ничего этого не видел.
По берегу Уеня кудрявятся заросли тальника, над ними зелеными купами поднимаются высокие ветлы и черемухи, а внизу, в тени, - кусты смородины и калины, встречаются старые-престарые осанистые березы. В зарослях шмыгают птицы, и каждая подает свой голос, а на воде, особенно в заливах, среди широких зеленых листьев, плавают большие цветы белых лилий. И на всем этом зеленом и цветущем мире лежит яркое июльское солнце и покой.
Володя сидит на носу лодки и что-то записывает в свой дневник, который он назвал так: "Путешествие по реке Уень".
Читателей дневника у Володи будет много, и, чтобы им было ясно, где находится эта река с непонятным названием, я написал на первой странице:
"По левобережной низменности Оби, у пристани Почта, в 60 километрах от города Новосибирска, раскинулось охотничье хозяйство "Спартак". Общая площадь хозяйства - 25 тысяч гектаров. Здесь сотни больших и малых озер и три реки: Уень, Вьюна и Чучка. И реки и озера рыбные; много здесь гнездует разной водоплавающей дичи, а уж певчих птиц так и не перечислить! Благодатные, незабываемые места!.."
Встречное течение почти не заметно. Я спокойно опускаю весло в прозрачную воду и тихонько подвигаю лодку вперед.
На крутой излучине, слева, в просветы между кустов видно озеро Большие Елбаки. Володя пристально вглядывается вдаль: там, под ярким солнцем, сверкает узкое плёсо, окаймленное высокими камышами и зеленым разливом осоки. А справа от Уеня тянется длинное-предлинное озеро Каледеево. Сейчас по озерам, в камышах и осоке, таятся утиные выводки, и Володе хочется везде побывать, все увидеть, но на это нам не хватит не только двух дней, но и двух недель. Впереди я вижу склоненные к воде кусты смородины с крупными спелыми ягодами и подворачиваю лодку к берегу.
Володя вскрикивает от радости - он еще никогда не видел такого обилия ягод. А главное - собирай прямо с куста и отправляй в рот. Это не то, что покупать на базаре!..
- Вот тебе и витамины, - говорю я. - Таких в городе ни в одной аптеке не найдешь… Кушай!..
Володя целыми горстями ссыпает отборную ягоду в рот и от удовольствия крякает. Я даю ему возможность насытиться и тихонько отплываю от куста.
В одном месте на повороте, где образовался широкий залив, покрытый мелкими листочками коричневых водорослей, я запустил блесну и шнур передал Володе.
- Держи, - говорю, - сынок, крепче. В Уене, кроме известных тебе чебаков, живут еще и зубатые щуки и колючие окуни. Может быть, какого-нибудь жадного хищника мы и обманем на свою "железку"…
Володя повернулся ко мне лицом, намотал на левую руку шнур, а правой ухватился за борт лодки. Вероятно, он думал, что щука или окунь могут выдернуть его из лодки. Ведь всякая невидаль страшна!
Удар первой щуки, по-видимому, пронзил Володю, как электрический ток. Я видел, как он вздрогнул, побледнел, как потом несмело перехватил шнур правой рукой и потянул на себя.
- Теперь ей деваться некуда, - подбадриваю я, - тяни… - И Володя заработал руками. Но, когда на поверхности воды показалась широкая открытая пасть щуки, он оробел:
- Возьми, папа… Я ее боюсь…
По неумению он мог упустить щуку, а рыба нам, нужна была, и мне самому пришлось водворить ее в корзину.
У Володи еще дрожали руки, когда он, приподняв крышку корзины, посмотрел на свою первую добычу.
- Килограмма два будет, папа?..
Ему хочется, чтобы я подтвердил его определение, но я говорю:
- Щука, кажется, достойна внимания, не шурагайка какая-нибудь. Можешь записать в своем дневнике, как ты ее поймал…
Володя минуту думает, потом говорит:
- Так ведь ты щуку вытащил…
- Вытащить - дело малое, а поймал ты ее, - возражаю я. - Это самое главное. Потом ты научишься вытаскивать их… Ну-ка запускай блесну, только не торопись, чтобы она не садилась на дно и не собирала на крючки всякий мусор…
Володя осмелел: когда рядом папа, с таким "зверем", как щука, бороться можно…
Не успел он распустить и десяти метров шнура, как ударила вторая щука. Шнур натянулся и начал резать воду - щука уходила в сторону. Неизвестно было: какой маневр она хочет выкинуть, чтобы освободиться от крючков, но было ясно - она не намерена сдаваться. Щука обогнала лодку и устремилась вперед; Володя решил помериться с ней силой и тянул на себя. Неожиданно шнур ослаб. Володя растерялся и глянул на меня, как бы спрашивая: что же теперь делать?..
- Выбирай, сынок, скорее шнур, - подсказываю я.
Не чувствуя никакой тяжести, Володя безнадежно вздохнул:
- Кажется, сошла…
- Ничего, тяни… Это она обогнала тебя…
И как только шнур начал натягиваться, щука свечой выскочила из воды и быстро потрясла головой. Но крючки сидели крепко в челюстях, и освободиться от них ей не удалось,
- А теперь подводи и клади ее в лодку… Смотри только, чтобы она не стукнула головой или хвостом о борт лодки - сорвется…
На этот раз Володя сам управился с хищницей, а вытаскивать крючки из открытой пасти отказался:
- Вон у нее какие зубы…
- Да, палец ей в рот не клади…
Увлекшись щуками, Володя перестал наблюдать окружающее. А посмотреть было что. Уень настолько извертелся, что солнце то встречало нас, то светило сбоку, то провожало, и за каждым новым поворотом нас ожидали новые картины: то зеленые шатры кустов затеняли воду и хотелось постоять под этим навесом, отдохнуть, то в просветы выглядывала узенькая гривка с разнотравьем, усыпанная пестрыми цветами, то открывался вид на высокие небольшие борки, уцелевшие с незапамятных времен от напора обской воды, заливавшей всю эту низменность. Весной борки похожи на плавучие острова, оторвавшиеся от Кашламского или Вьюнского бора.
Уень делает еще два-три поворота и мы оказываемся у Могильного борка. Медностволые сосны и зеленокудрые березки словно с разбегу поднялись на высокий берег и замерли, глядясь в зеркало глубокого и спокойного плеса.
Здесь, у прибрежного камыша-ситника, Володя поймал третью щуку и начал разбирать шнур, чтобы снова забросить блесну.
- Мне кажется, нам следует подумать об ужине, - говорю я. - Солнце уже покатилось под горку, надо поставить палатку, набрать дров для костра… Да и с удочками посидеть хочется…
Володя недоволен:
- Чебаков таскать? Тоже - рыба!.. Щука-то лучше…
- А может, вместо чебака линек попадет? Его на блесну не поймаешь… А уж рыба-то куда с добром!..
Место это мне хорошо было известно, я не раз устраивал здесь свой стан. Небольшая площадка, на которой я всегда ставил палатку, с трех сторон была окружена кустами, и они защищали меня от ветров, а напротив были Могильный борок и чудесный спокойный водоем.
Собирая дрова, Володя обнаружил в кустах черную смородину. Это было кстати. Я еще дома обещал угостить его свежим вареньем.
После жареной щучины, в приготовлении которой сын признал мои кулинарные способности, мы с наслаждением пили чай с вареньем, пили и похваливали.
Жар начинал спадать, плыть никуда не хотелось. Я поставил палатку, и до заката солнца мы сидели возле лодки с удочками. Нашими насадками не интересовался никто, кроме чебаков. Володя вытаскивал их и, сняв с крючка, бросал в воду:
- Иди, гуляй… Расти большой…
После щук ему явно не нравилась эта мелочь, и он, передав мне удочку, ушел к палатке.
С чебаками я поступал так же, как сын, но пару добрых окуней оставил на утреннюю уху.
Вечером мы долго сидели у костра и слушали, как вокруг замирает жизнь: вот закатный ветерок шевельнул кроны сосен Могильного борка, они пошептались немного, словно пожелали друг другу спокойной ночи - и замолкли; перестала плескаться рыба, закрылись на ночь цветы белых лилий, от реки потянуло прохладой, на кустах, в траве появилась роса, исчезли надоедливые комары; одна за другой затихали в ближних кустах суетливые пичуги. На смену голосам дня стали появляться ночные: за Могильным борком, в черемушниках, защелкал соловей, тихим говорком ему стала подражать камышевка возле нашей лодки, на высокой сосне затурчал козодой, позади нас негромко крякала утка и посвистывали утята, а на ближнем болоте затянул невеселую бесконечную песню коростель.
Над костром, как метелица, кружились ночные бабочки: они летели на свет, обжигали крылышки и падали в костер.
Было уже поздно.
- Пора, Володя, спать. Завтра рано разбужу.
- А ты что будешь делать?
- Погашу костер и приду к тебе…
Он забирается в палатку, но уснуть сразу не может.
- А почему, папа, коростель так дыркает? - спрашивает.
- Должно быть, песня у него такая… Его еще дергачом зовут…
- Вот так песня!.. Дыр-дыр, дыр-дыр, дыр-дыр… Как ему не надоест дыркать?..
- А ему, наверно, кажется, что он поет лучше соловья… У каждой птицы своя песня, у каждого зверя свой голос. Так уж от природы положено…
Помолчал и снова спрашивает:
- А почему борок называется Могильный?
Я рассказал, что жил когда-то в этом борке неизвестный человек. Ни рыбаки, ни охотники не знали: кто он такой? Может, это был беглый каторжник, скрывавшийся от царских чиновников - в старое время такие часто встречались в наших лесах, а может, просто одинокий человек, не ужившийся в деревне. Тут у него было приволье - и рыба и птица, а хлебушком любой охотник и рыбак поделится.
- Так он и помер в одиночестве. Какой-то добрый человек похоронил его. Я еще помню - большой черный крест, должно быть из лиственницы был сделан, а лиственница долго не гниет. Так борок с тех пор и стали называть Могильным… Спи, сынок, завтра, если захочешь, можешь сплавать на ту сторону…
Володя замолкает. Целый день его внимание было напряжено - он хотел все видеть, все знать. Я привез его в благодатные места и радовался пробуждению у него добрых желаний. Пусть хлебнет полной чашей всяческих впечатлений - в жизни пригодится…
Но… приснятся ему, вероятнее всего, щуки, потому что это были его первые встречи с подводными "тиграми".
…Рано утром меня разбудила зорянка. Сидит на сошке у нашего кострища, сама маленькая, серенькая, а на песню мастерица - словно струны незримые перебирает, и таково-то у нее ладно получается!
А Володя спит и, кажется, совсем не дышит, словно тоже прислушивается к пению зорянки. На лице у него счастливая улыбка, и мне жаль спугнуть ее, - жаль потому, что знаю по себе, как сладостны бывали в детские годы эти утренние, часы сна. А надо будить. Надо! Пусть он увидит утро, раннее утро на пойме, на тихом Уене, пусть послушает пение птиц, пусть сам увидит, как раскрываются чашечки белых лилий, - пусть встретит солнце!..
- Сынок! - говорю я негромко. Пор а вставать…
И вижу, как на лице Володи появляется плаксивая гримаса, вот-вот, кажется, скажет: "Ну, почему так рано?" Но гримаса исчезает, лицо светлеет, словно с него сползает тень, еще мгновенье, и Володя смотрит на меня удивленными большими глазами.
- Ты уже встал? - вопрос, конечно, неуместный, он же видит, что сижу рядом с ним, но так бывает спросонья.
- Зорянка, - говорю, - разбудила. Слышишь, как поет?..
Володя раздвигает вход в палатку. На одной из рогулек (сошек), которые я воткнул вчера в землю, чтобы повесить чайник над костром, сидела зорянка. Она совсем не замечала того, что шевелятся борты палатки, что мы переговариваемся и смотрим на нее, - сидела и пела.
- Смелая какая… - говорит Володя и, подумав, определяет: - Будильник…
Это он преувеличил. Голос у зорянки не такой уж громкий, чтобы разбудить уставшего человека: даже в тихое утро он не далеко слышен. А песня ее похожа на торопливый говорок, словно она рассказывает своим деткам, сидящим где-то поблизости, о том, что сегодня небо чисто и весь восток в пламени, что скоро появится солнце, уберет росу и легче будет лазить по веткам в поисках корма. А может быть, она болтает что-нибудь о нас, кто знает?..
Володя оделся, и мы вышли из палатки.
При нашем приближении зорянка вспорхнула и переместилась на самую высокую ветку ближнего куста.
- Ага! Испугалась!..
- Так она же не знает, что ты идешь с добрыми намерениями, а не с камнем в руке. От вашего брата все можно ожидать…
Володя не смущается и не возражает - это к нему не относится…
Второй день на Уень-реке мы начали с того, что снова взялись за удочки. Володе, как и вчера, везло на мелочь, он положил удочку и удалился к палатке. Я понял это так: чем заниматься чебаками, лучше посидеть за дневником, завтра этого уже не будет, а чебаков можно ловить в любом месте…
Я видел, как он достал из палатки дневник и уселся на кочке рядом с кострищем. Какие открытия он заносил на чистые страницы, я не знал, но мне казалось, что Володя видит и слышит все проявления жизни в окружающем нас мире. Вот на вершинах сосен Могильного борка появились первые лучи солнца, потом они упали на кусты, на травы, и всюду засверкали игривым блеском капельки росы. Голос маленькой зорянки уже трудно было различить в огромном хоре ее певчих друзей: трещали где-то в кустах серые дрозды, звонкой флейтой выражала свою радость иволга, пикали и свистели щеглы, тонким и ровным пунктиром чичикали камышевки-кузнечики, перекликались чечевицы: "Ваньку видел?", взлетали и падали с песней лесные коньки, заливались варакушки, присваивая себе некоторые коленца соловьиной песни. А по камышам и прибрежным кустам, где я сидел, бесшумно перепархивали мухоловки и о чем-то тихонько разговаривали.
Как сумеет Володя записать весь этот хорал, от которого звенел воздух, я не знал, но решил не мешать - пусть наблюдает, все равно мне придется после отвечать на его многочисленные вопросы.
Я и сам заслушался и залюбовался этим звонким утром, красками проснувшейся природы. Заслушался, забыл об удочках и прозевал поклевку, а когда глянул на воду - одного поплавка не было на поверхности.
Пока я возился с первым окунем, второй поплавок пошел ко дну. Прибежал Володя и, желая мне помочь, схватил удилище. И тут получилось так: окунь тянул в глубину, а Володя на себя; на сопротивление рыбы отвечал всей своей силой. Окунь показал полосатый бок, красные плавники - и ушел. Не выдержал крючок.
Володя очень расстроился. Его первый окунь "показал хвост"…
- Это тебе не щуку тянуть на шнуре, - сказал я, - надо было действовать осторожно, он никуда бы не ушел. А теперь можно сматывать удочки - твой окунь всю стайку за собой увел, это я часто наблюдал… Но ты не печалься: уха у нас обеспечена, а окуни еще побывают в твоих руках…
Пока я готовил уху, Володя сидел за дневником. Мне каталось, что самым сильным и волнующим событием утра был упущенный окунь и, ясно, оно должно было найти место на страницах дневника. Но… нам обоим суждено было пережить в это утро еще более сильное…
Впрочем, об этом надо рассказать по порядку…
Уха удалась на славу, и Володя, даже ставши взрослым, часто вспоминал о ней. После завтрака мы свернули палатку, уложили все хозяйство в лодку и тихонько двинулись вверх по реке.
Здесь Уень делает крутую луку. Правый берег постоянно находится под напором воды, и вся растительность: камыши, лилии, рдесты - переселилась под левый берег. Там им спокойнее.
Мы плывем посредине, и я еще издали замечаю: от правого берега маленькая уточка чирушка ведет свое семейство к левому берегу. Там от всякого хищника можно укрыться, да и человек проплывет - не заметит.
Володя только что собирался опустить блесну за борт лодки, посмотрел вперед и… замер.