Грейс оделась за пять минут. Джинсы, футболка, черное непромокаемое пальто, спасающее в любую погоду, и, конечно, английские сапоги для верховой езды. Те, кто знает, что она ни разу в жизни не садилась на лошадь, считают их сверхмодной причудой. Всего пять человек на свете думают иначе.
Ну, может быть, шесть.
По пути на работу Грейс проехала мимо целой шеренги полицейских машин, стоявших носом к тротуару на парковке у берега, и автоматически вспомнила убийство бегуна у реки.
Выдался именно тот редкий год, когда от осенних красок вдоль реки Миссисипи дух захватывает. Низко висит огненно-красная листва сумаха, тополя сияют изысканными розоватыми и оранжевыми оттенками, трепещут хрупкие листья осины, напоминая переливающуюся парчу шлейфа королевы.
Детектив Лео Магоцци в последний раз обходил свой участок, когда краски горели в полную силу, но был так погружен в свои мысли, что почти не замечал окружающего – из-за чего, главным образом, жизнь его и пошла кувырком, – а теперь почему-то обратил внимание на осеннюю листву.
"Акварель не годится, – думал он, проезжая по бульвару Вест-Ривер. – Тут нужно масло".
Впереди крутились мигалки как минимум восьми патрульных автомобилей и фургона оперативной криминалистической бригады. Слава богу, других фургонов пока нет, но он поспорил бы на собственную пенсию, что они появятся через секунду.
Молоденький коп с младенческой физиономией регулировал дорожное движение, настороженно поглядывая на кучку ротозеев, дрожавших на утреннем холоде, надеясь увидеть чужую беду. Удивительно, что их так мало – убийство в Миннеаполисе всегда крупная новость, а в этом районе особенно.
Магоцци свернул к бровке тротуара, вышел из машины, предъявил значок в кожаной обложке копу-младенцу, который зашевелил губами, стараясь прочитать фамилию.
– Доброе утро, детектив… Магози?
– Магоцци. Как муха цеце.
– А… Кто?
– Не имеет значения. Детектив Ролсет здесь?
– Ролсет?.. Лысеющий коротышка?
– Вроде того.
Надо бы дипломатично посоветовать младенцу воздерживаться от таких эпитетов, как "пузатый" и "лысый", часто употреблявшихся при описании его партнера. Может быть, Ролсет не самая крупная шишка на дереве, но, возможно, когда-нибудь станет шефом полиции.
Младенец ткнул пальцем в сторону дорогих старых домов, выстроившихся в ряд среди подстриженных газонов высоко на холме над дорогой.
– Пошел с ребятами в обход по соседним домам, пока народ не отправился на работу.
Детектив кивнул, пролез под желтой лентой, ограждавшей место преступления, пригнулся под градом опавших листьев, глубоко сунув руки без перчаток в карманы форменной куртки на ледяном ветру с реки.
Техники из криминалистической бригады рассыпались веером по полоске травы меж бульваром и берегом, расхаживали по периметру вдоль решетки. Проходя мимо, Магоцци кивками приветствовал знакомых, направляясь к парапету набережной, где худой, высокий мужчина в оливково-зеленом пальто склонялся над телом. Хотя он стоял спиной к детективу, его вполне легко опознать по черным волосам и сутулым плечам, которые как бы компенсировали чрезмерный рост.
– Анантананд Рамбахан. – Магоцци всегда с удовольствием произносил это имя, ломая язык. Как будто ешь сливочное заварное пирожное.
Доктор Рамбахан оглянулся, приветствуя его на месте преступления белозубой улыбкой:
– Детектив! Нынче утром у вас изумительное индийское произношение. – Темные глаза под нависшими веками коварно сощурились. – И только посмотрите, какой вы красавец! Видимо, собрались на охоту.
– А?
– Сбросили вес, накачали мышцы… Значит, устали, в конце концов, от одиночества, ищете партнершу прекрасного пола.
– Медосмотр через месяц.
– Возможно и такое объяснение.
Магоцци наклонился, окинул тело беглым взглядом. Молодой парень, едва стукнуло двадцать, в нейлоновых спортивных штанах и вылинявшей майке. Ничего не выражающее, застывшее восковое лицо, открытые остекленевшие глаза затянуты смертельной катарактой.
– Видите? – Рамбахан указал на крошечное темное отверстие прямо над левой бровью, как всегда констатируя очевидное. – Отверстие маленькое. Аккуратное, чистое. Либо очень хороший стрелок, либо случайный удачный одиночный выстрел. Впрочем, весьма неудачный для нашего клиента.
– Двадцать второй калибр?
– Весьма вероятно.
Магоцци вздохнул, посмотрел на реку. Сквозь низкую завесу облаков пробивается солнечный свет, образуя в ледяном тумане, поднимавшемся над водой, сверкающие призмы.
– Холодное утро.
– Ах-ах! Я недавно прочел в одной книжке, которую мне дала жена, что на подобное утверждение следует отвечать: "Могло быть хуже".
Магоцци поднял прозрачный пакет для вещественных доказательств, разглядывая лежавшие в нем водительские права.
– В какой книжке?
Рамбахан сморщил брови.
– В лингвистической. Кажется, называется "Как говорят в Миннесоте". Слышали?
Магоцци сдержал улыбку.
– Что еще из личных вещей?
– Только права и двадцатидолларовая бумажка. Есть еще кое-что, очень странное. Я никогда не видел ничего подобного. Посмотрите. – Рамбахан сунул пальцы в перчатке между губами убитого, обнажил десны.
Магоцци прищурился, наклонился пониже, почуял запах и присел на корточки.
– Сукин сын.
4
Приблизительно в то же время, когда детектив Магоцци нос к носу обнюхивался с убитым бегуном, большой черный "ренджровер" Грейс Макбрайд свернул на Вашингтон-авеню, направляясь к пакгаузам.
С самого первого дня своей жизни здесь она признала Миннеаполис чопорным, ханжеским городом, франтом, с опаской поддернувшим брюки, чтобы не запачкаться грязью. Разумеется, у него есть изнанка – проститутки и сутенеры, порнографические лавчонки, парнишки, которые рыщут по городу за черной коноплей или экстези, – но, чтобы ее увидеть, надо очень внимательно приглядеться, причем само ее существование неизменно шокирует и побуждает к действиям незыблемо лютеранское население. Один из немногих городов в стране, по мнению Грейс, где праведники еще верят в возможность пристыдить и принудить к раскаянию грешников.
Вашингтон-авеню, в прошлом прибежище бездомных и торговцев наркотиками, давно укрощена и приведена в порядок. В старые пакгаузы вставили новые окна, облицевали кирпичом, подвергнутым пескоструйной обработке, убогие, обшарпанные столовые отделали, превратили в сверкающие оазисы современной кулинарии, и теперь только дурные люди и очень дурные люди вроде Грейс курят на улице.
Она остановилась перед маленьким складским помещением из старых кирпичей, смело выкрашенных розовой краской, вышла из машины, оглядела квартал.
Энни как раз выворачивала из-за угла, заранее встречая ее улыбкой. Ярко-красный шерстяной капюшон очень мило сочетается с крашенными хной волосами. В этом году она носит короткую стрижку с прямой короткой челкой над неестественно зелеными глазами.
– Ты похожа на маленькую Красную Шапочку верхом на коне.
Энни рассмеялась:
– Я большая Красная Шапочка на коне, моя милая. – Сладкий, как тростниковый сироп, голос напоминает о штате Миссисипи. – Нравится? – Великолепная алая бегемотиха сделала пируэт.
– Нравится. Как провела выходные?
– Ох, ты же знаешь. Секс, наркотики, рок-н-ролл. Все по-старому, по-прежнему. А ты?
Грейс вставила карточку в кодовый замок на неприметной двери, выкрашенной относительно свежей краской, которую Энни презрительно именовала "зеленкой".
– Немножечко поработала.
– М-м-м. – Энни шагнула в дверь, войдя в пустой подземный гараж, если не считать новенького горного велосипеда и забрызганного грязью мотоцикла Харлея. – Что значит "немножечко"? Десять, двенадцать часов в день?
– Что-то вроде того.
Энни цыкнула языком:
– Ты должна жить, дорогуша. Сидишь взаперти, никуда не выходишь. Это нездорово.
– Ты же знаешь, мне больше ничего не нужно.
– Я знаю одного очень милого парня, могу познакомить…
– В прошлый раз познакомила, и ничего не вышло.
Энни закатила глаза:
– Грейс, ты наставила на него пистолет. Он до сих пор не хочет со мной разговаривать. – Вздохнув, она пошла вместе с подругой к грузовому лифту у дальней стены, две пары каблуков гулко цокали в подвале. – Можно было бы каждый вечер ходить после работы по клубам, подцепить пару молоденьких деревенских ребят, если б ты хоть мешок какой-нибудь напялила на свои безобразные лохмы. – Она вставила в прорезь магнитную карту, после чего послышался гортанный рокот спускавшейся сверху кабины, оглянулась на Грейс, как всегда по утрам быстро окинув ее озабоченным материнским взглядом, молчаливо не одобряющим вызывающего наряда бунтарки-дочери.
Для Энни Белински день без платья с блестками прожит зря, день без полного макияжа немыслим. Черная ирландская гамма, которую Грейс упорно не хочет расцвечивать, – смертный грех. Энни протянула руку, с отвращением сбросила с плеча подруги густую волну темных волос.
– Меня просто бесит, что они у тебя так растут. После твоей смерти сниму скальп, сделаю себе парик. Все равно на тебе зря пропадают.
– В них голове тепло, – улыбнулась Грейс.
– Ты у нас из кроманьонцев. Вот, смотри-ка! – Энни распахнула накидку, продемонстрировав замшевую бахрому цвета зеленого лайма, нашитую рядами от шеи до щиколоток, чем и объяснились новые контактные линзы. Она всегда подбирает цвет глаз в тон одежде. – Толстушка Энни намерена нынче разбить пару-тройку сердец.
– Ты уж мешок осколков набрала.
– Правда. – Энни вздохнула, глядя в решетку лифта, откуда ей прямо в глаза ухмылялась лопоухая трафаретная обезьянья мордашка из мультфильма. – Как это Родраннеру, черт побери, удалось ее перекосить? Носки своих ботинок выравнивает с помощью рейсшины, а трафарет не мог прямо поставить.
Грейс наклонила голову, разглядывая обезьянку.
– Не пойму, почему просто не отпечатать рисунок на лазерном принтере с настоящего логотипа. Это уже похоже…
– На манию?
– Вот именно. На манию.
Харлей напоминал "Ангелов Ада" больше любого другого Ангела Ада, которого Грейс в своей жизни видела, – огромный, могучий, татуированный, бородатый и грозный. Он ждал лифта, подняв перед ними решетку, с пончиком в зубах, оставив за собой на деревянном полу второго этажа след из сахарной пудры.
– Ангелы воспарили, – ухмыльнулся он сквозь пончик, с которого ему на грудь просыпалось немного пудры.
– Кретин. – Энни протиснулась мимо него.
– Эй, я же для вас решетку открыл!
Грейс сочувственно погладила его по щеке, направляясь к беспорядочному скопищу письменных столов и компьютерного оборудования посреди помещения, в котором ничего больше не было. Приветственно махнула Родраннеру, тонкому, гибкому, как бобовый стебель, занимавшемуся в теплом желтом костюме из лайкры йогой в дальнем углу.
– Грейс, Энни, слава богу. Голоса разума. Харлей колеблется и сомневается.
– Я говорю, кретин, – буркнула Энни, кладя кейс на свой стол и глядя на белый бакалейный пакет, зажатый под мышкой у Харлея. – Я велела больше не приносить сюда эту дрянь. – Она не сводила глаз с пакета. – Лимонная горчица есть?
– Как всегда. – Он протянул ей пакет.
– Хрен моржовый. – Энни вытащила датскую лимонную горчицу.
Харлей выудил бутерброд, откусил, прошамкал с полным ртом:
– Знаете, я очень долго думал. Насчет последнего убийства. Трудновато будет, как думаешь, Грейс?
– Нет. – Она повесила пальто на вешалку у своего стола. Пистолет теперь покоится, как полагается, в кобуре, болтавшейся низко под левой рукой. Черные лямки скрыты под черной футболкой.
Харлей плюхнулся всей тушей в ее кресло, сияя улыбкой.
– Обалденно выглядишь нынче утром. Сплошное блаженство. Мадонна.
– Какая Мадонна?
– Любая.
– Не старайся меня умаслить, Харлей. Мы прикончим его точно так, как других.
– Никаких изменений не будет, – объявила Энни.
– Что ж, я и не ждал ничего другого. Женщины по натуре обидчивы, но вы не до конца продумали дело. Именно с этого типа все началось. Если б не он, не пришлось бы нам убивать остальных. Если надо приговорить кого-то к насильственной смерти, так только его.
– Может быть, только если бы мы его сразу убили, – вставил Родраннер, делая очередную растяжку. – Честно сказать, мне все так надоело, что я был бы счастлив, если бы больше вообще никого не пришлось убивать.
– Да ты совсем с глузду съехал? – взревел Харлей. – Его надо убить.
– А то!
– Причем каким-нибудь жутким способом. Может, бензопилой распилить?
Энни сверкнула на него глазами:
– Знаешь, что меня больше всего пугает, Харлей? Твой неугасающий энтузиазм в подобных делах.
– А чего я такого сказал? Я люблю свое дело.
Грейс согнала Харлея со своего кресла и села.
– Выстрел в голову из двадцать второго калибра, как прежде.
– Да ну тебя, – жалобно протянул Харлей.
– Забудь, – приказала Энни. – При голосовании ты в меньшинстве.
Он всплеснул руками:
– Вы просто новорожденные котятки.
– Все правильно, – заключила Грейс. – Надо следовать установленному порядку.
– Митч имеет право голоса. Где он, черт побери?
– В аэропорту, – напомнила Грейс. – Даже если он тебя поддержит, все равно три наших голоса против двух.
– Проклятые киски… Ох, боже… – Харлей выпучил глаза на Энни, сбросившую накидку и впервые предъявившую на всеобщее обозрение трепещущую желтовато-зеленую бахрому. – О господи, – повторил он, разглядывая ее и дергая себя за вырез футболки. – Вы только посмотрите, она шевелится! Это уже сексуальное домогательство!..
– Ну, договорились? Можно работать? – Родраннер коснулся руками ступней и выпрямился в полный рост, словно женщина, разрешившаяся от бремени.
– Давай, – кивнула Грейс, глядя, как невероятно длинные руки и ноги находят нужный ритм и несут его к компьютеру. В шести с половиной футах над полом тянулась потолочная балка, под которой Родраннеру пришлось пригнуться.
5
Шериф Майкл Холлоран смотрел, как Дэнни Пелтиер вытаскивает из багажника автоматический пистолет двенадцатого калибра и проверяет обойму.
– Дэнни, черт побери, что ты делаешь?
– Осматриваю оружие, сэр.
Дэнни – новоиспеченный выпускник полицейской школы и, хотя на ум при виде него приходит определение "шустёр бобёр", прискорбно остается ни к чему толковому не пригодным. Почти год два-три раза в неделю чистит свое незаряженное оружие, каждый вечер до блеска надраивает жетон и ботинки, заглаживает складки на брюках так, что ими лимон можно резать. Это пройдет, со временем он будет вести себя как все прочие.
Холлоран наблюдал за ним, прихлебывая из чашки слишком горячий кофе, стараясь прогнать ощущение, будто что-то забыл.
– Похоже, из автомата давно не стреляли, сэр.
– С тех пор, как выпускники средней школы расходились по домам после танцев.
Дэнни резко крутнул головой, посмотрел на него, наконец медленно расплылся в ухмылке, от которой разъехались в стороны многочисленные веснушки.
– А вы шутник, шериф, как я погляжу!
– Еще бы. Садись, поехали.
– Слушаюсь, сэр.
В то утро на стоянке скопилось больше дюжины полицейских машин, дымивших выхлопными трубами на утреннем холодке. Такое редко случается в округе, где в любой момент времени на дорогах находится всего восемь патрульных бригад. Сегодня их число удвоилось за счет помощников шерифа, отрабатывающих вторую смену, отлавливая прихожан отца Ньюберри, расспрашивая верующих в поисках признаков безумия.
Холлоран раздумывал, как оплачивать сверхурочное время из уже почти исчерпанного бюджета, когда Шарон Мюллер сердито застучала в стекло затянутым в перчатку пальцем.
Он взглянул в разъяренные карие глаза на раскрасневшемся от холода лице, гадая, что сегодня взвело курок. Долго ждать не пришлось. Ей непонятен принцип стоического молчания. Вспыльчивая, болезненно откровенная женщина с язычком, способным на ремни изрезать взрослого мужчину. Среди своих ее называют бешеной феей.
Впрочем, по каким-то причинам, в которых он еще не начинал разбираться, Шарон была одной из многих прочих вещей, благодаря которым Холлоран радовался своему отказу от религиозных догматов. Даже не помнится, чтобы он когда-нибудь смотрел на нее без нечестивых помыслов.
Она помахала перед ним клочком бумаги, он опустил стекло и, выглянув, учуял запах мыла.
– Саймонс выдал мне список из пятнадцати человек, разбросанных по всей распроклятой округе. Я потрачу больше времени на дорогу, чем на беседы.
– Доброе утро, Шарон.
– Остальные опрашивают людей, живущих рядом друг с другом, что вполне разумно, а меня посылают на все четыре стороны, и если это не дискриминация по отношению к женщине, то не знаю, что это такое, и, кроме моего решительного протеста, просто глупо…
– Я отдал такое распоряжение.
– Как? – Она слегка опешила.
– Ты у меня лучший дознаватель. Я велел Саймонсу послать тебя к тем, кого Клейнфельдты пытались исключить из общины. Знаю и сожалею, что они живут в самых разных местах, но если кто-то имел хоть какое-то основание желать их смерти, то он в твоем списке.
– А… – прищурилась на него Шарон.
– Согласна?
– Конечно, Майк…
Инстинктивно осторожный Дэнни дождался выезда со стоянки на автостраду и только тогда задал вопрос. Неплохой признак, мысленно заключил Холлоран. Со временем парень заслуженно станет помощником шерифа.
– Вы серьезно? Шарон Мюллер действительно лучший следователь?
– Действительно. Занимается главным образом защитой детей, пострадавших от насилия, а если тебе удается заставить шестилетнюю девочку рассказать, что папочка каждую ночь влезает к ней в постель, ты сумеешь заставить взрослого человека рассказать почти все.
– А… – Больше Дэнни не произнес ни звука.
– От нашей работы иногда воротит с души.
– Догадываюсь.
29-я автострада ровно тянется впереди миль на пять, а потом идет в гору по опушке леса, где вечно дует сильный ветер. На взгляд Холлорана, это почти самое жуткое место в округе, особенно в такое время года – без единого дерева, кругом одни плоские кукурузные поля, покрытые мертвыми срезанными коричневыми стеблями, словно по ним прошелся некий великан, высосав из земли все живое. Он прибавил скорости до семидесяти, не сводя глаз с центральной разделительной полосы.
– Надо ждать раннего снега, – пробормотал Дэнни, видно считая, что после упоминания Холлорана о кровосмешении пройдено достаточно миль для возобновления беседы. В здешних краях этот вопрос все еще остается больным и таковым останется, несмотря на усилия средств массовой информации и общественности. Некоторые люди – в основном хорошие, порядочные – просто отказываются верить в подобные случаи.
– Откуда ты знаешь?
– Дорожное управление две недели назад поставило по сторонам снегозащитное ограждение. Почти верный признак раннего снегопада.