Глава IV. Локи
1
Поляна в лесу и непонятные камни на ней, похожие на постройки, не давали нам покоя. Мы только это и обсуждали. Что за постройки, откуда? И поляна такая неестественно круглая, ясно, что её расчищали от леса человеческие руки. Роська еще успела заметить, что поляна окружена каменным забором. Может быть, всё это связано с Холмами и Маяком? Загадки мучили нас, и мы решили разведать. Мы хорошо подготовились к экспедиции: взяли у дяди Фаддея две запасные фляги с топливом; Роська насушила маленьких сухариков, прихватила одеяло и теплую одежду. Мы, конечно, не собирались там задерживаться, но мало ли что может случиться…
Вылетать надо было на рассвете, чтобы к обеду вернуться, а то ещё хватятся. Мы сказали, что будем ночевать в Ангаре: Максиму, мол, надо провести наблюдения за ночной жизнью шуршунов.
- Ну, а вы здесь при чём? - смерила нас с Роськой удивлённым взглядом Вероника.
- Мы будем помогать.
- Я боюсь один ночевать, - бесстрашно соврал (а может, и не соврал) Максим.
Вероника дёрнула бровью, но отпустила, правда, заметила, что учёный должен быть смелым.
Мне мама сказала:
- Ты там всех шуршунов распугаешь. Такое чучело…
Пусть чучело, лишь бы меня сейчас отпустили.
- Иди уж, искатель приключений, - сказал отец. - Зубную щётку не забудь.
Мама дала нам термос с какао и целую гору пирожков. Я бежал к Ангару, тяжёлая сумка била меня по боку. Лучше нет на свете профессии, чем искатель приключений!
И вот под нами опять лес, в ушах ветер, а вокруг только небо. Когда сквозь густую сочную зелень забелели камни-валуны, Максим повёл "Ласточку" на снижение. Он сделал круг над поляной, наверное, примериваясь, где лучше сесть, и через минуту стал приземляться на круглую каменную площадку. "Ласточка" дрогнула и замерла, стих мотор, замедлил вращение пропеллер.
- Приехали, - сказал Максим.
- Бр-р-р! - потрясла головой Роська, будто вытряхивая ветер, и сняла шапку-ушанку.
Мы выбрались из самолёта. Вокруг стояла ровная глубокая тишина. Пели цикады, но так, что тишина от них только крепла.
- Как в Холмах. Похоже, Листик, правда? - сказала Роська и поёжилась: вспомнила, наверное, Запретную Зону.
- Похоже, - согласился я.
Максим обошёл площадку, сказал удивлённо;
- Будто специально для самолёта. На возвышенности и взлётная полоса есть, как раз метров 150…
- Смотрите, - сказала Роська, - в камнях дырки, как двери… Я знаю! Это дома, в них люди жили!
И вдруг меня осенило!
- Это не для самолёта! Это для костра! А по этой дороге каменной они шли из домов… а может, и нет. Но это точно для костра. Вот тут по центру, видите, еще один круг выложен? Это костровище, точно вам говорю. А на этих каменных бордюрах они сидели, смотрели на… жертвоприношения…
- Думаешь, они людоеды? - готов поспорить, что Роське захотелось домой.
- Да нет, навряд ли, - возразил Максим.
- Иначе бы они давно до Посёлка добрались, в поисках… обеда. У древних славян похожие жертвенники были. Тоже круглые и на возвышенности.
Какая-то тень мелькнула между домами. Или мне показалось? Может, это волки? Или рысь?
- Пойдемте, обследуем постройки.
Сразу стало ясно, что мы в древнем городе. Каменная дорога, ведущая от костровища, разрезала его надвое. По одну сторону стояли в нестрогом шахматном порядке камни-валуны с дырами-входами. Это были дома. С первого взгляда мы поняли, что сделаны они из того же камня, что и Маяк в Посёлке: серых, ноздреватых глыб. Значит, народ, который жил раньше на побережье, через Холмы ушёл вглубь острова. Но почему они покинули это обжитое место?
- Может быть, они всегда странствуют, - предположила Роська.
- Кочевники? Странно… Где тут особо странствовать, - не согласился Максим, - мы же на острове.
Я молчал. У странствующего народа была какая-то тайна. Не хотелось мне, чтобы это было людоедство…
Каменные дома были почти целыми, и все они были украшены орнаментом. Большими выдумщиками были строители: мы не нашли ни одного одинакового. Камень, видимо, был мягкой породой и легко поддавался резьбе. Диковинные цветы переплетались с облаками, облака с деревьями, деревья с волнами и силуэтами животных. Будто таинственные художники хотели показать, что всё в мире взаимосвязано. Чаще всего встречались изображения дельфинов. Над входом в каждый дом был знак: в выпуклом треугольнике - дельфин с дельфинёнком и какая-то надпись по нижнему краю, а за треугольником - восходящее солнце.
- Красиво, - улыбнулась Роська.
- Какие странные буквы… - сказал Максим. - Смотрите…
- На иероглифы похоже…
- Нет, нисколько! Наоборот, на нашу древнюю азбуку, на кириллицу, только буквы не в ряд, а столбиком и соединены друг с другом!
- Эх, зря мы фотоаппарат не взяли! - сказала Роська.
- В следующий раз возьмём, не беда, - утешил её Максим, достал блокнот с ручкой и старательно стал срисовывать знак и надписи, а мы с Роськой вошли внутрь. Там было холодно и сумрачно. Пол выложен плитами всё из того же камня (где только они его брали?). Маленькие окна под самым потолком, похожие на бойницы, пропускали совсем мало света.
- Осторожней! - крикнул Максим. - Там могут быть ядовитые змеи!
Роська оглянулась и передёрнула плечами: то ли представила змей, то ли от холода. Дом был чистый и абсолютно пустой, даже никакой живности, обещанной Максимом. Только в стыках камней прорастала трава.
Не найдя ничего интересного, мы вышли на солнышко. Максим всё ещё грудился над буквами. Всё-таки он настоящий учёный, мне бы и в голову не пришло перерисовывать надпись. Мы посмотрели с Роськой ещё несколько домов. Они были так же богато украшены снаружи и сдержанно, строго устроены внутри. По другую сторону дороги была утрамбована большая земляная площадь. Может, здесь устраивали ритуальные танцы. Или был базар. В зарослях шиповника, под большими платанами мы нашли обрушенную беседку. Почти около каждого дома был колодец. Значит, здесь много родников. За рядами домов шли каменные площадки. Почти все они были завалены бревнами, ветками, листьями. Мы полазили по ним и нашли стрелу с таким же наконечником, как у меня, деревянную лопатку, темную от времени, и осколок какой-то глиняной посуды. Наверное, здесь были мастерские.
- Такое странное чувство, - сказала Роська, вдруг нахмурясь, - будто кто-то смотрит на нас.
Я пожал плечами. У меня не было такого чувства, но… уже не раз мелькала между домами быстрая тень. Не успел я сказать об этом Роське, как Максим закричал:
- Держите его! - и сам рванул куда-то в лес.
Мы бросились следом, перепрыгивая невысокие каменные ограждения.
- Слева! - крикнула Роська, сильно толкнув меня, и через секунду я врезался лбом во что-то. Охнув, я упал на землю. Вот это удар - искры из глаз! Рядом со мной упал мальчишка. Он смешно так упал - на четвереньки. Тут же подскочили Осташкины.
- У-у, ворюга! - Максим сердито вырвал у мальчишки свой блокнот. Мальчишка стрельнул глазами на Максима и поднялся, а я досадливо подумал, что мирного контакта с племенем, которое я давно ищу, уже не получится.
2
Но контакт получился. Мальчишка хитро улыбнулся и сказал Максиму:
- Я не ворюка, ты - шатина.
Он смешной был и странный. Маленький, лысый, тощий и весь вымазанный чёрной краской или гримом, даже голова. Будто мальчишка захотел поиграть в негритенка. Частично краска стёрлась, особенно на коленках. А одет был вполне прилично: в вельветовые шорты с фабричной нашивкой. Ну и ну! Говорил он ласково, с лёгкой шепелявостью: "ж" заменял на "ш", "г" на "к", "д" на "т"… И улыбался при этом пухлогубым ртом. Роська рассмеялась на его заявление про жадину и спросила:
- Ты кто?
- Локи, - рассмеялся он в ответ. - А ты кто?
- Роська.
Мальчик притих. Я хотел тоже представиться, но он повелительным жестом остановил меня. Потом спросил:
- Роська - это Роса… Ты с непа?
И он низко ей поклонился. Роська смутилась и хотела было возразить, но Максим покачал головой: не стоит, мол.
Всё в этом Локи было странно: зачем красить кожу (всю!) в чёрный цвет? Да ещё в такую жару! Ну, ладно, может у них обычай такой. Но откуда тогда у этого дикого пацана такие шорты? И почему он здесь один?
Максим решил не церемониться и прямо спросил Локи:
- А зачем ты в чёрный цвет покрасился? Локи вытаращил глаза, потом крепко задумался, потом сказал:
- Итём.
Он направился вглубь развалин, мы двинулись за ним. Локи привёл нас к одной из хижин. Прежде чем войти, он накрыл ладонью треугольник над дверью и что-то прошептал. Я прислушался, но слова были непонятные, какая-то тарабарщина. Наверное, это на древнем языке.
- Сайти, Роса, - сказал Локи и кивнул нам, - и вы.
И сам тут же скрылся в сумраке дома. Мы переступили порог. Дом внутри был так же пуст, как и остальные. Но вот Локи отодвинул какой-то камень и достал карманное зеркальце и коробку с обувным кремом. Он посмотрел на нас хитро и весело и, глядя в зеркало, стал втирать этот гуталин в щёки, локти и колени.
- Локи! - крикнула Роська. - Зачем ты это делаешь?!
- Так нато, Роса. Я толшен пыл умереть, а человек польшой, хороший спас, просил помочь. Я помокаю. Он хороший. Ветёт нас к морю.
- Вы что-нибудь понимаете? - спросил я Осташкиных.
- Я расскашу, - улыбнулся Локи.
И рассказал нам свою историю.
Из кармана шорт Локи достал кусок гладкой коры дерева, на котором был нарисован будто тушью пузатый карапуз с развевающимися на ветру волосами, верхом на дельфине. Хорошая была картинка, подробная и чёткая, как в детских книжках. Локи начал рассказывать. Сначала трудно было слушать из-за его шепелявости, не все понятно, но потом мы привыкли и перестали это замечать:
- Это мама рисовала. Её звали Зое. Она хорошо рисовала, лучше всех мужчин. Это на дельфине - я, - Локи засмеялся и смолк, - а мама умерла. Давно. И я живу с дедом. Мама меня любила. Она хорошо рисовала, это не нравилось мужчинам, которые плохо рисовали. Но она же для себя рисовала, для меня… и для него. Он пришёл издалека. Из другой страны. Устал, болел. Дед его приютил, мама вылечила. Она Киро позвала, Киро вылечил. Киро был ведун. Он все травы знал и всех лечил. А мама была самой красивой. И Киро любил мою маму. Он выбрал её в ведуньи. Только… мама не любила Киро, мама любила того, кто ушёл, но обещал прийти.
Он оставил маме меня. Мама так и сказала Отцам. И они сказали: пусть. Но потом Киро умер, - Локи погрустнел. - В тот тень, когда я родился, ведун Киро пошёл на охоту, наступил на подлую змею. А ведун не может наступать на змей, он их всегда чувствует. Тогда сказали, что это моя энко превратилась в змею, чтобы я отобрал жизнь у доброго Киро.
А я не брал! Роса, я не брал!
- Конечно, не брал, Локи…
- Но все решили, что я. Отцы за мной строго смотрели. Думали, я кедон.
- Кто?
- Злой ведун, плохой. Им нельзя жить в Городе. Но многие думали, что я ведун. Что я не забрал жизнь Киро, а освободил его энко от болезни: он любил Зое и был болен этим.
А потом Солнце… прогневалось, Дождь прогневался. Все наши козы умерли, все зайцы в лесу, все олени и кабаны. Не было еды. Долго. Люди сказали: надо послать кого-то к Богам, пусть вымолит прощение и вернёт зверей в лес…
Не знаю, как это опять получилось. Я сидел рядом с Роськой, смотрел на картинку на куске гладкой коры, который она держала в руках, слушал рассказ Локи, и вдруг почувствовал, что вокруг меня всё совсем другое. Воздух другой, деревья другие, хоть и похожие, дома… И я совсем не удивлялся, что уже не сижу в доме рядом с друзьями, а иду по городу мимо белых домов, вижу женщин, высоких и смуглых, которые, завидя меня, отрываются от дел и смотрят вслед. Я вижу мужчин в холщовых рубахах ниже колен, подпоясанных красивыми поясами из кожи; детей с выгоревшими на солнце волосами. И вдруг я понял, что я - это уже не я, а светловолосый Локи из племени анулейцев, сын чужеземца и Зое, которая рисовала так хорошо, что ей завидовали мужчины. У меня, Серёжи Листа, опять началась раздвижка сознания.
Совет Отцов всегда собирался в одном и том же месте. За домом Вождя виднелась специальная круглая беседка, вся увитая плющом и диким виноградом так, что сидящих в ней не было видно. Но слышно-то всё равно было. Особенно, если Отцы начинали спорить. Конечно, подходить к этому месту нельзя никому, кроме Вождя, ведуна и Отцов. Но Локи нарушил запрет. Когда тихо и печально протрубил рожок, возвещая о начале Совета и требуя тишины в городе, Локи уже сидел позади беседки, прислонившись спиной к платану. Со всех сторон его скрывали кусты акации и заросли хмеля. Эти заросли вплотную подходят к беседке Совета. Локи всё слышно. Будто он сам сидит на Совете, только глаза закрыл.
Локи и сам не знал зачем пришёл сюда. Зачем непременно нужно было первым узнать, кого пошлют Отцы к Богам. Может быть, оттого, что злой шёпот за его спиной ("Если бы Локи не забрал жизнь Киро, тот спас бы нас от мора!") как-то незаметно стал сменяться тихим перешептыванием:
- Локи - новый ведун, он пойдёт к Богам и спасёт нас. Недаром он, едва успев родиться, спас страдающую энко Киро, которого околдовали Зое и чужеземец!
Но за десять лет, что Локи прожил на свете, слишком много всякого слышалось за его спиной, и он перестал замечать эти слова. Нет, не из-за людской молвы нарушил Локи запрет и пробрался в тайник у беседки. Всему причиной был его дед. Дедушка у Локи ещё не старый, весёлый у него дед и сильный. Свой гончарный круг он крутит так ловко, что Локи давно решил тоже стать гончаром. Вот как раз недавно исполнилось Локи десять лет - пришло время выбирать ремесло, которое станет твоим на всю жизнь. Конечно, из-за голода дед ослабел, как и все, но всё равно он не поддавался болезням и напастям. "Всё, - говорил, - образуется. Солнце и Дождь не оставят нас". А вчера вдруг уронил на пол свой новый горшок. И даже поднимать осколки не стал, отвернулся, но Локи успел увидеть, что дед плачет.
- Чувствую я, сынок, - сказал он хрипло, - тебя отправят к Богам за милостью.
И за весь день дедушка не проронил больше ни слова.
Конечно, это большая честь, если отправят его, Локи. Ведь это значит, что Отцы и всё племя признаёт, что он ведун, ведь только ведуны говорят с Богами. Значит, он, Локи, сын Зое, самый достойный из всех. С плохим человеком Солнце и Дождь не будут разговаривать, даже на порог своего Небесного Дома не пустят! Он спасёт свой народ, о нём сложат песню и будут петь детям.
Но вместе с чувством гордости навалилась на Локи чёрная тоска. Уйдя к Богам, он никогда, никогда больше не прикоснётся к жёстким дедовым рукам, не сможет больше замешивать для него тёплую красно-коричневую глину. Локи больше не будет играть со своей маленькой рысью Танкой, не увидит, как она вырастет из котёнка в настоящую взрослую рысь - священное животное анулейцев. Он больше никогда, никогда, никогда не почувствует на своей лохматой голове тяжёлую, горячую руку деда, а сам уже никогда не запустит руку в густую Танкину шерсть. Не проведёт ею по огромным гладким валунам в старом городе. Не поймает на себе быстрый взгляд черноглазой соседки Олы. Не увидит, как отражается в капле росы паутинка. Не пробежится босиком по священной дороге. Не научится у своего друга Бира делать свистульки из стручков акаций. Не полежит больше на бугорке с особенной шелковистой травой - на маминой могиле. Не увидит быстрый ход облаков в ветреный день. А ему ещё надо успеть достроить игрушечный город из разноцветных камней и отыскать в лесу цветок папоротника… А самое главное - мама. Ведь если он уйдёт сейчас к Богам, вместе с ним умрёт и мамина душа. Как Киро умер, не оставив детей. Его одного, Локи, оставила на земле красавица Зое, а если он уйдёт к Богам, у него уже не будет детей, и мамина душа не сможет возродиться в следующих поколениях. Конечно, тело её дало жизнь цветам и травам, что растут на её могиле, но душа Зое умрёт навсегда без Локи. И душа дедушки тоже, ведь кроме Локи у него никого нет.
Нет, не может быть, чтобы Отцы выбрали его. Ничего такого Локи не совершил, чтобы быть достойным, наоборот! Да и не умеет он говорить с Богами, он обыкновенный мальчик. Дед просто наслушался дурацких разговоров на улице!
"Пусть я нарушу запрет, - думал Локи, прячась в зарослях, - зато узнаю, что решат Отцы, и успокою дедушку, а то он все горшки перебьёт".
Страх от мысли, что все-таки выберут его, Локи старательно заглушал. Наконец, Вождь заговорил, и Локи весь обратился в слух.
- Старейшины родов, Отцы семейств, вы все знаете, что от нашего решения зависят судьбы детей. Солнце и Дождь - вашим мыслям. Говори ты, Фед.
Фед… У него волосы, как серебро, из которого его род из века в век делает наконечники для стрел и украшения для женщин. У него лучистые глаза и улыбчивый рот. У него чудесная внучка Ола, соседка Локи.
- Что я скажу вам, дети Дельфина… Чем прогневили мы Богов, нам уже не узнать, но промедление только приближает голодную смерть наших детей. Нужен ведун, но его нет.
- Все говорят, что Локи, сын Зое, новый ведун.
Это Дот. Он молодой, но он самый старший из мужчин в своём роду. Он брат Киро.
- Сын Зое и чужеземца, - поправил Вождь. - Ты не должен забывать этого. Дот.
Локи представилось, как Вождь, говоря это, поглаживает свою густую русую бороду. Глаза у Вождя строгие и грустные. Все слушаются человека с такими глазами.
- Говори ты. Tax.
- Мне нечего сказать вам, братья, кроме того, что и так ясно. Дот говорит, что мальчика Локи считают ведуном, но он не сказал, что многие из нашего народа уверены, что он кедон. Я не знаю, кого нам посылать к Богам, но я знаю, из-за кого начался этот мор.
У Таха много детей. И язык у него хороший, может долго, красиво говорить. Если он уговорит Совет, что Локи - кедон, то Локи убьют. После него, его мамы и дедушки ничего не останется, даже песни, ведь имена кедонов не хранят в памяти. А после Таха останется много детей.
- Локи недавно исполнилось десять лет, - будто только что поняв что-то важное, сказал Дот. - Я знаю, он ровесник моего племянника Бира… Пришло его время выбирать ремесло…
- А тут мор, - вкрадчиво продолжал Tax.
- Будто сами Боги говорят нам, что Локи предназначено идти к ним.
- То есть, что он ведун? - насмешливо уточнил Дот. Tax промолчал, и Локи показалось, что он пожал плечами: думайте, как хотите, я сказал, как есть.
- Но Локи не проявляет себя, как ведун, - возразил И но, самый старший из Совета, глава Локиного рода. - Всех ведунов видно сразу, они не похожи на других.
- Локи тоже непохож!
- Да чем же? Тем, что кожа у него была белее нашей, когда он родился? Не забывайте, что его отец из чужой земли и был белокож. Солнце же приняло мальчика в свою семью, сейчас его не отличишь от остальных анулейцев.
- У Локи очень громкий голос, Ино, громче всех.
- Мы не знаем, какими голосами обладают люди из племени его отца. Может, голос тоже достался ему по наследству?
- Кажется, старый Ино жалеет сына своего рода и не хочет спасти других, - заметил Онго.