Я решила, что сегодня же, не откладывая важнейшего этого дела, напишу Вале письмо. Напишу, что я в больнице и что очень прошу меня навестить. В любой день. Но все-таки укажу, в какой. В такой, чтоб он не был операционным. Или выходным. Чтоб Валя увиделась не только со мной. А еще и с Валентином Павловичем.
Папа разочаровал Олимпиаду Семеновну. И обрадовал меня. Он сказал, что напишет очерк. Но не про качели и горки, а про детское отделение травматологического центра. Про врачей, про медсестер и санитарок. А может быть, и про больных.
Глава шестнадцатая
Я думала, что медсестра Анечка должна знать наизусть все рассказы Конан Дойла про Шерлока Холмса. Но фактически оказалось, что она вообще не читала этого писателя. Она сказала, что любит только серьезную литературу, и больше всего ей нравится "Мадам Бовари" Флобера и "Сладкая женщина" Велембовской.
Но о каком бы событии ни шла речь, рассказ о нем Анечки всегда строится на тех же принципах, какие использовал в своих знаменитых сочинениях о Шерлоке Холмсе Конан Дойл. Сначала вдет сообщение о чем-нибудь загадочном и непонятном.
- Поля сказала - значит, вы считаете, что я ее умышленно отравила? Я готова отвечать хоть перед Верховным судом. Это - не я!
Слушатели не знают при этом ни кто такая Поля, ни кого она отравила. После такого, как правило, оглушительного сообщения Анечка сразу же заговаривает будто бы совсем о другом.
- К Маше пришел Алеша.
И снова слушатель не знает, кто такая Маша и кто Алеша. Но постепенно из Анечкиной скороговорки становится понятно, что Маша - это Анечкина соседка по общежитию и что Алеша - молодой математик-теоретик, который ходит к Маше в гости.
И только под конец Анечка рассказывает о том, как другая ее соседка по общежитию - Поля - пригласила Машу с Алешей к себе на чай, как коварный математик-теоретик стал ухаживать за Полей, как Маша съела пирожное с заварным кремом Полиного изготовления и сказала, что ее тошнит, и какой в результате получился скандал.
Рассказ Анечки о травматологическом центре и его создателе Светиле по содержанию, конечно, отличается от предыдущего, но по форме - ничуть.
- Я стояла и плакала. Вот такими слезами, - она показала кончик мизинца. - И тут он подходит ко мне. И говорит то, что он всегда говорит. "Отработаете год - семьдесят пять процентов, два - восемьдесят пять процентов, три года - девяносто пять процентов". - "А если и после третьего не удастся?" - "Тогда пойдете в гомеопаты".
Нет, не сразу я узнала, где, сто и почему подошел к Анечке. Дальше следовал серьезный рассказ о том, что никакая другая область медицины не требует такой строжайшей асептики, как ортопедия, что больные травматологических отделений, как правило, перенесли тяжелый шок и требуют особенно внимательного ухода, и что в большинстве современных больниц, как у нас, так и за границей, легче нанять на работу кандидата медицинских наук, чем санитарку.
По словам Анечки, объяснялось это тем, что при высоком уровне современной цивилизации люди считают унизительной для себя неквалифицированную работу. Им нужен стимул, и не только материальный. Так вот, академик Деревянко изобрел такой стимул. И вообще, как утверждала Анечка, Светило всерьез занимается только младшим и средним медицинским персоналом, а если этим заниматься всерьез, то все остальное уже получается само по себе, для этого не нужно затрачивать никаких усилий.
- А операции? - перебила я Анечку. - Ведь говорят, что он делает замечательные операции.
- Делает он операции, - не слишком охотно согласилась Анечка. - Только совсем не те, про какие его просят.
По ее словам получалось, что если бы в сутках было сорок восемь часов, и Светило не отходил бы от операционного стола ни для того, чтобы поспать, ни для того чтобы поесть, то и тогда бы он не успел провести тех операций, о которых его просят. Когда к нему обращаются родственники больных, их знакомые, всякие начальники, чтобы он сам сделал операцию, Светило никому не отказывает, всем обещает. Но фактически к операционному столу становятся просто хирурги, а все они ученики Светила и вполне справляются со своими обязанностями.
Дальше из слов Анечки становится известно, что академик Деревянко, Светило, заведует кафедрой ортопедии и травматологии в медицинском институте, но лекции он, как и операции, проводит сам не так уж часто. Лекции читают его помощники. А сам академик особенно помногу бывает в институте в период вступительных экзаменов. Он беседует с теми, кто провалился, кто не поступил, и предлагает им идти работать в травматологический центр. Санитарами и санитарками. Он обещает, что с ними там будут заниматься, и что через год или два, в крайнем случае, через три, они обязательно попадут в институт. Проценты, какие Анечка упоминала вначале, обозначают гарантии, которые дает академик. Ну, а если и через три года не удастся поступить в институт, то тогда останется только идти в гомеопаты.
Гомеопатов Светило не переносит, считает их мошенниками, знахарями, и часто приводит стихи Мицкевича:
Кто немного нездоров,
Приглашает докторов,
Кто ж серьезней захворает,
Тот знахарок приглашает.
А у них своя аптека -
Вмиг излечат человека, -
Ревматизм, чахотку, рожу,
Иль желудка несваренье.
Глухота иль глупость тоже
Поддаются излеченью…
Для санитарок и уборщиц, для медсестер и молодых врачей Светило на территории травматологического центра построил огромный двенадцатиэтажный корпус общежития гостиничного типа. Медсестрам и фельдшерам, санитарам и санитаркам разрешается вместе со студентами мединститута наблюдать сквозь специальные окна в потолке за операциями академика, для них он читает специальные лекции. Для них у него есть специальные часы приема. И этот суровый и, в общем, как говорят о нем, неприветливый человек входит во все их дела.
И еще в моей летописи обязательно найдет место рассказ Олимпиады Семеновны о том, как академик Деревянко осуществляет подбор и расстановку кадров.
Она в этом огромном травматологическом центре, может быть, единственный пожилой врач, все остальные моложе. Олимпиада Семеновна начала работу со Светилом сразу после войны, и с тех пор он ее всюду забирал с собой. Валентина Павловича она помнит еще студентом. Затем молодым врачом - скромным, тихим, безотказным. Человеком, который дежурил за всех, работал за всех. Никогда у него не хватало времени на себя. Даже на диссертацию. Он защитил ее недавно. И вдруг после этой защиты академик Деревянко объявил, что назначает Валентина Павловича заведующим "молодым" отделением больницы. В травматологическом центре академика Деревянко отделения построены по иному принципу, чем в других больницах, - здесь есть "молодое" отделение, "среднее" и "пожилое". При распределении больных учитывается, прежде всего, способность организма больных к регенерации, к восстановлению.
Валентин Павлович очень испугался, сказал, что не справится, что он не умеет разговаривать с детьми, руководить персоналом.
- Ничего, научитесь, - решил академик Деревянко и на этом закончил разговор.
И тут открылась интересная штука. У Валентина Павловича, оказывается, была своя теория. Он говорил, что в древности учителями считались только такие люди, которые по своему уму, знаниям, умению в тысячу раз превосходили учеников. Поэтому в древней Греции со всех концов приезжали ученики к Сократу, а потом к Платону. Таким же образом стремились ученики к Канту или к Гегелю, к Пирогову или к Менделееву. Это лишь в наше время почему-то считается: достаточно человеку иметь профессорское звание, и он уже может научить кого угодно и чему угодно.
Валентин Павлович еще школьником вымечтал и выбрал себе учителя. Вот почему он из Ленинграда приехал в Киев и поступил тут в медицинский институт. Чтоб учиться у академика Деревянко.
И теперь, после нового назначения, Валентин Павлович сразу же отправился в цирк, в дирекцию, чтобы выяснить там, кто теперь считается лучшим в стране фокусником. Ему ответили: Маркарьян, которому Всемирное общество магов и волшебников присудило звание первого мага и большую золотую медаль.
Валентин Павлович поехал в Москву, где Маркарьян выступал в это время, пришел к артисту и сказал, что хочет учиться у него фокусам.
Маркарьян очень удивился.
- Кто вы такой?
- Кандидат медицинских наук. Заведующий отделением травматологического центра в Киеве.
- Так для чего же вам фокусы?
Валентин Павлович рассказал, что он не женат, что у него нет своих детей, и с чужими он, возможно, поэтому не умеет обращаться. Но в его отделении детей много. Их сюда привозят с тяжелыми травмами, в состоянии шока. И физического, и психического. Разговорить их, заставить улыбнуться трудно даже людям, которые половчее, чем Валентин Павлович, умеют обращаться с детьми. Вот он и будет показывать детям фокусы. Скажем, вытащит из докторского своего колпака белого кролика.
- Но выступать в цирке или на эстраде вы не станете? - спросил осторожный Маркарьян.
- Ни в коем случае, - заверил его Валентин Павлович.
- Тогда у меня от вас не будет никаких секретов. Я вас научу всему, что сам знаю. Но учтите, это дело требует большого терпения, постоянной тренировки, разработки пальцев. Мы, фокусники-престидижитаторы, почти не пользуемся механическими и электронными приспособлениями или цирковыми машинами. У нас все построено на ловкости рук.
Валентин Павлович сказал в ответ, что он видел пьесу, где главный герой, хирург, играет на скрипке, чтобы тренировать пальцы. А фокусы, наверное, даже лучшая тренировка.
Еще в Сочи я знала, что Валентин Павлович умеет исполнять загадочные цирковые номера, но мне тогда и в голову не могло прийти, что фокусы его предназначены для такой возвышенной и благородной медицинской цели.
И еще в моей летописи обязательно будет о том, как Светило, как академик Деревянко побывал недавно в Лондоне и познакомился там с писателем Корниловым. Об этом мне рассказал сам Павел Романович.
В Лондоне было заседание Международной ассоциации травматологов и ортопедов. Академик Деревянко - действительный член этой ассоциации взял с собой в Лондон и Валентина Павловича. Но когда в чужую страну приезжают хирурги как выразился писатель Корнилов, ранга академика Деревянко, а таких людей во всем мире можно пересчитать по пальцам одной руки, им предлагают сделать операцию. Это считается почетно. Это вроде такой ритуал. Отказываться не принято. Как в тех случаях, когда встречают политических деятелей, и по аэродрому проходит маршем почетный караул.
В больницу привезли человека, англичанина, совсем расчлененного на части в авиационной катастрофе. Самолет взорвался при взлете. От бомбы. Ее везли экстремисты, только не для того, чтобы взорвать этот самолет, а для чего-то другого.
Операция продолжалась очень долго. Несколько часов. И всю операцию с учебной целью сняли на пленку. Затем часть этой пленки, такие сцены, где все выглядит не так уж страшно, где не видно, как хирург режет и сшивает мышцы и сосуды, а больше видно его мудрое лицо или красивые руки, показали в телевизионной программе.
Известный английский ученый, хирург, которого, возможно, в Англии тоже все называют Светилом, хотя при официальном обращении перед его именем обязательно добавляют слово "сэр", сэр Огест выступил с комментариями.
Он сказал, что в операции академика Деревянко, которую сейчас наблюдали зрители, не было ничего особенно нового, что такой методикой владеет любой высококвалифицированный хирург в любом цивилизованном государстве.
- Но вместе с тем, - сказал сэр Огест, - нет в мире и едва ли когда-нибудь будет хирург, который сумел бы повторить то, что на наших глазах сейчас сделал академик Деревянко. Много скрипачей исполняют "Крейцерову сонату" Бетховена. Ноты у них одни и те же, скрипки одинаковой конструкции, и темп вполне определенный - нельзя играть "Крейцерову сонату" в таком, скажем, темпе, как джигу. Но вот исполнить это произведение так, как его исполняет гениальный Иегуди Менухин, кроме него, не может никто и, вероятно, не сможет никто. Точно так обстоит дело с операцией, которую мы сейчас видели.
Телевизионный комментатор перебил ученого вполне уместным, по-моему, вопросом, остался ли жив человек, подвергшийся такой замечательной операции.
Сэр Огест ответил, что человек этот не только остался жив, но, как он совершенно уверен, сможет двигаться, работать, радоваться жизни. Затем немного подумал и честно добавил, что все-таки, если бы даже человек этот погиб вследствие собственных несовершенств, скажем, в результате перенесенного прежде инфаркта или инсульта, а так иногда бывает, то и в таком случае студенты-медики еще долгие годы изучали бы снятую пленку и любовались мастерством академика Деревянко.
Затем комментатор телевидения провел интервью с академиком Деревянко. Он спросил, доволен ли академик операцией.
- Нет, - лаконично ответил Светило.
- Почему?
- Я собираюсь возвращаться домой на самолете. И, посмотрев вашу передачу, невольно подумываю о том, что мне очень не хочется, чтоб со мной делали то, что я на ваших глазах делал с вашим соотечественником.
Писатель Корнилов рассказывал, что после этой телевизионной передачи имя академика Деревянко замелькало в газетах и журналах, даже очень далеких от медицины, его приглашали на дипломатические приемы, его узнавали на улицах.
- Но, - улыбнулся своей чуть суровой улыбкой Павел Романович, - когда древние римляне чествовали какого-нибудь полководца или политического деятеля, возле него обыкновенно находился раб, который без умолку твердил: "Не забывай, что ты всего лишь человек!" Я там состоял при академике Деревянко в роли этого раба.
Однако о том, почему и как академик Деревянко разыскал писателя Корнилова в Лондоне, почему он поспешил с ним познакомиться, Павел Романович ничего не знает.
Я могла бы сама рассказать ему об этом, но понимаю, что так нельзя. Все это стало мне известно от Валентина Павловича, который не только был вместе со Светилом на заседании международной ассоциации, но даже ассистировал ему при этой знаменитой, записанной на пленку хирургической операции.
Где бы академик Деревянко и Валентин Павлович ни появлялись - на приеме, устроенном в их честь ассоциацией травматологов и ортопедов, в Королевском хирургическом обществе, что там, в Англии, обозначает примерно то же, что у нас Академия медицинских наук, при частных встречах, - их всегда спрашивали, знакомы ли они с писателем Корниловым и виделись ли они с ним в Лондоне.
Академика Деревянко, вначале отвечавшего, что он лично с Корниловым не знаком, но знает некоторые из его книг, в конце концов, эти вопросы начали раздражать.
- Почему тут у вас в Лондоне я только и слышу о Корнилове? - спросил он в ответ. - У нас есть писатели и позначительнее Корнилова.
- Ну конечно, - вежливо согласились с ним. - И у вас и у нас имеется немало прославленных писателей. Но, насколько нам известно, ни у вас, ни у нас нет другого такого доброго, такого искреннего и такого бесхитростного человека.
После этого академик Деревянко не только разыскал писателя Корнилова, но и посетил его лекцию, вернулся и сказал Валентину Павловичу, что у него, у Светила, с писателем Корниловым совершенно одинаковые характеры.
- Очевидно, - припрятав улыбку, заметил Валентин Павлович, - академик Деревянко считает себя тоже добрым, искренним и бесхитростным.
"А почему, собственно, писателю можно быть добрым, искренним и бесхитростным, а хирургу - нельзя?" - подумала я и спросила об этом у Олимпиады Семеновны.
- Хирургу - можно, - ответила Олимпиада Семеновна, - но вот руководителю клиники, особенно травматологического центра, никак нельзя. Иначе у людей, перенесших операции, начнутся заболевания, вызванные инфекцией, - остеомиелит и даже сепсис.
Этим Олимпиада Семеновна и ограничилась. Ее вызвали в соседнюю палату.
Глава семнадцатая
Вот они и встретились, артистка Валя Костенко и Валентин Павлович. И навестили меня. Валя была в красном платье из особой шерсти, похожей на толстый крепдешин, шершавой и немнущейся. Платье выглядывало из-под белого свеженького халата, и сидел этот халат на Вале так, словно был специально для нее сшит и составлял один комплект с этим мягким шершавым платьем, и с Валиными черными блестящими туфельками, и с ее черной блестящей сумочкой, и с ее красивой прической, и милым, покрасневшим от волнения лицом. Я не удержалась:
- Где вы взяли такой красивый халат?
Валя смутилась и ответила чуть растерянно:
- Это мне внизу дали. В гардеробной. Как всем.
Всем таких халатов не дают. Халат этот, вероятно, ждал ее уже несколько дней. Наверное, его подобрал и приготовил для Вали сам Валентин Павлович.
Валентин Павлович все время улыбался не к месту и старался не смотреть на Валю, и говорил о том, что я молодец, что скоро они меня поставят на ноги, что я снова пойду в школу и буду кататься на коньках, хотя кататься на коньках я совсем не умею и вовсе не стремлюсь к этому.
И я поняла, что мне нужно быть очень активной, что все зависит от моей активности, что иначе они снова расстанутся, как тогда в Сочи. Они просто не умеют сказать друг другу то, что им так хочется и так нужно сказать. Ну, самую простую и обыкновенную вещь. Валентину Павловичу, я убеждена, очень хотелось спросить, какой у Вали номер телефона. И можно ли ему, Валентину Павловичу, время от времени звонить ей. А Вале вообще, наверное, не следовало хитрить, нужно было просто спросить:
- Когда я снова увижусь с вами?
Но они оба не могли и не умели об этом поговорить.
Поэтому я очень быстро и очень горячо стала рассказывать Вале, что детям здесь в больнице все-таки скучно, что они лишены культурных развлечений, что было бы хорошо, если бы Валя в свободное от репетиций и спектаклей время приходила сюда в больницу, посещала палаты и читала бы детям литературно-художественные произведения которые входят в школьную программу, а если ей захочется, то можно и такие, которые в программу не входят, для ходячих можно и в холле.
Валентин Павлович вдруг вообразил себя страшным хитрецом и тоже стал говорить, что мне пришла в голову правильная идея, что это просто Валин долг, что если Вале это нужно, то администрация больницы может договориться с администрацией театра о том, чтобы ей для этой благородной цели выделяли специальное время.
Тут, я думаю, он уже намного переборщил. Цель у него, конечно, тоже была благородная: снова увидеться с Валей. Но стоило ли для этого обращаться к двум администрациям? Очевидно, это же почувствовала и Валя, потому что сказала, что администрация ей не указ, что она сама будет приходить. Что ей это даже полезно, потому что она сейчас готовит роль Тома Сойера и будет читать ребятам эту книжку.
Как живет Валя, что она делает на работе и дома, я себе представляла. По ее же рассказам в Сочи. Я себе даже представляла ее однокомнатную квартиру в хорошем районе, на Печерске, против сада, нишу-спальную, которая отделяется от основной комнаты занавеской из алюминированной ткани, и синий ковер без ворса. Очень красивый. Похожий на покрашенный в синее мешок.
А вот как живет Валентин Павлович, я себе совершенно не представляла. Поэтому я стала выдумывать.