- Они сами, ну, владельцы этой машины, из Ленинграда, - говорил на ходу Сашка, - третий год приезжают отдыхать к своим друзьям, нашим соседям. Занятные люди. Больше бы таких… Отец с ними сдружился. Может, сходим искупаться?
Костя не возражал и, когда Сашка исчез в двери, стал чутко прислушиваться ко всем звукам, доносившимся из-за забора. Отец уже должен быть здесь. И Костя не ошибся: из-за высокого, ветхого, с большим проломом забора донесся отцовский голос и резкий, точный стук молотка по металлу. Костя почему-то поежился.
Глава 11. ЛЕНИНГРАДЦЫ
Купаться пошли вдвоем - Люды не было дома, а брать Иринку Сашка не захотел. Без Люды было скучно, и купался Костя без всякой охоты, он плавал и все время думал и гадал, увидит ли ее сегодня. И еще он думал об отце: чем все это кончится?
Когда они вернулись, за ветхим забором уже не стучал по металлу молоток и не раздавался отцовский голос. На скамье возле дома сидели Геннадий Алексеевич, Сашкин отец, и ленинградцы, хозяева "Волги": плотный лобастый мужчина и его жена, управлявшая, по словам Сашки, машиной. Они о чем-то громко спорили, и, когда ребята проходили мимо скамьи, Геннадий Алексеевич подозвал Сашку.
- Ну как вчера скатали в Кипарисы? - хрипловато - у него была астма - спросил Геннадий Алексеевич.
- Хорошо. Такие фотографии… Высший класс!
- А назад плыли морем! - вставила Иринка, оказавшаяся рядом. - Качало здорово! И Костя выстрелил из лука!
Костя напрягся, боясь, что она еще что-нибудь вспомнит.
- Деловые ребята, - сказал отец. - Никого не укачало?
- Все в норме! - ответил Костя и неожиданно смутился, потому что сказал не свои, а любимые отцовские словечки. Впрочем, его смущение тут же прошло: к ним подошла Люда и очень мягко, даже, можно сказать, нежно посмотрела на него, Костю. Так посмотрела, что в нем уже не стронулось что-то, а буквально сорвалось с места и понеслось, понеслось невесть куда. Он даже забыл все то, что случилось у него с отцом…
- А все-таки, Геннадий Алексеевич, в это невозможно поверить! - внезапно заговорил ленинградец, видимо продолжая оборванный разговор, и погладил неподвижную правую руку в черной перчатке - теперь было ясно, почему машину водит его жена. - Что ж, выходит, и мы с вами сейчас потихоньку сползаем в море?
Люда положила руку на Сашкино плечо и стала слушать разговор, Костя посматривал на нее и тоже слушал. Он сразу догадался, о чем речь: Сашкин отец работал инженером в противооползневом управлении.
- Представьте себе! - Геннадий Алексеевич провел худыми пальцами по широкому морщинистому лбу. - Вы видели пьяную рощу возле нефтебазы? Отчего, вы думаете, деревья так наклонились? Почва ползет. И бывшая вилла князя Рюмина слегка накренилась, и даже царский дворец, такой, казалось бы, прочный, стронулся с места, уже трещины есть на боковых стенах…
- Но ведь с этим надо что-то делать! - взмахнул рукой ленинградец. - Это же невероятно! Ты слышала, Леля?
- На главной автостраде едва успеваем ликвидировать последствия оползней… - продолжал Сашкин отец. - Видели таблички, когда ехали к нам: "Опасно, оползень!"?
- Как же не видеть! - сказала тетя Леля. Она была седая, худощавая, быстроглазая, в шерстяной малиновой кофте. - Много объездов, и в газетах читали. И все это, выходит, потому, что при строительстве домов пласты земли под площадку срезаются глубже, чем нужно, и рубят лес и кусты, которые держат землю, и неосторожно роют траншеи подземных коммуникаций…
- Причин много. Может, мы и наши дети еще не сползем и доживем свое в этих домах…
- Спасибо, успокоили, - горько усмехнулась тетя Леля.
- Кстати, ваш дом не мешало бы снести, - вздохнул ленинградец. - Двухэтажная развалюха!
- Я говорю о хороших домах, Николай Тимофеевич… - Сашкин отец закашлялся. - А ведь может так случиться, что наши внуки и правнуки и не увидят всей красоты побережья.
- Скажите, есть какое-нибудь средство от оползней? - спросила тетя Леля, и Костя увидел, как Люда несколько раз кивнула, да и Сашка открыл было рот, но, видно, решил, что отец ответит авторитетней.
- Есть. Вдоль берега надо отсыпать широкий галечный пляж, с берега в море проложить боны, поставить волноломы…
- И поможет?
- Безусловно. Уже проверено. Да вот стоит дорого, и центральные ведомства, которым принадлежат санатории и пансионаты, не торопятся выделять средства… Вот в чем беда!
- А говорят, что дот у моря будут убирать, - вклинился в разговор Костя, - дескать, некрасивый, мешает курортному пейзажу.
Сашка озабоченно вскинул голову.
- Кто говорит? - Он недоверчиво посмотрел на Костю, и тот, поняв, что на Женечку в таком вопросе ссылаться несолидно, сказал:
- Многие… А ты что, не слышал?
- Ни разу! Ведь этот дот заслуженный, его надо не взрывать, а подправить и устроить в нем филиал нашего музея!
- Саша, тише, - попросил его отец, - Костя говорит чистую правду: кое-кто хотел бы его сломать, да неизвестно, позволят ли это сделать директору "Нефтяника", на чьей территории находится дот. Решать-то будет горисполком. И может помочь военкомат.
- Так что утешься: как-нибудь спасут твой дот, - сказала Люда. - Ты согласен, Костик?
- Я в этом ни минуты не сомневался! - заявил Костя и тут же залился краской: уж слишком значительно и натужно сказал. И опять навалилась на него тоска.
Смеркалось. В Сашкин дом в одиночку и парами сходились отдыхающие, снимавшие здесь комнаты и углы. Зажглись огоньки в сараях тех, кто переселялся в них на лето, чтобы с весны до холодных ноябрьских ветров терпеть неудобства: спать кое-как, на шатких раскладушках или дощатых нарах. Ребятам приходилось учить уроки и решать задачки на краешках наспех сколоченных столов, при свете керосиновых ламп с закопченными стеклами в клетушках, куда не провели электричество. У них на побережье многие неплохо зарабатывают, сдавая койки. Кое-кто и по двадцать коек ухитряется втиснуть в свое жилье. Сашкина семья ничего не сдает - у самих народу много, а сарайчик, где бы можно было пережить курортный сезон, крохотный, нежилой.
- Попьем чайку, - предложил Геннадий Алексеевич, и все встали со скамейки. Взрослые пошли наверх, а Костя не знал, что делать. Пора уже было проститься с Сашкой и Людой, но Костя все медлй^1 и мучился. Вдруг Сашка сказал:
- А ты что ж? Идем. - Сашка двинулся к лестнице, и Костя пошел за ним, потому что некуда было ему деться.
Комната Сапожковых, в которую они вошли, не казалась тесной, хотя в ней и жило семь человек: Мебель в ней была раздвижная, и на день сдвигалась, сильно уменьшаясь.
Тетя Надя, Сашкина мама, уже расставила на столе чашки с чаем. Костя быстро огляделся: вон Люда с Иринкой, надо подальше от них. Он сел рядом с Сашкой. Николай Тимофеевич помешивал ложечкой чай и говорил:
- Могу и вас прихватить, Геннадий Алексеевич… Леля будет у нас гидом… Средневековые города - ее основная специальность… Лучше их она ничего не знает.
Тетя Леля смущенно улыбнулась:
- Слушайте его больше… В поездках моя основная профессия - шофер, и я думаю не о средневековых городах, а о том, как бы не налететь на встречный самосвал и не свалиться кверху колесами в кювет. Вот о чем я думаю, а все остальное великолепно выветривается из головы!
- Ну да, прибедняйся, так мы тебе и поверим, - заметил ее муж, и взрослые засмеялись.
- Спасибо… Вряд ли смогу поехать с вами, - сказал Геннадий Алексеевич. - Много раз был в Пещерном городе, да и некогда мне, сейчас такая горячая пора…
- А я бы на твоем месте поехал, - проговорил Сашка. - Давно ведь был там, все позабыл… Ты, папа, прости меня, ленив и нелюбопытен, это именно о тебе сказал мой великий тезка…
"Кого он имеет в виду?" - подумал Костя.
- Что ж делать? - глубоко вздохнул отец. - Моя энергия и любопытство перешли к вам, ребятишки, а я остался без всего, так что живите с утроенной энергией и любопытством…
- Бедняга ты, наш папочка, все оползни да оползни! - хмыкнула Люда и внезапно блеснула в сторону Кости глазами: - Костик, а ты был в Пещерном городе?
Косте стало неловко. Он ни разу не был в этом городе, расположенном в пятидесяти километрах от Скалистого, куда ходили специальные экскурсионные автобусы, - то был знаменитый город. Об этом извещали огромными буквами афиши в центре Кипарисов, говорили по местному радио и писали в газетах. Отец часто рассказывал дома, как возил туда туристов, наших и иностранных, потому что, как они объясняли, это позор - побывать на побережье и не посетить город на скале, описанный во многих солидных исторических трудах: в нем есть и развалины какого-то храма, сложенного из каменных плит, и крепостная стена, и обломок ворот, и улица с глубокими колеями: тысячу лет назад выбили их колеса древних повозок… Туристов отец возил туда, а вот его, Костю, ни разу не свез, хоть тот и просил…
- Был в нем? - переспросила Люда, сморщив нос.
- Не был. - Костя нахмурился.
Николай Тимофеевич задумчиво погладил единственной рукой подбородок:
- Так, может, ребята к нам присоединятся? Веселей будет.
- Ура! - прямо подскочила на своем стуле Иринка. - Хоть сейчас. И Женечку возьмем.
- А надолго ремонт? - Люда посмотрела на Костю.
Костя ужасно не хотел, чтоб гости знали, что его отец ремонтирует их "Волгу" и что все теперь зависит от него. Вчера еще хотел бы Костя, чтоб знали, и был бы просто счастлив, а сегодня… Люда, кажется, поняла его мысли и не попросила при всех, чтоб он выяснил у отца, когда тот закончит ремонт.
- Калугин сказал, что в два-три вечера, - заметил Николай Тимофеевич, и Костя замер: теперь, когда была произнесена его фамилия, Иринка могла запросто выдать его, обратившись с каким-нибудь наивным вопросом. Надо было срочно сматываться.
- Саш, можно тебя на минутку? - Костя поспешно встал и, когда они вышли из комнаты в общий коридор, а потом на лестницу, добавил упавшим голосом: - Ну, мне пора тащиться к себе… - Поднял глаза и увидел, что Сашка внимательно смотрит на него, чтобы понять, догадаться, в чем дело. Костя опустил голову.
- Слушай, ведь поздно же, зачем тебе сегодня идти домой? Оставайся у нас… И может, это вообще лучше… Подумай.
Он все понимал, Сашка, все! Косте так не хотелось возвращаться домой: стоило лишь подумать об отце, как опять начинала нестерпимо гореть левая щека…
Но и беспокоить Сапожковых было неловко. Костя никак не мог забыть, как его мама с большой неохотой оставила однажды на ночь Лешку Алфеева. И Костя проговорил:
- А что скажет твоя мама?
- А что она может сказать? Ничего не скажет.
- Не знаю, - замялся Костя, - неудобно мне… Вас и так много, и тесно…
Тогда Сашка перешел на более решительный тон:
- Где твоя мама, Лохматый, - дома или на дежурстве?
- А зачем тебе? Ну на дежурстве…
- Отлично! Позвони ей, предупреди, что останешься ночевать у нас…
- А почему остаюсь? У меня что, дома своего нет? Надо придумать что-нибудь… - Вдруг Костя оживился и выпалил: - Уж врать, так врать! Я скажу, что завтра рано утром мы с тобой отправимся на рыбалку! Идет? Скажи, что не здорово?
- Ничего, - почесал голову Сашка, - может поверить.
Будка с телефоном-автоматом была далековато от них, на Центральной улице. Трубка, на счастье, была не обрезана, что частенько случалось у них, и автомат работал. Костя набрал номер "Глицинии" и с силой прижал к уху черную трубку. Сашка был рядом, за дверцей, и надо было говорить с мамой так, чтобы он не понял, что у них произошло.
- Гостиница слушает, - раздался по-служебному четкий, привычно-бесстрастный голос мамы; не сообразив сразу, кто и зачем звонит, она механически торопливо ответила: - Вам место? Мест нет и в скором времени не ожидается. - И, наверно, повесила бы трубку, если бы он тут же не сказал глухо:
- Это я, Костя.
- Где же ты весь день пропадал, Костенька? - спросила мама уже совсем другим, встревоженным, сбивчивым, теплым голосом. - Ах, Костя, Костя, нельзя же так!.. Что с тобой? Где ты сейчас? Ты что-нибудь ел?
- Ел, - уронил Костя.
- Мы тебя ждем! Немедленно возвращайся! - взволнованно прозвучало на том конце провода. - Ты слышишь меня?
- Не смогу… Я у Саши, - сказал Костя. - Мы завтра утром собираемся на рыбалку, и я буду ночевать у него… Всего! - и тотчас повесил трубку па крюк рычага.
- Ну как, отпустила? - спросил Сашка, когда Костя вышел из будки. Костя кивнул, и они молча пошли к Сашкиному дому.
Было темно. В полную силу светили звезды. Далекие, немигающие. Город медленно и нехотя засыпал, гася фонари на улицах и окна. Многим с утра на работу, не все же здесь отдыхают… Темными, едва заметными на фоне звездного неба силуэтами высились вдоль автострады кипарисы и платаны.
- А где Николай Тимофеевич потерял руку? - спросил Костя. - Хороший мужик.
- Стоящий. Под Ленинградом, в сорок первом. Он с тетей Лелей в блокаду познакомился… В ополчение вступил. Тяжело ранили под Колпино. Она была сандружинницей и вытащила его из-под огня, а руку пришлось отнять, чтоб гангрена не пошла дальше. Сейчас он читает высшую математику в университете… А тетя Леля - историк, кандидат наук, написала целую книгу про наш Пещерный город, у папы есть, подарила с надписью… Можешь взять почитать.
За ужином Костя чувствовал себя очень неловко, потому что ни разу еще ни у кого не ночевал, не причинял такое беспокойство. За столом сидели все, кроме ленинградцев, было шумно и непринужденно, но Костя никак не мог осилить неловкости, медленно ел и поглядывал исподлобья на Сашку, говорливых сестер, на тетку, жившую с Сапожковыми, и на бабушку, продававшую на Центральной улице у кинотеатра "Волна" лотерейные билеты…
Глава 12. ПЛАТАН, НА КОТОРОМ ВЕШАЛИ
Затем в комнате были раздвинуты ширмы, за одной из них послышался шорох одежды и веселое шушуканье сестер. Синее Людино платье в золотистых полумесяцах легко взлетело над ширмой и перевесилось через ее край. Костя улегся на одной кровати с Сашкой и, не снимая с руки, завел свои часы.
Кровать была узковатая для двоих, и они первое время задевали друг друга то плечом, то коленом, стаскивали друг с друга тонкое одеяло и никак не могли приладиться. Потом оба легли на бок, лицом к лицу, вытянули ноги, и вроде бы стало попросторней. Костя видел во тьме перед собой странное без очков Сашкино лицо, бледное, таинственное и строгое.
- Слушай, - прошептал Костя, - а кто это твой великий тезка, который сказал…
- Что мы ленивы и нелюбопытны? Пушкин… Очень неприятные для нас слова. Написал он их в обиде и запальчивости - и все же есть в них горькая правда… Как часто нам бывает лень стать широкими, добрыми, энергичными, бывает лень оглянуться вокруг, влезть в наше прошлое и разобраться, что к чему, внимательно заглянуть в рядом живущую чужую душу… Да где уж там в чужую - на себя же бывает наплевать! Человеку нет никакого дела до себя - ты понимаешь, что это такое? Но такое - редко, о себе как раз все-то и думают, о своих мелких и жалких потребностях. Вся лучшая, достойнейшая энергия расходуется впустую…
Костя притих, задумался и вдруг услышал довольно громкий шепот сестер за ширмой - у них тоже были какие-то свои разговоры… Какие, интересно? О чем могут говорить сестры ночью, когда совершенно темно, все вокруг стихло и рядом шепчется с их родным братом, в сущности, чужой и полузнакомый им мальчишка?
До Кости опять донесся Сашкин голос:
- Ну, я, как и мой великий тезка, сильно перегибаю, так что не падай духом, Лохматый… Знаешь, о чем я только что подумал? О танкистах… Когда мы поедем в Пещерный город, надо попросить Николая Тимофеевича, чтоб завернул к Сухой балке: там стоит памятник - сгоревший танк, вроде бы целый, а глянешь повнимательней - мороз по коже продирает: черный, а без краски и резины. Все, что мог, уничтожил огонь и снаружи и внутри… Я, как увижу его, представляю в грохочущей на третьей скорости машине танкистов, еще живых, невредимых, веселых…
- А как он сгорел? - шепотом спросил Костя.
- Когда немцы, захватив Севастополь, перли дальше, одна наша часть преградила им путь, у нее было только три танка, и одна эта часть несколько дней сдерживала немцев, прикрывая отход наших.
Держались из последних сил, как и в том доте, и почти все погибли: из двух подбитых машин танкисты успели выскочить и уйти, а из этой, третьей, не успели. Танк подожгли, окружили и потребовали, чтоб сдался - всем будет сохранена жизнь. Экипаж отстреливался до последнего снаряда и патрона…
- И не сдались? - тихо спросил Костя.
- Сгорели… Ты поговори с отцом, он столько знает всего…
- Не хочу я говорить с ним… - отрезал Костя и сильно, до боли напряг лоб и брови. Конечно, Сашка не видел этого в темноте, но по голосу мог догадаться обо всем. А Костя не хотел, ужасно не хотел этого.
- А про Колю Маленького ничего нового отец не рассказывал? - спросил Сашка. - Ох и судьба же у него!
- Ничего, - сказал Костя и вспомнил старый отцовский рассказ: Коля воевал в морской пехоте, и однажды после штыковой атаки, неподалеку от Скалистого, налетели "юнкерсы" и стали пикировать на моряков. Очень много их погибло. Истекающего кровью Колю эвакуировали в тыл и после нескольких операций и переливаний крови едва спасли.
- Твой отец тоже столько пережил, - послышалось из темноты, - и так много помнит всего, я с его слов полтетради записал о войне на Черном море, о том десанте. Уже и приставать совестно…
Когда-то отец и Косте рассказывал много и с охотой о войне в этих местах, о жесточайших боях; много погибло кораблей и моряков - каждый камешек полит кровью, и если бы всем достойным поставить памятники - ни гранита, ни цемента не хватило бы…
- Ты вот, Костя, думаешь про меня: чудак и фанатик, - снова начал Сашка, - собирает ржавую проволоку и никому не нужные мятые фляги, переписывается с бывшими солдатами, с их родными… Кому это теперь нужно? Думаешь ведь так? - Костя промолчал. - А знаешь, в чем дело? Знаешь, что больше всего меня мучает? Несправедливость. Ну ты Представь: на могиле любого, кто умирает сейчас, будь он при жизни самым ничтожным человечишкой, пишется фамилия и инициалы, а тогда погибали храбрейшие люди, и мы не знаем даже их имен, и таких людей сотни тысяч… А ведь можем узнать. И еще, Костя, мне очень хочется докопаться, понять их, людей того времени, которые могли не думать о себе и рисковать всем…
Слушая Сашку, Костя вспомнил рассказ отца о том, как погиб в Скалистом во время оккупации хирург местной больницы Алексей Гаврилович Снегов. Года два назад они с отцом проходили по площади в центре городка (по той самой, где ныне стоянка такси), и отец показал Косте на старый толстый платан, росший у приземистого каменного дома с железным сейсмическим поясом вдоль стен, где помещалась библиотека, показал и как-то глухо, отрывисто, с болью сказал: "Стоит себе, и ничего, ничего с ним не сделалось, листья по-прежнему растут, а на нем людей вешали…"