Косте очень хотелось договорить с ним, доспорить, объяснить, что отец не прав. Он не вытерпел, спустился вниз и осторожно выглянул из подъезда: а вдруг отец один?
Отец был не один. Он сидел на скамейке и, покуривая, посмеиваясь, разговаривал с Филоновым, сталеваром из Макеевки, снимавшим комнату у Полозова, того самого, которому грозил Семен Викентьевич. Костя вернулся к себе.
Перед тем как лечь спать, он примерил плавки. И уж тут Костя не мог удержаться, выскочил в плавках в столовую и сказал брату:
- Ну как, ничего? - и повернулся перед ним, сверкнув серебристой "молнией".
- В самый раз! - сказала мама. - У Лени тоже кое-что есть… Покажи ему, Леник.
И Леня показал ему блестящую шариковую ручку в прозрачном футлярчике. Ох как хотелось Косте раззадорить сейчас брата! Он взял ручку, оглядел со всех сторон и авторитетно заявил:
- Красивая, но я слышал, в стержнях к таким ручкам быстро высыхает паста…
- Убирайся отсюда! - Мама засмеялась и шлепнула Костю.
Глава 14. В ЧЕСТЬ КОГО?
Когда Костя проснулся, в квартире сильно пахло масляной краской: у отца был выходной и, наверно, он уже успел покрасить на кухне шкаф. Так оно и было. Отец завтракал, легко одетый, в летних брюках и неизменной полосатой тельняшке. Он не раз говорил: все, что у него осталось от давней службы на военно-морском флоте, это привычка ходить в тельняшке, чтоб хоть немножко чувствовать и помнить то трудное и все-таки незабываемое время. Правда, эта нынешняя тельняшка была не совсем такая, как прежде, не флотская; та была, как полагалось по уставу, с длинными рукавами и без выреза у шеи, а эта нынешняя продавалась для всех штатских, пожелавших на отдыхе вообразить себя моряками; она была с кокетливо короткими рукавчиками и глубоким вырезом у шеи, и горизонтальная синяя полоска на ней была слишком узкой. Купив эту тельняшку, отец сказал: "Вот и я превратился в липового морячка…" - и присвистнул при этом.
- Па, а когда ты кончишь ремонт машины? - спросил Костя.
Отец оживился, подмигнул ему и кулаком гулко стукнул себя в полосатую грудь:
- После обеда. А завтра пусть гонят на ней хоть в Хабаровск… Машина-то новенькая и двадцати тысяч не прошла!
- Пап, - снова сказал Костя и запнулся, потому что все его мысли и слова опять разбежались в разные стороны, да и к тому же по квартире расхаживал Леня и не очень дружелюбно поглядывал на него: не оттого ли, что между Костей и отцом что-то налаживалось? Костя давно заметил, что брат очень ревнив и не прочь поиграть на противоречиях в семье и всегда поддерживает более сильного и обещающего. Отца он поругивает лишь наедине с Костей, чтоб казаться независимым и извлекать из него какую-то выгоду для себя… Ох как Костя бывает нужен ему!
- Чего? - поднял голову отец.
- Да нет, ничего… Я просто так. - Костя пальцем провел по клеенке.
- А я думал, ты за старое… Ну и правильно. Я никому не делал и не делаю зла, ну а мелочи… Кто не грешен по мелочам? Положись во всем на отца и никого не слушай…
Отец допил чай со своим любимым кексом, удовлетворенно цокнул языком и сказал на прощание, уходя из дому, что немного проветрится, а попозже пойдет заканчивать ремонт. Он ушел, натянув поверх тельняшки легкую белую рубаху с отложным воротником, и - загорелый, подтянутый, густоволосый, со смуглым, тщательно выбритым лицом - был похож на не потерявшего еще форму спортсмена. Вместе с ним убежал и Леня, а Костя не торопился.
Дома никого не было: мама - в "Глицинии", дедушка - на причале. Костя смотрел в окно и думал, что хорошо бы сейчас сходить к дедушке, однако еще сильней хотелось Косте продолжить разговор с отцом. Костя вышел во двор. Возле дома отца не было. Костя увидел его с Леней у огромной цистерны бежевого цвета на мягких автомобильных скатах: в таких цистернах раньше продавали хлебный квас, а теперь стали продавать и пиво и сухое вино.
Отец с Леней, Филоновым и Колей Маленьким пристроились сбоку, у крыла цистерны. Отец отрывал от золотистой тараньки сухие волокна и медленно жевал, а на крыле стояла его наполовину выпитая кружка. Филонов не пил - пить ему было строго-настрого запрещено, потому что он приехал сюда лечиться, и он только ради компании вяло жевал тараньку. Внизу, на своей тележке, тяжело сидел Коля Маленький, ростом далее ниже Лени, слегка опухший, небритый, в засаленной - зато настоящей - тельняшке, видневшейся в вырезе фланелевки. Он воинственно, как противотанковую гранату, держал в руке кружку толстого стекла с вином. Отец угощает, понял Костя, уж он никогда не скупится, не припрячет рубля в кармане, и Коля Маленький, нередко нападавший на отца за его домовитость, ценил его за доброту. Отец и Лене дал работу - он сосал сразу две, если не три конфеты: на щеках двигались бугорки.
Костя хотел пройти мимо выпивающей компании, однако отец заметил его, позвал к себе. Костя заупрямился.
- Шагай сюда! - повысил голос отец. Костя подошел и сразу понял, что, кроме этой кружки, он уже выпил не меньше двух: язык его слегка заплетался, а глаза смотрели мутно и нетвердо.
- Костя, - сказал отец, слегка запинаясь, и больно сжал его руку своими пальцами. - Я давно хотел сказать тебе, Костя…
Костя терпеливо молчал.
- Д-давно хотел… Почему ты стал такой? Чем мы тебе не угодили? Чего там нашел у них?
"У кого?" - тотчас подумал Костя.
- Лучше они папки с мамкой? Образованней? П-понимаю, с-с-сын не обязан любить отца, насильно мил не будешь, не аристократ я, не инженер, образования высшего не имею, но… Но как-никак… Костя?..
- Ну что ты, пап, выдумываешь? И о чем ты?
- Слушай, что я тебе говорю, я, простой матрос и шоферня, извозчик, грузчик… Слушай, не перебивай… Не таких, как я, остерегайся, а чистеньких, кто запятнаться боится, над душой своей трясется, разные красивые слова и понятия любит… А я, а я, такой-рассякой, как ты говоришь, не так уж плох… Поймешь это еще, раскусишь, да смотри, поздно будет…
"Да ведь он имеет в виду Сашку и всех Сапожковых!" - вдруг словно ударило Костю. Ну конечно! Кого же еще, если не их? Отец с мамой решили, что это Сашка наговаривает ему на них и толкает на домашний бунт… Как же так? Отец ведь всегда хвалил
Сашку, ставил в пример и держался с ним, как со взрослым.
- Ну зачем ты, пап? - Косте было неловко думать об этом и слушать отца: как можно говорить такие вещи, да еще на людях? Впрочем, отец говорил недомолвками, и чужие могут ничего не понять.
Костя молча рассматривал асфальт под ногами.
- Ну скажи мне что-нибудь? - В голосе отца вдруг послышалась жалоба, неприкаянность, тоска, и этот голос совсем не походил на тот, которым отец говорил с ним вчера вечером.
- Что тебе сказать? - спросил Костя.
- С папкой уже не о чем стало поговорить?
- Мы вчера говорили, - не поднимая от асфальта глаз, сказал Костя.
- Вчера… Забудь, что было вчера… Я давно хотел сказать тебе, Костя… Давно… Вот мы здесь с Колькой морпехоту вспоминаем и то время, а ты, ты-то, мой сын, ты знаешь, в честь кого тебя назвали Костей? Знаешь? - Отец так уставился в него своими мягкими, зыбкими, мокрыми глазами, что Костя потупился. - Никому еще не говорил я об этом, даже матери…
- Не знаю. - Костя и вправду не знал, почему его так назвали, и уж совсем не догадывался, что ему дали это имя не просто так, а в честь кого-то.
- А хочешь узнать? Хочешь или нет? Прямо отвечай!
- Хочу, - насилу выдавил Костя, потому что разговор стал похож на допрос. - Может, в другой раз, папа?
- Ладно, иди. Если он будет - другой раз. Костя пошел домой за плавками, закидушкой и термосом с кофе для дедушки. Ему было жаль отца. Не такой уж он самоуверенный, как может показаться. И многое понимает, и вроде бы даже раскаивается. Но он напрасно думает, что хоть в чем-то виноваты Сапожковы. Напрасно, и все же… Все же в этом была какая-то доля правды, хотя Сапожковы и слова плохого не сказали ему про отца - наоборот. Наверно, все дело в том, что дружба с ними открыла, распахнула Косте глаза на многое…
Костя шел домой и уже ругал себя, что не остался с отцом, не ответил ему, как нужно было ответить, не разубедил - Сапожковы не виноваты, - не стал даже слушать его, а ведь отец хотел еще что-то сказать ему, что-то, кажется, очень важное для него…
При виде дедушки настроение у Кости немножко выправилось. Так бывало всегда, и этого нельзя было объяснить. Может, потому, что дедушка охотней других слушал его, не прерывал, не брался воспитывать, и чаще всего молчал, и была у него, как и у Сашки, какая-то внутренняя ясность, спокойствие, независимость, чувство внутренней правоты, и дедушке, как и Сашке, не нужно было все время утверждать это, подстегивая себя тысячами слов, что делал Костя,
- Не зазяб? - спросил Костя, подходя к дедушке. - Я тебе кофе принес… Погрейся.
Глава 15. ДЕДУШКА
Дедушка стоял на краю причала и смотрел из-под руки на море. Огромное, бескрайнее, оно лучилось бликами, мягко переливалось из зеленого в синее. Оно было пустынно, и лишь у горизонта буксиры тянули большой плавучий портальный кран, бесцеремонно выдавливая в яркое чистое небо жирные, черные, разлохмаченные на концах колбасы дыма.
Дедушка взял сумку и пошел, похрамывая, в павильончик для ожидания, где была касса и щит с расписанием движения теплоходом, присел в тени, поудобней вытянул плохо сросшуюся ногу, достал из сумки сверток с бутербродами, красный термос и стал отвинчивать крышку. Костя любил смотреть на его крупные, натруженные, оплетенные венами кисти рук, на длинные худые ноги с похрустывающими от застарелого ревматизма суставами (их дедушка иногда натирал медузьей жижей), на вытянутую шею с выпуклой пульсирующей артерией, когда он тянул из крышки дымящийся кофе, запивая бутерброд с колбасой.
Костя смотрел на его старое, худое, с мешками под глазами лицо и думал, что хотя дедушка и упрямится, стоит на своем и не хочет уходить на пенсию, все же, видно, скоро придется уйти. Его, как говорил отец, и держали в пароходстве только потому, что жалели; в войну погибли три его сына: один на фронте, в танковых войсках, двое - здесь, у Черного моря, в партизанах, да и сам дедушка был связным у них и однажды был схвачен по доносу, допрошен и до полусмерти избит в гестапо. Он чудом спасся - бежал из тюрьмы и ушел в горы, в свой отряд. Его жена в те же годы умерла от голода, и у дедушки никого не осталось в живых; Костина мама была дочерью его брата Егора, до сих пор жившего в курской деревне, из которой дедушку увезли в семилетнем возрасте; после войны братья списались и Егор попросил на первое время приютить свою дочку Ксанку. Дедушка приходился ей дядей, а Косте - двоюродным дедушкой. Однажды, когда отец под сильным нажимом мамы с особым рвением уговаривал дедушку бросить свою мокрую беспокойную работу - и без его нескольких десяток великолепно проживут, - тот сказал ему: "Не нужны мне твои деньги, пока глаза видят и ноги ходят, сам заработаю и себя прокормлю. Да и что мне дома торчать? Краску тебе доставать? Кисти мыть? Слушать байки? Повеситься ведь можно…" Дедушка говорил это, хотя отец ни разу не поссорился с ним, не обидел его, и дедушка, случалось, не отказывался от стакана сухого вина и лишь иногда обзывал отца извозчиком, его таксопарк - конюшней и при этом безнадежно махал рукой: "Тоже работу нашел себе…"
Дедушка заторопился: вдали показался теплоход. И почти в это же время на причале появился Семен Викентьевич с синей папкой под мышкой. Он кивнул Косте и бросил дедушке: "Здоров, Иваныч!" Тот стоял у причальной тумбы, сделав вид, что не слышит и не замечает его. Дедушка и дома старался не замечать пенсионера, и всегда при его приближении или даже при одном упоминании его имени лоб дедушки шел волнами морщин и брови надвигались на глаза. Вдруг Костю что-то толкнуло изнутри.
- Куда это вы собрались? - Он с неприязнью посмотрел в блекло-голубые, однако не по-старчески зоркие глаза с тонкими красными сосудиками на белках.
- Туда, где кое-кого научат уважать советские законы! - со значением и не без гордости сказал пенсионер, улыбнулся, и упавший на его металлические челюсти луч солнца ослепил Костю, точно улыбка была стальная, и он зажмурился.
"Едет жаловаться на Полозова, - сразу понял Костя, глядя ему вслед, - куда же ему еще ехать!" Семен Викентьевич с хозяйским видом, точно дело происходило возле их дома, закинув за спину руки, прошелся по причалу и устранил непорядок - сбросил ногой в воду окурок и бумажный стаканчик от мороженого. Увидев приближающийся прогулочный теплоход, он закричал, почему нет на месте кассирши, и она тут же в панике прибежала с берега. Костя подождал, пока судно не отчалило, пока не схлынул высадившийся народ, и тогда подошел к дедушке и спросил:
- Дедушка, папа никогда не говорил тебе, почему меня назвали Костей?
- Никогда… С чего б ему говорить? - И словно вдруг спохватившись, что не очень лестно отзывается об его отце, дедушка спросил более теплым голосом: - А что, не нравится?
- Нет, ничего, - скромно сказал Костя, скромно - потому что ему нравилось его имя: оно редко встречалось на их улице и в школе, и хорошо звучало, особенно Константин: твердо и уверенно.
- Захотелось, и дал, - продолжал дедушка, как бы оправдываясь. - Знал бы ты, какой парень был твой отец, когда к матери сватался, горячий, серьезный: ни-ни, чтоб позволить себе чего, смотрел за собой, слова лишнего не скажет, поможет всегда, заметит, что нужно, стукнет, кто того заслужил, одернет, терпеть не мог разных там подачек…
- А сейчас терпит? - упавшим голосом спросил Костя.
- Да ты правильно пойми меня, - расстроенно сказал дедушка, - и сейчас он парень ничего, не потерял живинки, да ведь кто смолоду не лучше, не крепче, не разборчивей? Обмяк он немножко от сытой жизни, пообленился, клиентами избалован и весел бывает от скуки, на холостом ходу подчас вертится и веселится… Где он сейчас - поди, у бочки с вином?
Косте бы очень хотелось, чтобы отец был сейчас где-то в другом месте, но он был там, где сказал дедушка.
- Ну и что? - вступился за отца Костя. - Сегодня у папы выходной, отдыхает… - Он отвернулся от дедушки и побрел на берег.
Там Костя искупался в новых плавках, поймал в камнях маленького крабика, прибил галькой, наживил на крючки закидушки кусочки его мяса, забрался на плоский, лежавший неподалеку от берега валун и, сильно раскрутив в руке грузило, далеко забросил закидушку. Часа два сидел он так, поглядывая на приход и отход теплоходов, на редких дельфинов, нырявших в отдалении. Он сидел, наступив босой ногой на фанерку с размотанной лесой, иногда слегка подергивал ее, чтоб привлечь внимание рыбы. Все напрасно: рыба не брала.
К причалу подвалил очередной теплоходик, и на берег хлынула большая шумная группа курортников-экскурсантов: они не разбредались, как обычные неорганизованные пассажиры, по берегу, а сбились в кучку возле длинного тощего экскурсовода, и тот без всякой подготовки, с места в карьер неожиданно громко закричал:
- Товарищи, мы с вами находимся в городке Скалистом, очень древнем, известном еще в четвертом веке до нашей эры. Античные греки, выходцы из Милета, основали здесь поселение и воздвигли ряд храмов, в частности, на вершине Дельфиньего мыса - вы видите, вон он! - сохранился фундамент и часть стены храма Дианы…
Здесь леску дернуло. Костя подсек, вытянул небольшую зеленушку и, набрав в прозрачный полиэтиленовый мешочек воды, пустил ее туда. А голос за спиной отчетливо и ровно чеканил:
- Найденная у этого мыса местными ребятами интереснейшая амфора и фрагмент чаши с прекрасными росписями на мотивы древнегреческого произведения "Одиссея", хранящиеся ныне в местном музее, свидетельствуют…
Костя зевнул и снова забросил.
Все, что касалось истории их городка, он давно знал из рассказов учителей и из книги, которую отец отнес в магазин. Не знал он сейчас одного: как избавиться от грусти, которая опять навалилась на него, и эта заученная речь экскурсовода только усиливала ее и выводила из себя Костю. Сейчас загнет что-либо вроде того, что в ясные дни отсюда видна Турция, а они и слушают, и развесили уши…
Косте вдруг захотелось сунуть в рот два пальца и оглушительно свистнуть. Экскурсовод, точно догадываясь об этом, увел группу подальше от причала, и теперь его голос едва долетал до Кости.
Леса в его пальцах дернулась и ослабела - Костя не успел подсечь. Ну и черт с ней, с рыбешкой! И вообще, неподвижно сидеть с лесой в руке и ждать рыбу, - что может быть скучней! Костя не мог больше слушать нудный плеск волн о камень и тоску теплоходных гудков…
В чем же дело? Почему ему так грустно? Все ведь вроде не так уж плохо… Костя смотал лесу на фанерку, оделся и, забыв даже кивнуть на прощание дедушке, пошел домой. И нос в нос столкнулся в проулке с Лешкой Алфеевым. На нем была синяя ковбойка, обтрепанные джинсы и сандалии.
- Привет, Лохматый! Куда разогнался?
- Не в Петькино логово. Небось грозит шею мне свернуть?
- Так легко ты от него не отделаешься, - засмеялся Лешка, - ты, говорят, навсегда смылся?
Костя кивнул, взял его за руку и повел за собой.
- Проводи меня немного… А ты что, надолго у них застрял?
- Да я с ними почти не вижусь… Соревнования… Моя кордовая модель взяла второе по городу…
- Порядок. А как Санька? - И, прикинув, когда они вернутся из Пещерного, сказал: - Приходи с Санькой через денек, я вас кое с кем познакомлю, не пожалеете… - А сам подумал: "А как же быть с Людой? Догадаются ведь обо всем… Все равно чадо познакомить!" Ну, пока!
Мама еще не вернулась с работы, и Костя быстро разогрел обед, поел, узнал от Лени, что отец давно ушел ремонтировать машину, походил из комнаты в комнату и… подался к Сапожковым.
Он шел возле грустного серого дота, на котором никто уже не сидел, возле ограды дома отдыха "Северное сияние" и у сквера с пальмами и ливанскими кедрами. Ноги быстро несли его вперед и наконец донесли до дома Сапожковых.
Сейчас он увидит их, сейчас…
Костя сунул голову во двор и заметил с некоторым даже разочарованием одного Женечку: он сидел на траве и наблюдал, как какой-то человек перетягивает старый матрац.
- Ой, Костя, где ты пропадал? - вскочил на ноги Женечка; он так восторженно смотрел в глаза Кости, точно и вправду истосковался по нему. - Мы вчера весь день ждали тебя, а ты…
- Где ребята?
- Сашу мама послала за хлебом, а девочки ушли в аптеку… Скоро вернутся, садись сюда… Твой папа за забором… Под "Волгой"… Ремонтирует! - сказал Женечка, стараясь чем-то заинтересовать Костю.