- Это порохом делается, - сказал один мальчик с улицы Калинина. - Наносится рисунок, потом натирают порохом. Я читал.
- А где ты порох возьмешь? - спросил другой мальчик.
- Где: в магазине.
- Продадут тебе в магазине. Папиросы до шестнадцати лет не продают, не то что порох.
- Можно у охотников достать.
- Дадут они тебе порох.
- А вот дадут.
- А вот не дадут.
Но третий мальчик сказал:
- Порохом в старину делали. Сейчас делают тушью или же чернилами.
- А нарвет, если чернилами? - спросил кто-то.
- Нарвет, еще как.
- Лучше тушью. От туши здоровей нарвет.
- От чернил тоже нарывает здорово.
Сережа слушал и представлял себе город Гонолулу на острове Оаху, где растут пальмы и до слепоты бело светит солнце. И под пальмами стоят и снимаются белоснежные капитаны в золотых нашивках. "И я так снимусь", - думал Сережа. Подобно всем этим мальчикам, рассуждавшим о порохе и чернилах, он веровал без колебаний, что ему предстоит все на свете, что только бывает вообще, - в том числе предстояло капитанство и Гонолулу. Он веровал в это так же, как в то, что никогда не умрет. Все будет перепробовано, все изведано в жизни, не имеющей конца.
К вечеру он соскучился по Васькиному дяде: тот отдыхал да отдыхал - он накануне в дороге не спал ночь. Васькина мать пробежала по улице на высоких каблуках и на бегу рассказала тете Паше, что идет за коньяком. Костя, кроме коньяка, ничего не пьет. Солнце спустилось. Пришли родственники. Зажгли электричество в доме. И ничего не было видно с улицы через занавески и герани. Сережа обрадовался, когда Шурик позвал его к себе на липу, сказав, что оттуда все видать.
- Он когда проснулся, то зарядку делал, - рассказывал Шурик, деловито семеня рядом с Сережей. - А когда побрился, то деколоном на себя брызгал через трубку. Они уже поужинали… Идем через проулок, а то Лидка увяжется.
Старая липа росла у Тимохиных в огороде, на задах, близко к плетню, отделяющему огород от Васькиного сада. Сразу за плетнем - стена Васькиного дома, но на плетень не влезешь, он гнилой, трещит и рассыпается… В липе дупло, одно лето в нем жили удоды, теперь Шурик хранил там вещи, которые лучше держать подальше от взрослых, - патронные гильзы и увеличительное стекло, при помощи этого стекла можно выжигать слова на заборах и скамейках.
Обдирая ноги о грубую, в трещинах, кору, ребята влезли на липу и устроились на суковатой корявой ветви - Шурик ухватясь за ствол, а Сережа за Шурика.
Они очутились в шелково-шуршащем, ласково-щекотном, свеже и горьковато дышащем лиственном шатре. Высоко над их головами шатер был золотисто озарен закатом, а чем ниже, тем гуще темнели сумерки. Веточка с черными листьями покачивалась перед Сережей, она не заслоняла внутренности Васькиного дома. Там горело электричество и сидел среди родственников дядя-капитан. И было слышно, что говорят.
Васькина мать говорила, размахивая руками:
- И выписывают квитанцию, что с гражданки Чумаченко Пе Пе взыскан штраф за хулиганство на улице в сумме двадцать пять рублей.
Одна родственница засмеялась.
- По-моему, нисколько не смешно, - сказала Васькина мать. - И обратно через два месяца вызывают в милицию и предъявляют протокол, и обратно отмечают в документе, что я уплатила пятьдесят рублей за разбитые витрины в кино.
- Ты расскажи, - сказала другая родственница, - как он с большими ребятами бился. Ты расскажи, как он папиросой ватное одеяло прожег, что чуть дом не сгорел.
- А деньги на папиросы у него откуда? - спросил дядя-капитан.
Васька сидел, опершись локтем о колено, щеку положив на ладонь, - скромный, причесанный волосок к волоску.
- Негодяй, - сказал дядя своим мягким голосом, - я тебя спрашиваю, - где деньги берешь?
- Мать дает, - ответил Васька, насупясь.
- Извини, Поля, - сказал дядя, - я не понимаю.
Васькина мать зарыдала.
- Покажи-ка свой дневник, - велел дядя Ваське.
Васька встал и принес дневник. Дядя, сощурясь, полистал и сказал нежно:
- Мерзавец. Скотина.
Швырнул дневник на стол, вынул платок и стал обмахиваться.
- Да, - сказал он. - Печально. Если хочешь ему пользы, обя-за-на держать его в ежовых рукавицах. Вот моя Нина… Пре-лестно воспитала девочек! Дисциплинированные, на рояле учатся… Почему? Потому что она их держит в ежовых рукавицах.
- С девочками легче! - хором сказали родственники. - Девочки не то, что мальчики!
- Учти, Костя, - сказала та родственница, что наябедничала про одеяло, - когда она ему денег не дает, он берет у ней из сумочки без спроса.
Васькина мать зарыдала пуще.
- У кого же мне брать, - спросил Васька, - у чужих, да?
- Вон отсюда! - в нос крикнул дядя и встал…
- Драть будет, - шепнул Шурик Сереже… Раздался треск, ветка, на которой они сидели, с стремительным шуршаньем ринулась вниз; с нею ринулся Сережа, увлекая Шурика.
- Не вздумай мне реветь, - сказал Шурик, лежа на земле.
Они поднялись, растирая ушибленные места. Через плетень глянул Васька, все понял и сказал:
- Вот я вам дам шпиёнить!
За Васькой в оконном свете выросла белая фигура, поблескивающая золотом, и томно сказала:
- Дай сюда папиросы, болван.
Сережа и Шурик, хромая, уходили по огороду и, оглядываясь, видели, как Васька подал дяде пачку папирос и дядя ее тут же изорвал, изломал, искрошил, потом взял Ваську сзади за воротник и повел в дом…
Наутро на доме висел замок. Лида сказала, что все чуть свет уехали к родственникам в колхоз Чкалова. Целый день их не было.
А еще на другое утро Васькина мать, всхлипывая, опять навесила замок и в слезах пошла на работу: Васька в эту ночь уехал с дядей - насовсем; дядя забрал его с собой, чтобы перевоспитать и отдать в нахимовское училище. Вот какое счастье привалило Ваське за то, что он брал у матери деньги из сумочки и разбил витрину в кино.
- Это родственники постарались, - говорила Васькина мать тете Паше. - В таком виде обрисовали его Косте, что получился готовый уголовник. А разве он плохой мальчик, он - помните - целый метр дров наколол и сложил. И обои со мной клеил. И как он теперь без меня…
Она принималась рыдать.
- Им безразлично, поскольку не их ребенок, - рыдала она, - а у него что ни осень, то чирии на шее, кому это там интересно…
Она не могла видеть ни одного мальчишки в кепке козырьком назад - начинала плакать. А Сережу и Шурика как-то позвала к себе, рассказывала им про Ваську, как он был маленьким, и показала фотографии, которые подарил ей ее брат, капитан. Там были виды приморских городов, банановые рощи, древние постройки, моряки на палубе, люди на слоне, катер, разрезающий волны, черная танцовщица с браслетами на ногах, черные губастые ребята с курчавыми волосами, - все незнакомое, обо всем надо спрашивать, как называется, - и почти на всех снимках было море, простор без края, сливающийся с небом, живая, в жилках, вода, блистающий туман пены, - и незнакомый этот мир пел глубинно и заманчиво, как розовая раковина, если к ней приложишь ухо…
А в Васькином саду было теперь пусто и молчаливо. Стал этот сад вроде общественного: входи и играй хоть целый день - никто не окрикнет, не прогонит… Ушел хозяин сада в поющий розовый мир, куда и Сережа уйдет когда-нибудь.
ПОСЛЕДСТВИЯ ЗНАКОМСТВА С ВАСЬКИНЫМ ДЯДЕЙ
Тайные отношения завязались между улицей Калинина и Дальней. Ведутся переговоры. Шурик ходит туда и сюда, хлопочет и приносит Сереже известия. Озабоченный, торопливо перебирает он смуглыми налитыми ножками, и его черные глаза стреляют во все стороны. Такое у них свойство: как придет Шурику в голову новая мысль, так они начинают стрелять направо и налево, и каждому видать, что Шурику пришла в голову новая мысль. Мать беспокоится, а отец, шофер Тимохин, заранее грозит Шурику ремнем. Потому что мысли у Шурика всегда озорные. Вот родители и тревожатся, им ведь хочется, чтобы ихний сын был жив и здоров.
Плевал Шурик на ремень. Что ремень, когда ребята улицы Калинина собрались делать себе татуировку. Они готовятся к этому организованно, коллективом. Черти: выспросили у Шурика и Сережи все до тютельки, где какая татуировка на Васькином дяде; по указаниям Шурика и Сережи сделали рисунки, а теперь отказываются принимать Шурика и Сережу в компанию, говорят: "Куда таких". Дьяволы. Где же правда на свете?
И никому не пожалуешься - поклялись, что не скажут ни одному человеку во всем мире, то есть на улице Дальней. На Дальней живет знаменитая ябеда - Лида; она из чистого вредительства - выгоды ей ни на копейку - растреплет взрослым, те поднимут шум, вмешается школа, пойдут проработки на педсовете и родительских собраниях, и вместо делового мероприятия получится тоскливая канитель.
Из-за этого улица Калинина скрывает от Дальней свои замыслы. Но от Шурика не больно-то скроешь. К тому же он видел рисунки. Роскошные рисунки на чертежной и пергаментной бумаге.
- Они и от себя навыдумывали, - сообщал Шурик Сереже. - Самолет нарисовали, кита с фонтаном, лозунги… Накладывается на тебя лист, и по рисунку колют булавкой. Должно выйти здорово.
Сереже стало не по себе. Булавкой!..
Но что может Шурик, то может и Сережа.
- Да! - сказал он с притворным хладнокровием. - Должно получиться здорово.
Калининские ребята не соглашались сделать Шурику и Сереже не только кита, но даже маленького лозунга. Напрасно Шурик стучался во все калитки, убеждал и канючил.
Они отвечали:
- Да ну вас. Ты шутишь, что ли. Катись.
Гнать стали. Совсем плохо обстояло дело, пока Шурик не склонил на свою сторону Арсентия.
От Арсентия все родители без ума. Он отличник, книжник, чистюля и пользуется громадным авторитетом. Главное, у него есть совесть, - после разных шуточек он сказал:
- Надо отметить их заслуги, я считаю. Сделаем им по одной букве. Первую букву имени. Ты согласен? - спросил он Шурика.
- Нет, - ответил Шурик. - Мы не согласны на одну букву.
- Тогда пошел вон, - сказал силач Валерий из пятого класса. - Ничего вам не будет.
Шурик ушел, но выбора не было, - пришел опять и сказал, что ладно, пускай уж одну букву: ему "шы", а Сереже "сы". Только чтоб как следует делали, без халтуры.
Завтра все должно было совершиться - у Валерия, его мать уехала в командировку.
В назначенный час Шурик и Сережа пришли к Валерию. На крыльце сидела Лариска, Валериева сестра, и вышивала крестиками по канве. Она была тут посажена с той целью, что если кто зайдет посторонний, то говорить, что никого дома нет. Ребята собирались во дворе возле бани: все мальчики, из пятого и даже шестого класса, и одна девочка, толстая и бледная, с очень серьезным лицом и отвисшей, толстой и бледной нижней губой; казалось, именно эта отвисшая губа придает лицу такое серьезное, внушительное выражение, а если бы девочка ее подобрала, то стала бы совсем несерьезной и невнушительной… Девочка - ее звали Капой - резала ножницами бинты и раскладывала на табуретке. Капа у себя в школе была членом санитарной комиссии. Табуретку она застлала чистой тряпочкой.
В закопченной тесной бане, с мутным окошком под потолком, сразу за порогом стоял низкий деревянный чурбан, а на лавке лежали рисунки, свернутые трубками. Ребята, приходя, рассматривали рисунки, обсуждали, весело, удовлетворенно ругались, и каждый выбирал, что ему нравилось. Споров не было, потому что один и тот же рисунок можно сделать на скольких угодно ребятах. Шурик и Сережа любовались рисунками издали, не решаясь хозяйничать на лавке: очень уж ребята были солидные, самостоятельные и блестящие.
Арсентий пришел прямо с занятий, с портфелем, после шестого урока. Он попросил уступить ему первую очередь: много задано, сказал он, - домашнее сочинение и большой кусок по географии. Из почтения к его прилежанию его пустили первым. Он аккуратно поставил портфель на лавку, скинул, улыбаясь, рубашку и, голый до пояса, сел на чурбан, спиной ко входу.
Его обступили большие ребята. Сережу с Шуриком оттерли из бани во двор, как они ни подскакивали, им ничего не было видно. Разговоры стихли, послышался треск и шорох бумаги и немного погодя голос Валерия:
- Капка! Сбегай к Лариске, пусть даст полотенце.
Серьезная Капа, на бегу тряся отвисшей губой, побежала, принесла полотенце и через головы перебросила Валерию.
- Зачем полотенце? - спрашивал Сережа, подскакивая. - Шурик! Зачем полотенце?
- Кровь, наверно, текет! - азартно сказал Шурик, стараясь протиснуть голову между ребятами, чтобы взглянуть, что делается.
Высокий мальчишка обернул к ним суровое лицо и сказал тихо, грозно:
- А ну, не баловаться тут!
Бесконечно длилась тишина. Бесконечно томила неизвестность. Сережа успел устать, соскучиться, половить стрекоз и осмотреть Валериев двор и Лариску… Наконец заговорили, задвигались, расступились, и вышел Арсентий - о! - неузнаваемый, ужасный, фиолетовый от шеи до пояса, - где его белая грудь, где его белая спина, - и на полотенце вокруг пояса были кровавые и чернильные пятна! А лицо бледное-пребледное, но он улыбался, герой Арсентий! Твердо подошел к Капе, снял полотенце и сказал:
- Бинтуй потуже.
- Малышей бы пропустить, - сказал кто-то, - чтоб не создавали паники. Пропустим малышей.
- Вы где, малыши? - спросил Валерий, выходя из бани с фиолетовыми руками. - Не передумали?.. Ну, давайте, живо.
Как скажешь: "передумал". Как хватит духу сказать, когда вот он стоит, в крови и в чернилах, Арсентий, и смотрит на тебя с улыбкой?..
"Одна буква - недолго!" - подумал Сережа.
Вслед за Шуриком он вошел в опустевшую баню. Большие ребята смотрели, как Капа бинтует Арсентия. Валерий сел на чурбан и спросил:
- Кому какую букву?
- Мне "шы", - сказал Шурик. - А полотенце не надо?
- Не запачкаешься и так, - сказал Валерий. - На руке буду делать.
Он взял Шурикину руку и ткнул булавкой пониже локтя. Шурик подпрыгнул и вскрикнул:
- Ой!..
- Ой, так иди домой, - сказал Валерий и ткнул еще раз. - Ты воображай, - посоветовал он, - что я тебе вынимаю занозу. Вот и не будет больно.
Шурик скрепился и не пикнул больше, только перепрыгивал с ноги на ногу и дул на руку, на которой алыми точками одна за другой выступали капли крови. Валерий булавкой вспорол кожу между точками - Шурик подскочил, ударил себя пятками, задул изо всех сил, кровь потекла струйкой…
"Буква "шы" длинная, - думал бледный Сережа, большими глазами неподвижно глядя на кровь, - целых три палочки и четвертая внизу, несчастный Шурик, "сы" короче, молодец Шурик, не кричит, я тоже не буду кричать, ой-ой-ой, убежать нельзя, будут насмехаться, Шурик скажет, что я трус…"
Валерий взял с лавки пузырек чернил и кисточкой помазал Шурика прямо по крови.
- Готов! - сказал он. - Следующий! - Сережа шагнул и протянул руку…
…Это было в конце лета, только что начались занятия в школе, дни стояли теплые, сонно-золотистые, - а сейчас осень, хмурое небо в окнах, тетя Паша заклеила оконные рамы полосками белой бумаги, между рамами положила вату и поставила стаканчики с солью…
Сережа лежит в постели. К ней придвинуты два стула: на одном кучей навалены игрушки, на другом Сережа играет. Плохо играть на стуле. Даже танку не развернуться, а если, например, нужно оттеснить неприятеля, то вовсе некуда: дойдешь до спинки, и все, это разве сражение.
Болезнь началась, когда Сережа вышел из Валериевой бани, неся правой рукой левую руку, вспухшую, пылающую, в чернилах. Он вышел из бани - от света черные круги помчались перед глазами, вдохнул запах чьей-то папиросы, - его стошнило… Лег на траву, руку под бинтом терзало и пекло. Шурик и еще один мальчик отвели его домой. Тетя Паша ничего не заметила, потому что на нем была рубашка с длинными рукавами. Он прошел в дом молча и лег на кровать.
Но вскоре началась рвота и жар, тетя Паша всполошилась и позвонила маме в школу по телефону, прибежала мама, пришел доктор, Сережу раздели, сняли бинт, ахали, спрашивали, а он не отвечал - ему снились сны, отвратительные, тошнотворные: кто-то могучий, в красной майке, с голыми лиловыми руками - от них мерзко пахло чернилами, - деревянный чурбан, мясник на нем рубит мясо, - окровавленные ругающиеся мальчики… Он рассказывал, что видит, не сознавая, что рассказывает. Так что взрослым все стало известно. Долго не могли понять, почему он бредит бубликом, половинкой бублика; когда рука зажила и отмылась, они догадались, - на ней навеки запечатлелась сизо-голубая половинка бублика, буква "сы".
Они были с Сережей нежны и ласковы - и мучили его не хуже Валерия. Особенно доктор: бесчеловечно вливал он Сереже пенициллин, и Сережа, не плакавший от боли, рыдал от унижения, от бессилия перед унижением, от того, что оскорблялась его стыдливость… Доктору было мало, он присылал вредную тетку в белом халате, медсестру, которая специальной машинкой резала Сереже пальцы и выдавливала из них кровь. После пыток доктор шутил и гладил Сережу по голове, это было уже издевательство.
…Устав играть на стуле, Сережа ложится и размышляет о своем тяжелом положении. Пытается найти первопричину своего несчастья.
"Я бы не заболел, - думает он, - если бы я не сделал татуировку. А я бы не сделал татуировку, если бы не познакомился с Васькиным дядей. А я бы с ним не познакомился, если бы он не приехал к Ваське. Да, не захоти он приехать, ничего бы не случилось, я был бы здоров".
Неприязни к Васькиному дяде он не чувствует. Просто, видимо, на свете одно цепляется за другое, не предугадаешь, когда и где грозит беда.
Его стараются развлечь. Мама подарила ему аквариум с красными рыбками. В аквариуме растут водоросли. Кормить рыб нужно порошком из коробки.
- Он так любит животных, - сказала мама, - это его займет.
Правильно, он любит животных. Любил кота Зайку, любил свою ручную галку, Галю-Галю. Но рыбы не животные.
Зайка пушистый и теплый, с ним можно было играть, пока он был не такой старый и угрюмый. Галя-Галя была веселая и смешная, летала по комнатам, воровала ложки и отзывалась на Сережин зов. А от рыб какая радость, плавают в банке и ничего не могут делать, только шевелить хвостами… Не понимает мама.
Сереже нужны ребята, хорошая игра, хороший разговор. Больше всех ребят он хочет Шурика. Еще когда рамы были не заклеены и окна открыты, Шурик пробрался к нему под окно и позвал:
- Сергей! Как ты там?
- Иди сюда! - крикнул Сережа, вскочив на колени. - Иди ко мне!
- Меня к тебе не пускают, - сказал Шурик (его макушка виднелась над подоконником). - Выздоравливай и выходи сам.
- Что ты делаешь? - спросил Сережа в волнении.
- Папа мне портфель купил, - сказал Шурик, - в школу буду ходить. Уже метрику сдали. А Арсентий тоже болеет. А другие никто не болеют. И я не болею. А Валерия в другую школу перевели, ему теперь далеко ходить.
Сколько новостей сразу!
- Пока! Выходи скорей! - уже издали донесся голос Шурика - должно быть, тетя Паша появилась во дворе…
Ах, и Сереже бы туда! За Шуриком! На улицу! Как прекрасно жилось ему до болезни! Что он имел и что потерял!..