"Скунсы" были в тех местах довольно популярны, поэтому народу подвалило порядком. Взгляд Калеба вдруг упал на блондинку в джинсах и красной маечке. Она сидела в одиночестве на высоком табурете у стойки, спиной к эстраде, не проявляя никакого интереса к музыке, а с преувеличенным вниманием разглядывая содержимое своего стакана. Когда она подняла голову, Калеб увидел в зеркале ее отражение и остолбенел. На вид ей было ближе к тридцати, чем к двадцати, но в чертах, несмотря на их чувственность, проглядывало что-то детское. Она сразу поймала взгляд Калеба, потому что уверенно перевела на него немыслимые бирюзовые глаза.
Калеба пробрал озноб, и вопреки своим обычаям он поднялся, взял свое пиво и пошел к ней.
Когда он усаживался на высокий табурет рядом, девица лениво скосила на него глаза, но тут же вернулась к созерцанию своего стакана.
Калеб откашлялся, пытаясь скрыть волнение, и обратился к ней:
– Привет. Меня зовут Калеб.
В ее ответе он не расслышал никаких эмоций, кроме едва уловимой скуки.
– Привет. Я Черил. Двести долларов.
– Что?
На вертящемся табурете Черил повернулась к нему всем телом. Калеб не смог удержаться, чтобы не остановить взгляд на упругой груди и сосках, вызывающе топорщивших ткань майки.
– Только не рассказывай, – усмехнулась она, – что как увидел меня, так сразу понял, что я женщина твоей мечты и гожусь в матери твоих будущих детей. Хочешь войти ко мне в спальню – плати двести баксов. А если угодно посмотреть из моих окон, как солнце встает, тогда четыреста.
Калеб смешался и отвернулся. Глаза Черил в зеркале следили за ним.
– Что потерял, Калеб? Дар речи или бумажник?
Калеб впервые в жизни заговорил с проституткой, тем более с такой красавицей, как Черил, и был совершенно раздавлен тем болезненным влечением, какое вдруг испытал к этой женщине.
Он сразу проклял превратности судьбы. В бумажнике у него как раз лежало четыреста долларов. Он взял их, потому что на другой день должен был зайти в "Эл энд Эл", фирму, торгующую электрическим и электронным оборудованием, где он заказал необходимые материалы для своих исследований.
Некоторое время он сверлил взглядом бутылку пива, которую поставил на стойку.
Затем с полным ощущением собственного идиотизма он поднял глаза на Черил, от души надеясь, что его улыбка вышла достаточно непринужденной.
– В цену входит утренний кофе?
– Да ради бога. Даже омлет, если захочешь.
Калеб сосредоточенно кивнул.
– Годится. Я все, что нужно, выяснил, дальше сама рули.
Не говоря ни слова, Черил поднялась и направилась к выходу. И Калеб последовал за ней кратким путем, мощенным благими намерениями, прямо в ад.
Утром он проснулся на большой кровати ее квартиры в Скотсдейле и понял, что потерял покой. Без гроша в кармане, он автостопом вернулся во Флагстафф, так и не сумев выбросить из головы минувшую ночь и тело Черил, отданное в полное его распоряжение. И вся его последующая жизнь превратилась в одно мучительное ожидание, приправленное видениями Черил в объятиях других мужчин. Как только ему удавалось наскрести установленную таксу, он одалживал у Билла Фрайхарта "тойоту" и мчался к ней, давая себе клятву, что этот раз уж точно будет последним, и проклиная себя, так как заранее знал, что нарушит ее.
Постепенно Черил привыкла к нему и перестала обходиться с ним как с обычным клиентом. Они любили друг друга со страстью и нежностью, как настоящие влюбленные. Спустя какое-то время Черил даже согласилась на то, чтобы он обходился без презерватива, но, когда он признался, что любит ее, она вдруг потемнела лицом, вскочила с постели, завернулась в простыню и ушла в ванную. А когда вернулась, глаза у нее были красные и опухшие.
Она села на постель, обеими руками придерживая у груди простыню, как щит.
– Так не бывает, Калеб.
– Как не бывает?
– Так не бывает в жизни. Шлюха всегда останется шлюхой, как для тебя, так и для других.
– Но ты ведь можешь бросить…
Она подняла на него глаза, и Калеб в который раз утонул в них.
– И что дальше? Выйду замуж за нищего? Я кое-как наладила свою жизнь и не хочу снова очутиться с голой задницей.
– Ты хоть что-нибудь чувствуешь ко мне?
Черил вытянулась на кровати рядом с ним, по-прежнему удерживая на груди простынный заслон. Калеб так и не понял, от кого она обороняется – от него или от себя.
– Что я чувствую – мое личное дело. Я зарабатываю на хлеб насущный, и это важнее всяких чувств.
– Но когда-нибудь я…
Черил приложила пальцы к его губам.
– Слыхала я про твои проекты, и наверняка ты когда-нибудь их осуществишь. Когда настанет тот день, может, мы и соединим чувства с хлебом насущным. А до тех пор, если тебе угодно залезть в мою постель, гони двести баксов. И четыреста, если хочешь увидеть из моего окна, как встает солнце.
С этими словами она сбросила простыню, обвилась вокруг Калеба и любила его так самозабвенно, что у него все нутро переворачивалось.
И вот наконец…
– Алло.
Голос Черил оторвал его от прошлых видений и перенес в эйфорию настоящего.
– Привет, Черил. Это я, Калеб. Ты одна?
– Да.
Калеб знал, что, даже если кто-то у нее есть, она ни за что не скажет.
– У меня потрясающие новости.
– А именно?
– Деньги, дорогая. Огромный сундук, туго набитый деньгами.
На другом конце провода воцарилось короткое молчание.
– Разыгрываешь?
– Такими вещами не шутят. Денька через два я нагряну в Скотсдейл и докажу тебе, что это не сказки. Собирай чемоданы, съездим ненадолго в Вегас, а потом…
Щелк!
Трубка внезапно онемела. Калеб некоторое время постоял на своей замызганной кухне, вертя в руках мертвую трубку. Именно сейчас телефонная компания должна была обнаружить, что он давно не платил по счетам! Вчера он бы в бешенстве разбил телефон об пол. Но сейчас лицо и тело Черил казались такими близкими, что, закрыв глаза, он чувствовал ее запах.
Когда настанет тот день, может, мы и соединим чувства с хлебом насущным…
И вот он настал, этот день.
Калеб Келзо подошел к столу. Снова завернул свою драгоценную добычу в старое, грязное одеяло и, зажав сверток под мышкой, вышел из дома. Он чувствовал эту тяжесть, и душа переполнялась блаженством.
Выйдя наружу, он завертел головой – нет ли кого поблизости. Потом спустился с крыльца и повернул налево. Держась почти вплотную к стене, дошел до тыльной части строения. Краска на старых досках и оконных рамах облупилась – все это надо бы укрепить, подреставрировать, положить слой свежей краски.
А впрочем, Калеба это уже мало заботило.
Бодрым шагом он прошел по тропинке к загону, где когда-то держал лошадей. Пересек его, не удостоив взглядом. От всего веяло унынием, заброшенностью. Когда он продал последнего коня – Буррито, сердце у него сжалось от невосполнимой утраты. Следы копыт на земле были чем-то вроде чулок, оставшихся на веревке в ванной, после того как тебя бросила женщина.
Калеб вдруг начал насвистывать, приближаясь к внушительной постройке из бруса, возвышавшейся на небольшом холме. Небо в этот предзакатный час бесстыдно прояснилось. Наконец-то в нем прорезался цвет счастья, ничем не замутненного будущего, цвет глаз Черил.
Тяжелая деревянная дверь была заперта на два кодовых замка с толстенными цепями. Калеб положил свою ношу на землю и принялся набирать коды. Замки, один за другим, щелкнули, и Калеб толкнул дверь. Она подалась только после немалых усилий. Отворив ее, он внес сверток и снова защелкал замками, теперь уже внутренними. Такие предосторожности, возможно, были излишни, но Калеб решил: береженого Бог бережет.
Найдутся люди, готовые убить, чтобы завладеть его открытием, когда он доведет дело до конца. А после продажи находки до завершения проекта рукой подать – в этом он совершенно уверен.
Он зажег свет, и ему предстал знакомый интерьер лаборатории. В воздухе слегка веяло озоном. Просторное помещение было забито до отказа электроприборами и электронной аппаратурой. По стенам тянулись провода высокого напряжения, повсюду стояли генераторы, амперметры, деревянные катушки с медной проволокой. Еще один толстый провод, покрытый черной изоляцией, вел наверх, к установленному на крыше мощному громоотводу, и вниз, к остальному оборудованию.
Большинству людей все это показалось бы какой-то чертовщиной.
А для него было мечтой всей жизни.
Он работал над воплощением поистине грандиозного проекта. Уже давно задумал он создать аккумулятор грозовой энергии. Всякий раз, когда молния раскалывает небо, в ней содержится достаточно энергии, чтобы длительное время освещать огромный город, вроде Нью-Йорка. При каждой грозе воздух заряжен миллионами вольт, которые только и ждут, чтобы кто-нибудь поймал их и запер в волшебном сундуке. Киловатты и киловатты чистой, бесплатной энергии могли бы утолить хронический голод, что держит в тисках весь мир. И не один денежный мешок охотно заплатит миллионы, чтобы подать планете желанное блюдо.
Теперь уже не важно, что вчерашняя гроза вновь обернулась неудачей. Калеб не сомневался, что скоро миллионеры и миллиардеры будут толпиться у его дверей, жадно ловить его слова, готовые растерзать друг друга, чтобы заполучить тетрадь с его записями.
И тогда он разом получит все блага мира.
Он очнулся от мыслей и поднял с земли свою драгоценную находку. Надо ее припрятать, пока он не найдет надежного оценщика и покупателя, который даст настоящую цену. О том, чтобы идти в банк и запирать сокровище в сейфе, не может быть и речи. Жалкий оборванец, всеобщее посмешище, Калеб Келзо заказывает банковскую ячейку?..
Это вызовет подозрения даже у новорожденных детей во Флагстаффе. А ему сейчас совсем не нужно, чтобы кто-то ставил палки в колеса машине, которую он только собирается вывести на широкую дорогу.
Калеб двинулся в левый угол лаборатории. Остановился перед прямоугольником люка, ведущего в подпол. Не без труда поднял крышку, открыв черный зев мрака. Щелкнул выключателем на деревянной балке, и ему открылось квадратное помещение под низким бревенчатым потолком, с многочисленными стеллажами вдоль стен, где он хранил разные инструменты и приспособления.
В помещении, несмотря на его убогость, царил идеальный порядок.
Ступая осторожно, чтобы не навернуться, Калеб не спеша спустился по лесенке в подвал и сразу направился к стеллажу, что слева. Свободной рукой стал шарить по нижней полке, пока не нащупал желобок. Уцепившись за него пальцами, потянул полку на себя.
Послышался сухой треск, и правая сторона стеллажа легко отошла от стены. Калеб бесшумно открыл потайную дверцу на хорошо смазанных петлях, и за ней обнаружилась еще одна крохотная комнатушка. Протиснувшись в нее, он мысленно благословил своего предусмотрительного отца Джонатана Келзо, который не доверял банкам и в мастерской устроил свой личный сейф. Много лет ему не находилось применения, и вот теперь он послужит для хранения самой большой ценности, какая когда-либо попадала в руки Калебу.
Когда он выходил и задвигал стеллаж на место, произошло нечто из ряда вон выходящее.
На улице вдруг зашелся неистовым лаем Немой Джо.
Калеб в полном недоумении вылез из подвала и подошел к забранному решеткой оконцу посмотреть, что же приключилось с его псом.
Немой Джо словно обезумел. Он носился за проволочной сеткой, лаял, рычал как бешеный, скаля белоснежные клыки на какой-то невидимый объект. Потом, как будто по безмолвной команде, пыл его мгновенно угас и перешел сначала в глухой рык, а после в щенячий скулеж. Поджав хвост, он спрятался за конурой, уселся за землю и начал выть.
Глядя в запыленное окошко лаборатории, Калеб ощутил в желудке какую-то леденящую пустоту. За всю жизнь он не слышал столь душераздирающего звука. Отчаянный вой собаки, которая до сих пор даже ни разу не гавкнула, был голосом ужаса в чистом виде.
Калеб не успел спросить, что так напугало Немого Джо, поскольку в этот миг услышал какой-то шорох за спиной и обернулся, скорее удивленный, чем испуганный. От представшего ему зрелища волосы зашевелились на голове, а все внутренности сжались в маленький комочек. Дальше события разворачивались с молниеносной быстротой. Новый шорох, стремительное движение, чернота в глазах. И все же Калеб на один миг, на долю секунды перед смертью испытал дикую боль.
Три возвращения
Глава 3
Прилетевший с запада вертолетчик совершил плавный вираж, прежде чем заходить на посадку в аэропорту Флагстаффа. Впереди на фоне неба, окаймлявшего горы Сан-Франциско, парил в вышине сокол. Джим Маккензи, сидя в пассажирском кресле, следил за ним глазами. В Нью-Йорке, где он теперь обитает, такое вряд ли увидишь. Его взгляд был прикован к птице, пока ее не поглотила необъятная голубизна, к которой в данный момент причислял себя и Джим. Вернувшись к действительности, он стал обозревать знакомый пейзаж, накрытый тенью от вертолета. Внизу проплывали элегантные постройки "Форест-Хайлендс", расположенные вокруг поля для гольфа на восемнадцать лунок – исключительной прерогативы счастливчиков, что могли позволить себе жилье в таком комплексе. Чуть дальше прилепилась к противоположному склону холма Катчина-Виллидж – совсем иная песня. Никакого тебе английского газона, витражей, прислуги, "BMW", "порше" или "вольво" на стоянке.
Никакой чугунной ограды и поста охраны у ворот.
А главное – никакого хэппи-энда.
Джим хорошо знал публику "Форест-Хайлендс". Он не раз бывал там, пока случай или фортуна не позволили ему убраться из Флагстаффа, штат Аризона, даже не оглянувшись. Некогда там жил его лучший друг. Вернее, тот, кто был его лучшим другом, пока жизнь не заставила их обоих поглядеть правде в глаза.
Друг был очень богат, а Джим…
В детстве все мальчишки одинаковы, а повзрослев, утрачивают сходство.
Возможно, такие различия даются людям всего труднее. Голос пилота в наушниках отвлек его от мыслей:
– Хочешь посадить? Поглядим, не разучился ли управлять машиной.
Джим повернулся к белобрысому толстяку пилоту и отрицательно мотнул головой. А затем указал на ручку управления, которую тот крепко сжимал своей лапищей.
– Умею ли я управлять машиной – вопрос дискуссионный. А вот то, что ты не умеешь и никогда не умел, обсуждению не подлежит. Так что лишний раз попрактиковаться тебе не грех.
– Смотри, умник, на мастерский пилотаж и клюй себе печень. После этой посадки ты наверняка свои летные права разорвешь.
Вместо ответа Джим лишь театрально повел плечами, насколько позволяли ремни безопасности, и поправил на переносице очки фирмы "Рей-Бан" с зеркальными стеклами. Несмотря на свое заявление, он с трудом сдерживался, чтоб не выхватить у пилота ручку и не посадить вертолет самому. Не так уж часто ему приходилось летать пассажиром.
"Белл-407" с едва заметной дрожью опустился на землю. Трейвис Логан, конечно, пилот от бога. Джим знал его с тех пор, когда оба служили на вертолетной стоянке, которой заправляло племя уалапай. Каждый день делали десятки рейсов, обеспечивая туристам захватывающий панорамный обзор Большого каньона. Потом высаживали их на берегу Колорадо, дабы те пополнили впечатления сплавом на плотах по быстрой реке. Эта ежедневная рутина была для Джима Маккензи сбывшейся мечтой. Он с детства грезил о полетах и был совершенно счастлив, когда мог в любой момент взмыть в воздух.
По крайней мере думал, что счастлив.
Джим отстегнул ремни, снял шлем и повернулся, чтобы взять с заднего сиденья сумку. Потом протянул руку пилоту.
– Спасибо, что подбросил.
Трейвис стиснул его пальцы в своей лапище.
– Не за что, краснолицый. Но на всякий случай – вдруг кто спросит – ты меня сегодня не видел.
Джим открыл дверцу и спустился по трапу, волоча за собой сумку. Он пощупал, хорошо ли она застегнута, и, подняв кверху большой палец, обменялся последним приветствием с Трейвисом, чья фигура казалась расплывчатой за плексигласом кабины.
Прибыв утренним рейсом из Нью-Йорка в Лас-Вегас, он прежде всего позвонил в "Скай-Рейндж-тур", свою прежнюю компанию, где до сих пор работал Трейвис. Радостное приветствие бывшего коллеги он принял как нечто неизбежное.
– Черт подери, ушам своим не верю! Джим Маккензи по своей воле снизошел до простых смертных! Откуда, а главное – зачем звонишь?
Он решил не раскрывать Трейвису истинной причины своего возвращения, поэтому попытался уйти от ответа, хотя и предполагал, что станет мишенью для насмешек.
– Да здесь я, в Вегасе, болтун. Открой окошко, и я к тебе впрыгну. Мне бы слетать во Флагстафф, если кому-нибудь из вас по дороге.
Такие услуги пилоты нередко оказывали друг другу – чего не оказать, если крюк невелик? Начальство о такой практике не знало либо делало вид, что не знает, – главное, чтобы это было не во вред работе. В то утро Джиму повезло. После обеда Трейвис должен был лететь на базу (там вертолет вышел из строя), и подбросить Джима во Флагстафф ему ничего не стоило. Он назначил Джиму встречу в аэропорту Скай-Рейндж, и вот он уже глядит вверх, на вращающийся винт вертолета, ощущая на лице поднятый им ветер и следя глазами за машиной, постепенно становящейся маленькой точкой у горизонта.
Птицы и люди штурмуют небо.
Мы в постоянном страхе, что небо подведет нас…
Тряхнув головой, Джим отогнал эту мысль. Потом закинул на плечо сумку и пошел по асфальтированной дорожке к зданию аэропорта. Согласно правилам, Трейвис совершил посадку в зоне частных вертолетов. Справа от него тянулись небольшие ангары, где стояли двух- или четырехместные "сессны" и "пайперы". По пути Джиму встретились двое мужчин средних лет, оба в стетсонах; они направлялись к изящной "сессне-миллениум" с высоким крылом – славной игрушке за полмиллиона долларов. У обоих в руках были чемоданы; мужчины смеялись и довольно громко разговаривали. Проходя мимо них, он расслышал слово "Белладжо", произнесенное едва ли не с восторгом.
Джим улыбнулся. "Белладжо" – один из самых роскошных отелей и казино Лас-Вегаса; в его архитектуре точно воссозданы контуры итальянского озера Комо. Должно быть, эти двое направляются в Неваду на "сексодром и рок-н-ролл", впрочем, судя по виду, рок-н-ролл им до лампочки.
Вегас – такое место, где каждая нога находит свой башмак и наоборот. Причем и в тесный можно влезть, была бы подходящая смазка.
Деньги.
Джим никогда не был одержим деньгами, не считал их символом власти, успеха, роскоши. Хотя понимал, что, лишь имея их, можно обрести свободу. А свободой для него на определенном жизненном отрезке стала возможность отрешиться от неподвижности бытия, когда все замирает в девять вечера, от песен про ковбоев в седле, от одежды, пропахшей дымом барбекю, от пустынной пыли, вдохновляющей туристов и отравляющей существование тех, кто влачит его поневоле.
Ему такая жизнь всегда казалась хуже тюремной. Но он сумел вырваться из нее и теперь живет в Нью-Йорке, водит частный вертолет делового человека в небе Манхэттена и разъезжает по улицам в новеньком "порше-кайман S".