Приснилось ему вначале, что вроде был он не только Ваской, но одновременно сильномогучим Ильею Муравленином и, на Голубе, богатырском коне, ездя, подстрелил Соловья Разбойника. Тот, однако, и к золотому богатырскому седлу притороченный, продолжал свистеть… Малый очумело поднял голову: черная ночь, и в темноте кто-то рядом заливался носом, что где уж так высвистеть твоим сопелям… Потянул в себя воздух Васка, нашел, откуда веет родным духом, пощупал для верности и привалился плечом к надежной спине Бажена, спавшего, как всегда, покойно на правом боку. Почти сразу же оказался малый на ночной дороге, и из тёмных кустов прыгнула на него чёрная ведьма, оседлала и гнала, гнала и, только когда привез он её на себе к воротам Райгородки, вспомнилось ему верное заклятье - и тут же снова забылось, когда его принялись трясти за плечо…
- Фомка, а Фомка, где ты эфтот кафтан стянул?
На Васку глядели круглые испуганные глаза.
- Какой я тебе Фомка? Я походный скоморох… А ты кто?
- А я Воробей… Так люди зовут, а мамка - Степанкой. Я тут на поварне больше… Вы что, играть сегодня будете?
- Ясное дело, будем. О, наши уже встали!
Скоморохи, помятые со сна, неумытые, что-то тихо обсуждали у телеги.
- Что присудила ватага, то боярину и отвезёшь… Теперь целуй икону и клянись нашими святыми Кузьмой и Демьяном, что не обманешь… Добре, но гляди мне! Если своруешь, мы тебя из-под земли достанем!
- Нецто можно, ребята, меж своими. Дал бы ты, ацаман, целегу с Голубком, а?
- Чего захотели вы с Мишкой - телегу! А не вернетесь? Что же нам тогда без Мишки, без телеги и меринка - гусей пасти наниматься? Вот поглядим ещё, как накормят нас - глядишь, и все вместе ещё со двора съедем…
Днём, при солнышке, окрестность показалась более пригожей, чем вечером. Господские хоромы высокие, в три жилья, ухоженные, вновь ярко расписанные; во дворе, где представлению быть, чисто подметено… Осмотреть двор досконально Васке помешал старенький попик, отец Ферапонт. Он отвел малого в домовую часовню и проверил наскоро, по "Часослову", его познания в грамоте. Напоследок сказал, пригорюнившись едва ли не по-бабьи:
- Чем вразумлять ученичка будешь? Розгою не можно, понеже мамин любимчик, сметанничек, полизун, да и сам ты, отроче, мал зeло… Ума не приложу, к чему бы сия затея. Грамотей, а с бесстыжими весёлыми пришел! Ох, грехи тяжкие…
Своего будущего ученика Васка увидел только перед самим представлением. Полизунчик, толстощекий крепыш лет пятнадцати, развалился рядом с матерью на скамье, поставленной на гульбище второго жилья. Барынька была опять раскрашена, как кукла, соболя на ней горели голубым огнем.
- Пора, ребятки! - Бажен задудел, и Васка, разбежавшись, прошелся колесом…
Потом переоделся за телегой в женкий наряд и танцевал с Баженом…
Потом напялил на себя "козу" и крутился бесом с барабаном на животе вокруг Мишки… Мишка был злой и чуть не зацепил его всерьёз своею лапищей…
Потом Васка отошел в сторону и выбил густую дробь.
Мишка замычал и выпрямился на задних лапах, не отводя беспокойно моргающих глазок от Фили. Бажен подлетел к ним, встал фертом, заслоняя медведчика, и завел свое:
- Ну-ка, Михайла Иваныч, покажи свою науку,
Развей нашей милостивой госпоже скуку,
Покажи, чему тебя в киевских школах старцы научили,
Каким разумом наградили?
Мишка поклонился. Толпа деревенских восторженно загудела.
А как красные девицы,
Да бойкие молодицы,
Белятся-румянятся,
А в зеркальце себя увидевши - пугаются.
Васка охнул и опустил глаза. Мишка сейчас должен был сесть на землю, одной лапой тереть морду, а другою, порыкивая от усердия, свернуть себе под нос кукиш. В толпе раздался одинокий смех, тут же смолкший.
А как малые ребятишки горох крадут?
Медведь неохотно пополз на брюхе.
А как бабы на барщину не спеша бредут?
Фу ты, кажется, пронесло. И как это Бажен забыл? Все шло своим чередом. И когда Мишка, отработав, лёг на спину и задрал к голубому небу все четыре лапы, Бажен, улыбаясь вопросительно, поднял лицо вверх.
У его ног упал, глухо звякнув, кошель.
Скоморохи поклонились. Атаман, разогнувшись, почти пропел:
Для госпожи доброй и тароватой
Покажем игру замысловатей!
Филя пожал плечами, неохотно отстегнул от ошейника цепь, сунул её Васке и встал перед медведем, нагнувшись и руки разведя. Мишка в ответ на это приглашение побороться снова поднялся на задние лапы, сделал два быстрых шага и обхватил поводыря.
Теперь медведчик старался доставить сугубое удовольствие замершим зрителям, для чего ухал, вертелся, кряхтел, а ещё придуривался, будто пытается сделать подножку. И вдруг притих. Васка увидев, что его шея, и без того багровая, начинает наливаться синевой, умоляюще взглянул на Бажена. Атаман кивнул ему, скользнул к борцам, охватил Мишку за ошейник и резко дёрнул к себе. Медведь возмущенно зарычал и повернулся к новому противнику. Филя вывалился из его объятий и, уже сам неволею показывая, как малые ребята горох воруют, отполз в сторону.
Васка помог ему подняться.
- Больно, Филя? Как чуешь, ребра хоть целы?
- Целы… Мишке хочецца спаць лечь, разве ж можно так со зверем?
Весёлых досыта накормили, ключник, ворча себе под нос, отвел им чистую клеть в старом барском доме, оказавшемся теперь на задворках, рядом с конюшней. Поварёнку Воробью, тому самому, что утром разбудил Васку, было приказано топить у них печь, мыть пол и носить еду из поварни.
Ублаготворенный обедом, а пуще того баней, атаман решил оставаться. Томилку он послал на телеге подвезти Филю с медведем до Брянска и сделать кой-какие закупки.
Провожая товарищей, Васка вышел за ворота. Холодный ветер едва не забил ему дыхание. Роща, ещё вчера яркая, огненная, стала сегодня почти черной. Есть же где-то на свете вечно жаркие, полуденные страны, так отчего же нельзя уходить туда на зиму и возвращаться с птицами, с теплом?
Васка вздохнул, убедился, что Голубок и телега растаяли среди серых стволов рощи, и сам побрел в ту же сторону. Предстояло вырезать и остругать указку, чтобы было чем ученичку буквы показывать, а из себя выведет - и по пальцам ему отвесить…
Глава восьмая. Из неё выясняется, в частности, что Васкина суженая вовсе не ведьмина дочка
Отшумели святки. В Райгородке говорили, что даже самые старые деды не припомнили таких весёлых святок - молодцы, скоморохи! Бажен охрип, Томилка жаловался, что из-за всех этих колядок и игрищ не успевает и, наверное, не успеет к масленице доделать своего Петрушку и прочих кукол, а надобно ещё слова вспомнить и подновить… Васка, однако, мог бы побиться об заклад, что Томилка потерял куда больше времени за пивом с дворовыми, своими новыми приятелями.
Васка по вечерам всё чаще оставался один, жёг в рогатом светце лучину за лучиной и читал, читал… Свой, в заплечной суме из Москвы унесенный, печатный "Часослов", выучил он ещё летом на память, теперь пришел черед книг сына боярского Жирова-Засекина - рукописных, старинных.
В тот вечер сидел он за толстым "Соборником". Пожелтевшие листы рукописи уже потемнели в нижних углах, там, где их касались нетерпеливые пальцы читателей, а черный от времени переплет сладко и страшновато припахивал разлагающейся старой кожей, а может быть, пугал себя Васка, и темною ссохшейся плотью мощей тех святых, о которых в сей книге писано. Васка перечитывал - в который уже раз! - предивную повесть о жизни Петра и Февронии Муромских, то место, где святой князь Петр совсем ещё юношей выходит на смертный бой с коварным летающим змеем: "И взял он меч, а имя мечу тому Агриков, и пришел в палату ко снохе своей, и увидел змия, обликом точь-в-точь брата своего, и твердо убедился, что не брат это его, но коварный змий, и ударил его мечем. Змий же явился, каков был он естеством своим змеиным…"
И тут дверь противно заскрипела. Васка, не поднимая глаз, продолжил громко: "… змеиным, и начал трепетаться, и…".
Что-то прошелестело от дверей, и малый, понявший, что не Томилка это и не лодырь-поваренок, коему давно пора бы прийти подтопить печь, онемел от страха: так могли шелестеть перья зеленых с красными чешуйками крыльев огненного летающего змея…
- Что это ты такое читал, Васенька? Я почти ничего не разобрала..
Тьфу ты, это же всего-навсего Головешка, а короче - Вешка, комнатная девка барыни. Уставилась, не мигая. Васка опускает глаза: это что ещё за безобразие такое? Девчонка босиком, а ноги красные, как гусиные лапы.
- Совсем спятила, Вешка? Босая по снегу бегаешь…
- А? Пустое… Барыня велела сапоги отобрать, как побила сегодня.
- За что ж побила тебя?
- Да так, свои там наши дела… Что это ты такое мудреное читал, Васенька?
- Про огненного летящего змея. Как его святой князь Петр Муромский убил. Вот чудно… Там в Муроме, правил князь Павел, и к его жене повадился летать этот самый змей, в образ князя Павла перекидываясь. Князь же Петр был брат князю Павлу…
- Та Павлова жена, хоть и княгиня, а дурная, видно, была. Тут и без мужика можно было бы обойтись. Если бы, Васенька, ко мне этот змей прилетел, я бы уж знала, что сделать…
- Очень ему нужно прилетать к тебе, недоростку!
- А что? Вот мы с тобою, сказать, поженились бы, и ты ушел бы на войну, а я по тебе тосковала бы, и змей ко мне стал бы прилетать в твоем образе, и я бы подглядела, что у него когти…
- Ну и накрутила!
- …А на другой раз, только он приходит в твоем, Васенька, образе, а я уже семечек конопляных налупила бы и ем по зернышку. Змей и спросит, что-де ешь? А я ему: "Вошей ем". Он плюнет, ударится об землю, явится в своем змеином, с когтями и крыльями, образе и улетит… Может, ты мне, Васенька, сесть позволишь?
- Садись, ради бога.
Вешка села рядом с Ваской, мягко отобрала у него книгу и положила её на лавку. Бросился он застёгивать "Соборник", а когда обернулся к ней возмущенно, она снова уставила ему куда-то в переносицу свои немигающие, чёрные глаза - и Васка заробел.
- Слышишь, Васенька, погрей мне ноги, а? - и, не дожидаясь согласия, всунула свои ледяные узкие ступни ему подмышку, между рубахой и кафтаном.
Малый вздрогнул, но побоялся противиться. Лучина догорала, он беспомощно поглядел на светец.
- Хватит, Васенька, читать сегодня. Лучше со мною поговори, это тебе куда как нужнее.
- Отчего это вдруг?
- Тайна это великая, не знаю, как и сказать… Выходит, Васенька, что ты мой суженый, что мы с тобою от рождения своего друг для друга определены.
- За что же мне такая честь?
- Ох, дружочек мой драгоценный, и я ведь мечтала совсем о другом. Мечтала, что вот придет в Райгородку такой красивый, румяный… И чтобы настоящий богатырь был, на руках, думала, меня носить будет… Поглядела я на тебя, поплакала втихомолку, повздыхала. А там и подумала: хоть ты, Васенька, и скоморох, и росточком невелик, однако тоже ничего: грамотный, умный, пляшешь здорово, тихонький такой - и я на судьбу свою стала согласная.
- Как же…? Откуда, спрашиваю, ведомость тебе такая, что мы…?
- Ты, Васенька, на святках колядовал да игрища разыгрывал, а я гадала! Страшно, не без того, было, когда зачерчивалась, ну а без него, анчутки, горюна хвостатого, и не узнаешь ничего. Погадала, так чуть не обмерла, пока не расчертилась: "Черти все от девок, девка от черта, и черт от девок". Не тронул меня горюн, а правду узнала.
- А как гадала-то?
- Так тебе и скажи! Это уж наши, девичьи тайности… Гадание верное было. А ты ничего парень, тёплый, как печка. Ноги-то согрелись почти. И смирный, руки не протягиваешь, не то, что Степанка…
- Какой ещё такой Степанка?
- Да Воробей, поварёнок. Щипается тако больно. Думает, как сирота, так и постоять за меня некому. Ты, Васенька, ему поушников хороших понавешай, если про меня вякать станет! Я, дружочек мой, вовсе не ведьмина дочка, это врут всё.
- Ой-ей… - маленькие ступни жгли теперь Васку, как огнём.
- Я русалкина дочь, Васенька. У нас в деревне обычай такой был, пока поп не закрестил и заклятий не наложил с Богом тем своим господским. Такой обычай, что на Ивана Купалу парни наши гуляли с русалками, плясали через всю ночь. Однако с уговором: если русалки перепляшут, то парня забирают себе до следующего Купалы, какой им больше приглянется, а если людская молодежь, то к ним в деревню русалка жить уходит. Все больше русалки наших переплясывали и парней забирали. Такой парень через год возвращался. Вот, правда, уже не от мира сего становился, тосковал всё, да в Убеди потом все они как один топились… Васенька, ты что это дрожишь, замерз?
Малого и в самом деле в дрожь бросило. Последний уголек, оставшийся от лучины, еле краснел на полу. Глаза Вешки, при свете такие темные, сейчас мерцали двумя зелеными кружками… "Самый смелый на свете, спаси меня, милый Баженко!" - помолился Васка.
- Ну вот, а в тот раз больно бойкой оказалась наша райгородская молодежь, переплясала русалок. И пошла одна русалка, матушка моя, жить к людям, вышла замуж за моего батю покойного и, меня родивши, вернулась к своим. А батька в приморок помер.
- Ты хоть крещёная?
- Конечно же, крещёная, обижаешь меня, право… И мать была крещёная, а то как же поп мою мамку с батей повенчал бы?
- Я, Вешка, тоже не простой человек. Мой отец иноземец был, казак из самого Киева…
Распахнулась дверь, и проскрипел голос Томилки:
- Васка, ты спишь? - послышалась возня, искры посыпались, вспыхнул на мгновение и затлел трут. - Эге, да ты с девкою сумерничаешь? Вот скажу атаману, не поздоровится тебе!
- И что за жизнь такая? - шепнула Вешка на ухо приободрившемуся Васке. Волосы её выбились из-под повязки, щекотали ему щеку, они пахли полынью и ещё какой-то знакомой травой, уже не горькой. - Только соберешься с милым дружком поговорить, тут тебе и мешают. Пошли хоть в сени теперь…
- Да сидите уж, сидите, - уже потише сказал Томилка и зевнул протяжно. - Я все равно спать лягу сейчас. Смешно, право смешно.
А вот почему смешно, он уже не сказал. Захрапел почти сразу.
- Рассказывай, Васенька, рассказывай, - зашелестели сухие губы Вешки. - Мне страх как хочется узнать, за что ты мне наделён судьбою.
Утром Васке было уже не до ночных страхов: надо было подумать над тем, как повести себя с ученичком, с маменькиным сынком Петюнькой.
Вчера Бажен, наслушавшись за обедом Васкиных жалоб на леность и высокомерие ученика, подумал-подумал, подмигнул малому и исчез на полчаса. Вернувшись, сообщил, что барынька поручила ему выпороть сыночка. Васка при наказании помогал атаману.
Перед вечером среди холопов случилась замятня. Пегобородый ключник, собравши дворовых у красного крыльца, топтал свою шапку, плакал и кричал, что государь их Ждан Федорович, на службу царскую едучи, поручал им, холопам своим, супружницу и наследника. Кричал, что если уж надо было поучить розгою барчонка, то пристойно было бы сделать это ему, ключнику, поклонившись сперва, и вежливенько, за руки взявши, - а не этому приблуде-скомороху. Вот-де вернётся государь, ему уж не будет смолчено, всё-всё донесено будет!
Тогда явилась на крыльце сама барынька с тростью, которой и принялась восстанавливать порядок. Ключника она ухватила за бороду и начала драть, а он, не стерпев позору, принялся было толкать её кулаками под мягкие бока… Тут Бажен, уже несколько помятый толпою, ловко ударил ключником об землю, а потом сумел, рассмешив, успокоить расходившихся дворовых.
Ученичку, конечно же, доброхоты из дворни донесли о происшествии, и учитель опасался теперь, не ослабилось ли с этим известием благодетельное воздействие порки. Перед дверью господской светлицы, отведенной для учения - господской она называется, потому что её, будучи в деревне, занимает сам Ждан Федорович, - Васка от волнения даже перекрестился.
Опасения оказались напрасными. Ученичек после встрёпки стал как шёлковый. Васка, окрыленный его покорностью и усердием, после двухчасовых трудов решился, несмотря на то, что полизунчик ещё не вполне твердо заучил азбуку (особливо, ежели в обратном порядке, с конца), начать сегодня же с ним чтение слогов. Юный наставник торопился, желая как можно скорее приблизить Петюньку к священному рубежу, отделяющему человека, грамотою просветленного, от неученого невежды. Пройдя склады, ученик должен будет научиться складывать из них слова, и тут в мозгу его сверкнет, рано или поздно, молния: сим внезапным озарением суждено ему постигнуть великую тайну соединения под палкою вызубренных букв и слогов в Слово, за которым стоит Смысл. Все книги заговорят тогда с учеником, немыслимые бездны премудрости откроются ему!
- Теперь начнем сначала, Петр Жданович… Ба, ва, га.
- Ба, ва, га.
Васка протянул теперь указку Петюньке, но рука того не шевельнулась. Учитель поднял глаза от "Азбуки": ученик спокойно щурился на окошко, на его весёлые разноцветные стеклышки. Страшное подозрение закралось в душу наставника…
- Давай-ка, Петр Жданович, ещё раз буквы почитаем… Погляди сюда, что сие за буква?
- "Есть". Нет, "Земля", пожалуй.
- Вот я тебе дам "Землю"! "Ферт" сие. А сия буква?
- "Д-д-добро".
- "Аза" уже не признаешь? Да ты, татарские твои очи, и не знал никогда! Заучил просто, обманщик. Получай!
- Что бьешься? - заныл Петюнька, тряся ушибленной кистью. - Заимели обыкновение тут драться, шпыни безродные. Присушила тебя Головешка, так ты на мне зло сгоняешь? Ничего, я тебя ещё выпорю, всласть натешусь, когда женишься!
Васка сразу притих и опустил указку.
- Как это меня присушила? Как это ты выпорешь?
- А так же, как всех холопов - на конюшне! - выпучил свои голубенькие глазки полизунчик. - Женишься на моей холопке - и ты мой холоп будешь! У ней родители были холопами нашими, а она, что ж, вольная, по-твоему? А как она тебя заговаривала, чтобы к себе навсегда присушить - тому свидетели люди верные!
- Матушка-то Вешкина…
- Матка ейная, все в Райгородке знают, сызмальства у нас в портомойницах ходила.
Васка надолго задумался. Очнулся, когда ученик несмело коснулся его плеча и попросил умильно:
- Мастер, давай с тобою по-доброму, чтобы совсем без битья! А я, вот те крест, сам все буквицы выучу. Хочешь, сегодня ты будешь запорожцем, а я поляком?
- Ох, Пётр Иванович, тяжко с тобою без строгости… Ладно уж, застегни застёжки. Положи теперь на полку. Вот так. Добро, токмо лучше я сегодня буду Алёша Попович, а ты Тугарин Змеевич.
Через полчаса в светлицу заглянул Бажен, свежевыбритый, оживленный.
- Эй, суровый сын отецкий, что это ты на столе делаешь? Мастер Василий, свет мой, никак тебе опять помочь требуется?
- Мы, Баженко, урок уже выучили, да… А это игра такая. И не стол то, а горы Киевские, а над ними летает Тугарин Змеевич.
- Ага… Тогда я тебе, господин, помогу.
Бажен легко поднял откормленного Петюньку, сметанничка, к потолку и поносил его вокруг Васки, завывая и посвистывая.
- Слышишь, мастер, как урок свой закончите, к нам в клеть давай… Дело есть.