За час, не больше, до света, когда пахнул свежий ветерок, и звезды начали бледнеть, он увидел над Хворостиновкой зарево. Почти сразу же задюденил часто колокол.
Глава шестая, а в ней читатель познакомится с литаврщиком Андрюшкой Бубенистом и прекрасной владелицей Райгородки
Наступила осень. Всё было убрано с полей, кроме капусты и моркови, а по утрам, чтобы умыться, иногда приходилось уже разбивать ледок в луже. Зато и ярмарки пошли одна за другое, все гуще - только поспевай, весёлые, поворачиваться, а ну-ка, атаман, выбирай, на какую ватаге податься ловчее да выгоднее! Встречались на ярмарках с другими скоморошьими ватагами, ладили миром или (что случалось реже) соединялись и удивляли народ такими игрищами, на которые не стало бы их порознь. И всё лучше понимал Васка, как повезло их ватаге с атаманом: где ещё найдешь второго Бажена - такого умного, умнее всех на свете, неистощимого на потешные выдумки? Однако все чаще малый замечал, что Бажен начинает грустить и задумываться. А вот Филя-медведчик, тот, напротив, чем ближе к зиме, тем веселее становился, и что удивило Васку, в Брянске добрый час проторчал возле торговца игрушками, приценивался и к дешевым бабьим побрякушкам.
Все разъяснилось в конце сентября, на захолустной ярмарке в большом селе Зыбково, когда закончили они там свою работу. Потные, в скоморошеском, разве что хари на затылки сдвинув, шли они на постоялый двор обедать. Мишка, пыхтя и еле лапы переставляя, плелся за Филей на цепи.
За ватагой увязался мужичок, седенький уже, кривоногий и явно перегулявший свою меру на ярмарке. Звали мужичка Андрюшей Бубенистом, и служил он, если не врал, стрельцом-литаврщиком в Путивле, а на ярмарку послан воеводою для конской покупки. Стрелецкого кафтана на нем не имелось - прогулял, наверное, как и казенные деньги…
- Я, Андрюша Бубенист, вам, игрецам, свой брат! С литаврами все службы служил…
- Не мешал бы ты нам, дядя, - Бажен мягко отодвинул гуляку. - Васка, плясал ты сегодня неплохо…
- Какой я тебе дядя? Да я с литавры во все походы за воинскими татары ходил и к бою всегда был первый человек! Да я на бою с татары…
- Слышь, дядя, чем кричать, шёл бы своей дорогою… Филя, как там по весу - гуще вышло, чем вчера?
- Звенець-то звениць, Баженко…
- Ох, ну до чего ж я люблю игрецов, гудцов, свирельников! Сам игрец, в литавры…
- Ребята, кто видел, дядя этот пожаловал ли нас, подарил ли хотя полушкою?
- Я видел, - мрачно отозвался Томилка. - Не меньше алтына сыпанул.
- Так… Пошли с нами, дядя, угостим и мы тебя обедом - да вот и наше пристанище!
Постоялый двор, украшенный шестом с пучком соломы наверху, грязный и тесный, имел, однако, перед всеми прочими важное преимущество: Аграфена, молодая жена хозяина, оказалась прирожденной стряпухой и не успела ещё научиться, подавляя в себе высокий дар, кормить постояльцев скупо и невкусно.
- Аграфенюшка, радость ты наша, что есть в печи, на стол мечи! Утомились мы, спины наломали, как на жатве.
Аграфена, зарумянившись, стукнула об стол горшком со щами и метнулась за хлебом. Бубенист оглядел её с головы до ног и одобрительно промычал.
- Уж притомились… Тоже мне работнички. Сказано ведь: плясать - не пахать… - заворчала молодка, возвратившись к ватаге. Ворчала она, потому что с тревогою следила за Баженом: наскоро перекрестившись, он уже подносил ложку к губам.
- Хоть голову на плаху - таких щец и сам царь не едал! Вечно, братцы, будем зыбковские щи вспоминать, - зачастил атаман.
Когда хозяйка, довольная, вышла, положил Бажен ложку, и на лицо его легла тень.
- А ты хлебай, дядя, хлебай… Ребятки, бабье дето на исходе, зима на носу. Пора нам подумать, как дальше быть. Что скажешь, Филя?
- Ребята, поедемте ко мне, к Андрюше Бубенисту! Эх, барана заколю, пива наварю!
- Нa Свенскую ярмарку да и домув! Цто ж ещё!
- А ты что скажешь, друг Томилка?
- Мы с тобою, атаман, люди вольные, нам торопиться некуда… Что задумал?
- Да вот что… Ох, а ты, Вася, как думаешь?
- Что мне думать, тут и постарше меня есть. Только вот обещал ты, что на Украину пойдем, родичей моих поискать можно будет…
- Видишь, не пошли, А я, знаешь ли, к тому и веду! Хочу я, ребята, зазимовать здесь или к польскому рубежу поближе, а весною пораньше, хотя и на Евдокию-плющиху, махнуть на Новгородок Северский да на Киев, а там успеем на ярославскую ярмарку и во Львов!
- Цто за шутки! Мои детки от голодухи помруць!
- Тихо, Филя, тихо! Давайте обсудим, вместе подумаем; дело того стоит, дельце-то, Филя, дородно… На постоялом дворе зазимовав, проедимся и в долги залезем, а чем станем боярину платить?
- Вот я и говорю: подумаем, ребята… Заработали мы мало, вот что.
- Это вы-то, весёлые, мало заработали? Да сегодня только, на моих глазах, сколько ваш зверь в его вот шапку собрал! Ох, не буду я Андрюша Бубенист…
- А ну-ка, Филя, - отодвинул Бажен в сторону горшок. - Вываливай сегодняшнюю выручку! Ты тоже погляди, Васка, тебе полезно.
Явившуюся на столешнице кучку серебра атаман разделил надвое.
- Гляди, дядя. Это - ватаге, а это - в оброк боярину. Уразумел? Теперь нашу горсть ещё пополам - это вот на зиму, когда бродить нельзя будет…
Васка знал уже, что скоморохи и зимою найдут, чем прокормиться, но и он, как завороженный, уставился на быстро тающую кучку.
- Вот это нашей разлюбезной Фене, зажитое да за овес Голубу, а это - на дорогу, пока до следующего места доберемся. Согласен, Андрюша? А вот и заработок! - Бажен ловко разделил остаток на пять равных долей и придвинул ближнюю Бубенисту. - Держи свой алтын.
- Ловко. Однако мне за что?
- А чтобы ты скорей смекнул, сколь наше ремесло доходно. Может, к нам в товарищи пойдешь?
- Не идти на Москву - боярина сердить, - процедил Томилка и, отводя глаза от Бубениста, сгреб все кучки в одну. - Или ты совсем сбежать задумал, атаман?
- Нет, Томилка, нет. Послушаем Филю.
- Мы, браццы, с Мишкой пойдем, нам нельзя не идци - домув надо.
- Тогда слушайте меня. Пусть Филя оставит Мишку…
- Голодом зверя замориць?! Не дам.
- Пусть Филя возьмет с собою Мишку, отнесет за ватагу оброк и идет к жёнке! А мы посмотрим… Чему радуешься, Васка?
- Ты ж всё на свете понимаешь, Баженко, так и это поймешь…
- Ага. Чего ж тут и смекать? Рад, что к благодетелю своему на расправу пока не попадешь и что к Киеву будешь поближе. Угадал?… Только чур, Филя, пойдешь после Свенской ярмарки.
- Ладно, пусците только домув.
- Теперь решить токмо, где перезимуем… A чего гадать, вот у Аграфенюшки! Старого мужа прогоним, из ватаги кого-нибудь на красавице подженим да здесь и зазимуем.
Аграфена раскрыла рот и чуть не уронила с рогача горшок с завлекательно дымящейся кашей.
- Ой, глядите, ребята, уже поверила, уж выбирает!
После обеда, пристроив задрёмывающего Андрюшу Бубениста на лавке, Бакен позвал Васку во двор.
- Пошли разгуляемся. Поговорить надо. Хочу с тобою кое о чём посоветоваться.
Ярмарка притихла, и пыль над нею осела немного. Почти все возы были уже завязаны, под ними спали хозяева, иные кормили коней. Только гончары маялись ещё подле своих горшков, да какие-то два мужика никак не могли выбрать дугу у куняющего уже белоруса. Между возами бродили не покупатели - зеваки.
- Вася, где бы мы ни станем зимовать, а сидеть сложа руки я не привык, да и Томилке это вредно, Я вот про что: а не приловчиться ли нам с тобою листы печатать, как дядя твой?
- Листы печатать? - протянул важно Васка, гордый доверием атамана. - Слишком много снастей и припасов надобно, не потянем.
- Что ж, тогда придется Петрушку делать… Ты не знаешь, верно, что наш Томилка петрушечник? Монашек какой-то бешенный у него кукол поломал, а вот мешок, в коем кукол показывать, Томилка с собою второй год таскает…
- А где листы, что взял ты у дядьки Гаврилы? - осмелел вдруг Васка, он ведь, как ни как, те листы раскрашивал.
- Продал я их ещё в Курске. А выручка, что ж выручка… - и Бажен поднял руку и разжал пальцы, будто пустил что-то легкое по ветру. - Помнишь, небось, как загулял я тогда на неделю? Теперь опять, Васенька, душа моя ноет. Осень нынче так хороша, наглядеться не могу, будто это последняя моя осень… Да ты зелен, впрочем, чересчур, не поймешь…
- Баженко, глянь: та барынька, что давеча на игрище…
- Где?!
- Да вот, ищет кого-то… И девка с нею та же.
Барыня плыла павою, наряженная куда как роскошней, чем в дообеденную пору днём раньше, когда она презрительно щурилась на скоморошьи игры. Теперь даже как будто на иноземный пошиб, вот только накрашена густо, по-московски. За нею семенила босая чернявая девчонка лет тринадцати да топал мужик в зеленом кафтане и грубых сапогах.
- Да не таращься ты на них, не пяль буркалы-те, Вася, - всё так же грустно выговорил Бажен. - И кто сказал тебе, что это мы выбираем девок? Они сами нас, сладкие, выбирают, от того вся моя жизнь и загублена, от них.
- Ну и загнул же ты дугу, Баженко, - заявил малый, обрадовавшись, что в кои-то веки сумел поймать атамана на нелепой речи. - Сватают ведь родители, и чёрта ты скорее увидишь до венца, чем свою невесту… Ой, девка та к нам идет!
Взглянул он на Бажена - и оторопел. Бажен и не глядел вовсе в сторону барыньки, наблюдал рассеянно, как ложечник собирает свой пестрый товар в коробьи, однако совершенно невероятным, чудодейственным образом сделалось так, что каждого, кто сейчас взглянул бы на скоморошьего атамана, поразили бы его красота и вальяжность. Рубаха, выглядывавшая из-под воротника кафтана, была несвежей, но такой именно несвежей она и должна была быть, ибо казалось несомненным, что теперь на Москве именно в такие рубахи и наряжаются молодые щеголи, и нитка на месте оторвавшейся застежки завивалась щегольски же. Щетина на щеках Бакена сама собою растаяла, а усы красиво изогнулись, и закрутились у них кончики…
Вася перевел взгляд на девчонку и увидел, что она тоже смотрит во все глаза, да только не на Бажена, что несколько обидело малого, а на него самого.
- Вот, а ты говоришь, - скучно заметил Бажен. Теперь он следил за воробьями, весело барахтающимися в пыли.
Девка вблизи оказалась некрасиво худой, смуглою. Глазела бесстыдно на весёлых, однако успевала и под босые свои ноги посматривать: во всяком случае, как-то обошла оказавшуюся на её пути свежую коровью лепёшку.
- Боярыня моя, игрецы, приказала вас позвать после ярмарки в её деревню, в Райгородку, поиграть… Тут недалечко.
- А как твоя боярыня прозывается?
- Супружница сына боярского Ждана Федоровича Жирова-Засекина, звать Анной Васильевной.
- Скажи своей госпоже Анне Васильевне, что приедем с радостью и послужим ей после Свенской ярмарки. Вот тебе, красавица, на ленты! Держи подол!
Атаман поклонился издалека будто бы только сейчас увиденной им барыньке, повернулся на высоких каблуках и зашагал не торопясь.
- Баженко, а почему ты её назвал красавицей?
- А что? Вот барыньку, ту умыть сперва бы надобно, а потом разглядывать…
Васка оглянулся, но не увидел уже ни барыня, ни её девки.
- Может статься, там и зазимуем, - промолвил Бажен задумчиво.
Глава седьмая, а в ней скоморохи устраиваются на зимовку в Райгородке, а Филя показывает, как малые дети горох крадут
Там они и зазимовали, однако произошло это только месяца через полтора, и вышло оно как-то не совсем удачно. Начать с того, что все, кроме Васки, запамятовали о встрече с той барынькой, а Васка, в свою очередь, забыл, что барынька приглашала их повеселить её, а вовсе не на зимовку.
Заморозки начались раньше обычного. Выпал снег, и мало того, что валил с утра до вечера, но и растаял только на следующий день к обеду. Скоморохи решили не дожидаться конца Свенской ярмарки, и тут-то Васка, непонятно отчего смущаясь, напомнил о владелице Райгородки.
Бажен, как оказалось, ухитрился выпустить её из памяти напрочь, а Томилка заявил язвительно, что ему всё равно куда ехать и что Васка, может быть, вспомнит ещё, что их приглашал и некий болтун Андрюшка Бубенист, вот только куда приглашает, не сказал.
Как съехали на рассвете с постоялого двора, малый оглянулся на ярмарку, раскинувшуюся на покрытом утренней изморозью лугу, на высокие стены монастыря - и запечалился. И три недели на одном месте - не шутка, а главное, кончалась распрекрасная летняя, походная жизнь.
- Добрая ярмарка! Дивные монахи! Косились на нас, да и только. Потешили купцов - и им, клобучникам, выгода, - балагурил Бажен и вдруг спохватился, - Вася, а правильно ли мы едем? Веди!
- Недалече от Зыбкова, деревня сына боярского Ивана Федоровича Жирова-Засекина, прозванием Райгородка.
- Ишь, как оттарабанил! Что это за овощ такой - Райгородка? Придется ехать на Зыбково, там и поспрашиваем. Заодно и аграфеньюшкиных щец отведаем.
В полдень подъезжали уже к Зыбкову. Завидев шест с пучком соломы, Мишка замахал лапами и приветственно заурчал.
- Помнит, черт лохматый, где до хозяйского медка добрался! А, Филя?
Филя, совсем замолкший в последние дни, кивнул Бажену, даже не улыбнувшись.
- Аграфеньюшка, эге-гей!
Та, однако, не появлялась. Вместо неё в калитке возник заспанный парень в одной рубахе.
- Чего орешь, нету здесь тетки Аграфены!
- А где ж она?
Узкие глазки парня неуверенно скользнули меж землею и небом.
- Померла.
- Как же это померла?
- Разбойники двор пограбили и зарезали обоих, и дядю Тита и супружницу его.
- Да когда же?
- Сорока дней ещё не прошло… Я наследник ихний. А вы, проезжие, не должны ли им остались?
- Нет, - перекрестившись, отрезал Бажен. - Трогай, Васка. Эй, хозяин, как вам проехать на Райгородку? На село боярского сына… как его? Жирова-Засекина?
Парень четырежды объяснил дорогу, каждый раз припоминая новые подробности, потом утёр полою рубахи пот со лба и сказал:
- Только самого Жирова-Засекина там нету.
- А из семьи его кто-нибудь на деревне?
- Семья его, супружница и сынок, там.
- Спасибо. Прощай, хозяин. Трогай, Вася.
- Все под секирой той ходим, - проворчал Томилка.
- Баженко, а это не наш ли знакомец из лесу, а?
- Нет, Вася, не он. Тот, верно, на Дону давно, коли здесь не поймали. Нет, Бособрод не из тех сволочей, что бабу за полушку зарежут. Иначе не беседовать бы нам с тобою сейчас.
- Как мнишь, атаман, попал-таки князёк тот, молитвенник, на небо?
- Не знаю, Томилка. Коли и там, на небе, такое же сообщество душ устроено, как у нас людское на земле, то попал, конечно.
Они добрались к месту, когда на небе повисли уже холодные осенние звезды. Атаману пришлось долго стучать в ворота кнутовищем. Наконец, появился сторож, но впустил он после долгих переговоров одного Бажена, а остальным велел дожидаться за частоколом.
Голуб заржал недоумённо и притворился, что хочет боднуть ворота. Мишка, всю дорогу проспавший на обычном месте Фили, поднял голову и принялся кланяться и урчать; поводырь сунул ему сухарь.
Бажен, наконец, возвратился со сторожем, отнюдь не поспешившим, впрочем, отворять ворота.
- Потерпите уж ещё, ребята, Василий, гайда со мной.
Они шли обычной деревенской улицей, уже тёмной; только в нескольких избах слабо светились щели задвинутых на ночь маленьких окон.
- Ты только не пугайся. Пришлось пообещать, что выучишь грамоте господского сынка. Приободрись, гляди веселей, орлом!
А вот и высокий терем. Бажен подтолкнул Васку к наружной лестнице, что вела в верхнее жильё господских хором, туда, где тускло сияли полукруглые, цветными стеклышками набранные окошки.
В горнице, перед свечой в высоком заграничном подсвечнике сидела барынька, сегодня не накрашенная совсем и в незамысловатой телогрее. Все та же девчонка-худышка стояла за её стулом.
Васка ловко, по всей Баженом втолкованной науке, поклонился.
- Здравствуй, госпожа Анна Васильевна, на многие лета!
- Спасибо, весёлый. Сможешь ли ты обучить моего сыночка грамоте?
- За зиму смог бы обучить чтению, а письму - не берусь… Наука зело велика.
- А сам ты вправду грамотен ли? Меня надуть не хотите ли, весёлые? Все вы мошенники… Вот, почитай-ка мне тут, в любимой мужниной книге!
И она показала узким перстом на рукописную книгу, уже разогнутую.
- Изволь слушать, государыня… Вот: "Ни птица в птицах сыч, ни в зверех зверь ёж, ни рыба в рыбах рак, ни скот в скотах коза, ни холоп в холопах, кто у холопа работает - ни муж в мужах, кто жены слушает…"
- Довольно, - поморщилась барынька и продолжила раздумчиво. - Государь мой Ждан Федорович сие место почасту читывал, и вроде были такие точно слова… Вешка, ты запомни, что весёлый прочел, и после заутрени отцу Ферапонту дай прочесть, чтобы узнать, верно ли. Где чтено было, приметила?
- Приметила, государыня. Там ещё посередке, где он пальцем водил, где черненькие следочки, виселичка такая красненькая…
- Молчать! Закладку вложи, дура. Так вот, весёлый, если ты поутру испытание пройдешь, то поучи моего сыночка, сладенького моего… Может, и выучишь. Государь мой Ждан Федорович брался было, да не смог - горяч больно, нетерпелив… Поп наш не сумел тоже - мягок он, попик, а я без батьки сечь Петюньку боюсь… А ты, Баженко, на что пригоден в хозяйстве моем?
- Сказывал ведь уже, барыня-государыня. Могу ещё сказки тебе перед сном баять.
- Дерзок ты не по чину. Идите. Пока переночуйте с дворнею, заутра вас ключник устроит. И завтра этого противного медвежатника с его вонючим зверем отправь, Баженко. Идите.
Скоморохи поклонились и вышли. Девка стукнула за их спинами засовом.
- Вот ведь стерва, - жарко зашептал Бажен в ухо Васке. - Муж-то ейный aжно в Гишпании оказался, коли не врет, при посольстве, a она тут прямой царицею. Меня признавать не захотела… Ладно. Коли что, так нам и сняться недолго, лёгким людям!
Заехали. На деревне погасли тем временем два последних окошка.
- Вот, ребята, располагайтесь, - сторож распахнул тяжелую дверь, и в ноздри скоморохам ударил густой портяночный дух.
Господа дворовые спали не только на лавках, но и на полу, подстеливши полу сермяги. Стоял богатырский храп.
- Ну, ну… Филя, ты уж того, во последний уж након, переночуй с Мишкой на телеге под холстом, а завтра утром потешим боярыню и с богом, брат. Может статься, и мы с тобою рванём на Москву.
- Дай-цо бог. Ну, пошли, Миша, делаць берлогу. И Голубка ужо распряжём. Спи, Вася.