- Не знаю такого. - Он притворно зевнул. - Травля, не иначе.
- Мобалишто. Сроду фамилии такой не встречал.
- И я, - сказал Паша, отворачиваясь к переборке. - Вырубай свет.
- Я ещё посижу. Экзамены ведь.
- А-а, - протянул, зевая, Паша и засопел.
В третьем часу ночи, когда Лёшка, отзанимавшись, вышел глотнуть свежего воздуха перед сном, он встретил Быкова. Моторист поднялся наверх покурить. В шахте курить запрещено, да и без табачного дыма дышать там нечем, потом все обливаются.
- Скорее бы уж тропики кончились, - посочувствовал Лёшка.
- И не говори! Ты что, санитарную ночь устроил?
Лёшка не понял.
- Постирушку, говорю, затеял? Я мимо проходил - на полную мощность агрегат работает.
- Нет, это не я сти… - Лёшка остановился на полуслове.
Сразу после ужина Паша загрузил в стиральную машину свои джинсы, щедро обсыпав голубым японским порошком. Должен помочь: на правой штанине Паша пятно посадил - за промасленный трос зацепился.
- Пашины джинсы! - ахнул Лёшка и побежал в прачечную.
Моторист из любопытства пошёл следом.
В баке, в мутном водовороте, металось что-то серо-фиолетовое. Отключили ток. Быков вытащил щипцами жалкие, измочаленные джинсы.
- Да-а, заклёпки проржавеют, ковбой уже испарился, - скорбно произнёс Быков.
Но всё это было ещё полбеды. Джинсы сели по длине и ширине.
Паша горевал остаток злополучной ночи и весь день.
- Шорты сделай, - посоветовал боцман.
- Верно, - воспрянул Паша, - будет в чём показаться в Австралии. Там же все в шортах ходят!
- Насчёт Австралии мы ещё посмотрим, - туманно ответил боцман.
Из урезанных джинсов вышли отличные шорты, плотные, с четырьмя карманами и задубевшей кожаной латкой.
В СТРАНЕ КЕНГУРУ
Через открытые иллюминаторы вливался забортный шум и плеск. На пластиковом белом подволоке играли солнечные блики.
Лёшка сладко потянулся и спустил ноги. Вчера улёгся поздно; забираться на койку не стал, устроился на диване.
Прошлёпав к дверям, он снял с крючка новую фуражку и глянул в зеркало над умывальником. Лёшка видел своё отражение лишь по грудь. А больше и не надо было. Главное - фуражка с якорем в овале из золотой канители и полосатая бело-синяя тельняшка.
Матросскую фуражку торжественно вручил капитан.
- Поздравляю вас, - сказал он, пожимая руку.
- Теперь ты настоящий матрос, Алексей. - Пал Палыч был доволен своим учеником. Лёшка и в самом деле отлично выдержал экзамен.
От капитана Лёшка первым делом забежал к Николаеву. Каюта начальника судовой радиостанции рядом.
Дверь была открыта. Николаев ждал, выглядывал Лёшку. Увидел расплывшуюся от неуёмного счастья загорелую, розовощёкую физиономию, новенькую фуражку и понял без слов. Обнял, притянул, похлопал по крепким, налитым мускулам, потом оттолкнул от себя. Руки сплелись в сильном мужском рукопожатии.
- Поздравляю. Поздравляю, Лёша! Не простой экзамен выдержал ты - профессиональный. Вот теперь и ты полноправный рабочий океана. Теперь, как говорится, держись! И - так держать! Всё будет нормально, всё будет хорошо!
Лёшку обдала горячая волна. Так, наверное, сказал бы и отец. И про рабочего сказал бы. "Мы, - любил повторять он, - моряки, рабочий класс океана". Отец очень гордился этим званием.
"Всё будет хорошо". Точно такими словами напутствовала Лёшку мама…
- Дядя Вася… Радиограмму бы…
- Непременно! Через час в эфир выхожу и твою в первую очередь перешлю в Ленинград. А боцман знает уже? Сходи обрадуй Николая Филипповича.
- Да, да-да! - горячо подтвердил Лёшка (а Николаев про себя отметил, что крестник его и говорить веселее стал, не тянет, как бывало). - Я сейчас, я быстро!
Лёшка убежал. Николаев опустился на диван, вздохнул. Эх, не дожил Костя до этого дня!
Боцмана, как обычно, на месте не оказалось. Его только ночью, да и то спокойной, можно застать в каюте. Лёшка отыскал Зозулю в малярке.
- Ну? - нетерпеливо спросил тот.
Счастливо улыбаясь, Лёшка браво приложил руку к фуражке.
- Ну, молодец, Смирнов, - с облегчением выдохнул боцман, тщательно вытер паклей руку и протянул Лёшке. - От всей души рад за тебя.
- Спасибо. Большое вам спасибо, товарищ боцман… Николай Филиппович…
- Чего там! - махнул Зозуля, откровенно довольный и Лёшкиным успехом и его признательностью.
Не первого, не двадцатого практиканта и ученика вывел он в люди, но каждый раз волновался в день экзаменов, будто сам выходил один на один к аттестационной комиссии. Он и сегодня ушёл в малярку - занять чем-нибудь беспокойные руки, скрыть от других свои переживания.
- Чего там, - повторил Зозуля и гулко откашлялся. - Зайди ко мне после ужина…
Боцман подарил Лёшке тельняшку.
- Хотя и не в моде на торговом флоте тельняшки ныне, а традиция есть традиция. Лично я, Смирнов, полжизни относил полосатенькую. - Зозуля нежно провёл по целлофановому пакету с тельняшкой. - Первую кругосветку в ней сделал, в первую атаку в ней пошёл. Так что носи на здоровье.
Он говорил так, словно это была та самая заветная его тельняшка, просоленная морем и солдатским потом, застиранная и простреленная.
- И помни завсегда, Смирнов, что ты есть матрос, звание оправдывай с максумальной честью, усердием и мужественностью…
Судно ещё шло в тропиках, однако жара спала и не было уже изнуряющей влажной духоты, хотя ртутный столбик показывал +25. Более, чем тепло, но Лёшка на ночь не снимал тельняшки.
Теперь из зеркала глядел загорелый парень в матросской фуражке и матросской тельняшке, плотно сидевшей на широких плечах и груди. Парень самому себе нравился и улыбался.
"Дома бы в таком виде показаться! И в школу зайти! - Лёшка оторвался от зеркала, посмотрел на босые ноги и засмеялся: - Да, именно в таком виде!"
Спохватившись, что может разбудить Пашу, он быстро натянул брюки, обулся и вышел на палубу.
Спокойная пологая зыбь отливала перламутром, зеркально вспыхивала: солнечные зайчики прыгали на судно, зажигали стёкла иллюминаторов.
Вдруг, в нескольких метрах от борта, выскочили два дельфина. За ними ещё один, опять пара, ещё трое… Дельфинья стая легко и весело играла в воде, не отставая от судна и не обгоняя его.
Точёные глянцевые тела, искрясь и сверкая, грациозно пролетали по воздуху и плавно, без всплесков, уходили в воду, чтобы вновь взлететь над океаном. Дельфины резвились в такой близости, что Лёшка видел блестящие умные глаза, улыбчивые, добродушные мордахи. Казалось, что вот сейчас, в очередном прыжке, дельфины сравняются с планширом, подмигнут и крикнут задорно: "Привет!"
- Привет! - Лёшка перегнулся через фальшборт и замахал рукой.
- Привет матросу второго класса! - раздалось над головой.
Лёшка задрал голову. Сверху улыбался Федоровский.
- Доброе утро, Лёша.
- Доброе утро. Здорово, а?
- Ещё бы! Афалины. Они из дельфинов самые умные, пожалуй. Поднимайся сюда. Земля скоро должна показаться.
- Сейчас.
Дельфины, будто по команде, резко увеличили скорость и изменили курс. Золотистые дуги вспыхивали и гасли всё дальше и дальше.
Землю увидели лишь к вечеру, на закате.
Над оранжевым горизонтом медленно всплывали синие верблюжьи горбы - горы.
- Австралия! Австралия! - завопил Лёшка срывающимся голосом.
Наверное, португальцы или голландские моряки, которые открыли Пятый материк; вели себя сдержаннее. А может, и нет.
Свободные от вахты толпились на верхнем мостике, смотрели во все глаза на синие горы, оживлённо переговаривались.
Объяснить что-нибудь, рассказать подробно об Австралии никто не мог. Так, обрывочные сведения, отдельные названия: кенгуру, эвкалипты, аборигены.
Кенгуру - сумчатые животные, передвигаются большими скачками; на всех картинках у кенгуру из сумки на брюхе выглядывают смешные мордочки детёнышей. Эвкалипты - гигантские деревья. Аборигены - коренные жители, те, что охотятся с бумерангами.
Вспомнили ещё, что в Австралии уйма кроликов. Завезли их европейцы, теперь и сами не рады: все поля объедают. Но главное в Австралии, конечно, сумчатые животные.
- А верно, что там кенгуру в городских садах пасутся?
Пашу подняли на смех, но тут подошёл Николаев и подтвердил:
- Только в пригородных, в заповедниках специальных. Кенгуру в Австралии не так много осталось.
- Вымерли?
- Перестреляли. Раньше за них даже премии охотникам выплачивались. За коала не награждали, но и их почти уничтожили.
- А что это - коала?
- Не что, а кто, - поправил Николаев.
О коала он впервые узнал от Брема, из книги, подаренной ему и Косте стариком продавцом букинистического магазина на Литейном проспекте, в начале войны. Потом пришлось побывать в Австралии и увидеть живых коала - маленьких сумчатых медведей. Забавные, ушастые, бесхвостые толстячки, на короткой мордочке сонные глазки, как бы кожаный нос. На воле коала ведут ночной образ жизни. В зоопарке днём не уснёшь. Только малыши, обхватив передними когтистыми лапами шеи родителей, спали на их спинах крепко и безмятежно. Мамы и папы лазали по обглоданным стволам, жевали листья, а дети хоть бы что - спят!
- Вот бы такого на судно! - сказал Лёшка.
- Коала вывозить нельзя.
- Не продают? - удивился Паша.
- Кормить нечем. Коала едят преимущественно листья и молодые побеги эвкалиптов.
- Так у нас же в Крыму и в Колхиде эвкалиптов этих! - вспомнил Зозуля.
- Этих, что коала едят, нигде нет, кроме Австралии. Потому и коала-эмигрантов не бывает.
- Патриоты, - с уважением отметил Зозуля.
Быстро стемнело. Все разошлись по каютам. И Лёшке поспать надо было: с ноля на вахту.
Он забрался на койку, включил ночничок в изголовье, взял с полочки-сетки "За бортом по своей воле" Алена Бомбара. Никак не дочитать. Работа, работа, работа… И служебную литературу надо изучать. "Ты, Смирнов, - назидательно сказал боцман Зозуля, - только минум выучил. Так что не останавливайся". И дядя Вася, и второй штурман подталкивают. Каждая вахта с Пал Палычем не только работа, но и занятия.
- Так, Алексей. Чему посвятим сегодняшнее ночное бдение?
Пал Палыч и Лёшка стояли на левом крыле мостика и вглядывались в ночной океан.
- Мне всё интересно, - с готовностью ответил Лёшка.
- Глобальная эрудиция - вещь заманчивая, - усмехнулся штурман. - Но "обо всём понемногу" хорошо для общей интеллигентности, для светских бесед, а для работы, товарищ Алексей, необходимо и обязательно вникнуть до тонкостей, до самого… Куда повернулся! Не на меня, на океан гляди. Я тебя и так услышу, а океан…
- Нельзя оставлять без присмотра, - отчеканил Лёшка.
- Ну то-то. Своё дело надо знать до самого "максума", как научно выражается наш боцман. Итак, в прошлый раз мы говорили о морских течениях. А что у нас творится в сфере небесной?
В астрономии Лёшка ещё и азбуки не знал. Учил что-то в школе, только всё почему-то начисто забылось.
- В общем, - заключил Пал Палыч, - сия древнейшая наука для тебя - сплошная "инкогнита", как Австралия в своё время для европейцев. Так её и называли - Аустралия терра инкогнита, Неведомая южная земля.
- Нет, - смутился Лёшка, - астрономию мы проходили…
- Про-хо-ди-ли! - с паузами повторил Пал Палыч. - Мимо, стало быть, прошёл, если никаких зарубок в памяти не осталось. А предки-мореходы, тёмные люди, считавшие, что Земля - пуп вселенной, очень даже хорошо разбирались в небесных светилах. Без карт, без атласов, звёздных глобусов. И не было у них ни маяков, ни радиопеленгаторов, по звёздам в морях-океанах ориентировались! Небо для них было главной и единственной книгой. А ты - "проходил". Кстати, пора отметить, сколько мы уже прошли за этот час.
Он удалился в штурманскую.
Чёрно-бархатное небо, казалось, окружало теплоход от самого борта. Фосфорисцирующая отвальная волна выглядела звёздным потоком, и вокруг, сколько видел глаз, блистали крупные звёзды. Короткие лучи помаргивали, словно ресницы, и Лёшке впервые так близки и понятны стали проникновенные лермонтовские строки: "и звезда с звездою говорит…"
Мама с детства прививала ему любовь к поэзии, но далеко не всё доходило до Лёшкиного сердца. Мама увлекалась и старинными русскими романсами. Слушать их было приятно, хорошо и чисто становилось на душе, и всё же Лёшка с большим удовольствием подпевал отцу, когда он брал гитару, а мама тихо подыгрывала на пианино:
Берегите мужчин, берегите мужчин,
но не надо их кутать и холить…
Мужественно, азартно звучало в два голоса:
Пусть уходят в моря, в небеса и в тайгу,
пусть мужчинами будут мужчины!
Неслышно появился Пал Палыч.
- Все спокойно?
"Порядок", - хотел ответить Лёшка и вдруг увидел низко над горизонтом крупный голубой фонарь. Свет его то пропадал, то опять горел во всю.
- Справа маяк. Проблесковый! - доложил Лёшка.
- Похоже, - неуверенно и встревоженно проговорил штурман. - Откуда здесь мог объявиться береговой маяк? Ритм засёк?
Тысячи маяков на свете, рисунки и характеристики маяков составляют толстую книгу. Ни один маяк не похож на другой, хоть чем-то да отличаются, и проблесковые, мигающие, если сказать проще, имеют каждый свой строго установленный ритм, определённое число и продолжительность вспышек и тёмных пауз.
Маяк, обнаруженный Лёшкой, вёл себя престранно. То часто помаргивал, то исчезал надолго, то безостановочно полыхал ярким голубым шаром.
- Чертовщина какая-то, - пробормотал штурман и, бросив: "Смотреть!" - опять убежал к приборам и картам.
Как ни старался Лёшка засечь ритм маяка, ничего не получалось.
Пал Палыч возвратился из штурманской со смешком.
- Не трудись, Алексей. Вообще-то тебе простительно. А я, старый штурманяга, ракушками уже оброс! Как я мог так вляпаться? Венера это, планета Венера, а не маяк! Откуда тут береговая башня может быть? До Австралийской земли ещё плыть и плыть.
И Лёшка узнал, что фазы у Венеры, как у Луны. В "нововенерье", когда виден полный диск, Венера светит ярче самой яркой планеты Сатурн. В тринадцать раз ярче!
- А проблёскивание? - спросил Лёшка.
- Дымка от далёкого пожара. Буш, наверное, горит. Карликовый австралийский лес. Лето ведь, жарища.
- Как лето? - удивился Лёшка. - Март же.
- Мы уже в Южном полушарии, Алексей. Здесь всё наоборот. Март не ранний весенний месяц. Начало осени.
Последующей ночью уже нельзя было спутать Венеру с маяком. Зарево отсвечивало вполнеба.
Ещё через сутки подошли к Брисбену. Ошвартовались вдали от города, почти в самом начале длинного и мутного канала-гавани. Причал был тихим и пустынным. Оранжевые противотуманные фонари на пакгаузах мягко освещали асфальтированный пирс и вереницу автопогрузчиков, замерших, словно жуки на булавках.
Палубной команде побудку объявили раньше обычного, чтобы успеть к началу работы утренней смены докеров подготовить к загрузке трюмы.
Когда люки задраены, кажется, что на палубе лежат большие плоские ящики. Трудно вообразить: внутри судна вмещается груз пяти железнодорожных составов. Но вот разъехались стальные крышки, сложились, встав торчком, разверзся люковый просвет; заглянешь в стальной провал - поверишь. Отвесный трап - как пожарная лестница шестиэтажного дома.
На переходе из Японии в Находку боцман не разрешил Лёшке участвовать в зачистке трюмов, не пустил вниз. Сегодня сам приказал:
- Федоровский, Смирнов - во второй номер!
Трюмы на судне имеют номера.
Надо было осмотреть льяльные щиты. Теоретически, по учебникам и схемам, Лёшка знал, что льяла - вроде жёлоба вдоль бортов для стока воды, которая может попасть в трюм. Но где они здесь, эти льяла? "В натуре", как сказал бы штурман Пал Палыч.
Палуба трюма была ровной и гладкой от борта до борта.
- И не увидишь. Они же крышками закрыты, - пояснил Федоровский. - Начнём. Ты - по левому, я - по правому борту.
"Каждую доску поднять - осмотреть! Дорогой груз повезём, шерсть мериносовую!" - строго наказал боцман.
Работал Лёшка и думал: учиться ему ещё и учиться, чтобы по-настоящему узнать своё судно.
- Лёша! Лёш!
Над люком свесилась рыжая голова Паши Кузовкина.
- Завтракать? - догадался Лёшка.
- Само собой! - Паша оглянулся, опять свесился и выпалил скороговоркой: - Делоесть.
- Какое?
Но тут в просвете люка появился боцман, и Паша исчез.
- Ну что?
- У меня порядок, - доложил Федоровский.
- Нормально пока, - сообщил Лёшка.
- С этого трюма погрузку начнём. Закончите, потом на завтрак. Расход заказан.
- Ясно.
Когда Лёшка с Федоровским поднялись наверх, на палубе уже стояли докеры. В большинстве люди пожилые. Формен, бригадир докеров, разговаривал по-английски с Пал Палычем.
- Алексей, - подозвал он Лёшку, - тальманить не нужно, будешь для связи и на подхвате.
Тальманить - считать груз. Лёшке уже приходилось выполнять такую работу. Тальманщик не просто учётчик, он следит и за состоянием груза, маркировкой на таре, за правильностью укладки по плану, разработанному вторым штурманом.
- Здравствуйте, - сказал по-русски формен и представился: - Герман.
- Очень приятно, - вежливо улыбнулся Лёшка. - Вы говорите по-русски?
- Ноу! Здравствуйте, до звидания, харашё - всё.
- Ясно, - вздохнул Лёшка.
- Ничего-ничего, - подбодрил Пал Палыч, - договоритесь. Практика тебе полезна.
- Москва, спутник, Ленинград! - дополнил свои познания формен Герман.
- Сенкью, спасибо, - сказал Лёшка.
- Да! Спасибо!
- Прекрасно! - похвалил Пал Палыч. - Действуй, Алексей. Следи, чтоб не курили. Но смокинг!
- Но, но-о! - подтвердил формен.
Автопогрузчики вывозили из пакгаузов тюки шерсти - большие серые кубы, опоясанные лентами из тонкой жести. Тюки висели на стропах по восемь штук. Судовые стрелы переносили гроздья в трюм, где их принимали докеры и укладывали, как кубики. При этом они ловко действовали острыми ручными крюками. Воткнут в тюк и перекантовывают куда нужно. Со стороны кажется легче лёгкого. Позднее Лёшка убедился, что без сноровки и напряжения шерстяной тюк с места не сдвинуть.
- Лёша, - опять объявился Паша Кузовкин, - тебя что, тальманщиком поставили? Ну и влип ты!
- Почему?
- Торговый агент был. Толстый, в шортах и при галстуке, а на ногах белые гетры.
- Гольфы, наверное.
- Не в них дело. Фирма автобус даёт. Бесплатно, презент. В зоопарк поедем. Лоне-Пине называется.
- Когда?
- Сразу после обеда. Я уже записался.
- Не смогу, - сказал Лёшка. - Они в две смены работать будут.
- А ты к Василию Яковлевичу…
- Нет, - твёрдо отверг предложение Лёшка. - Отпрашиваться не стану.
- Почему?
- Ты меня подменишь?
- Я? Что ты! Я же в английском ни бум-бум. И я же записался уже. Неудобно перед помполитом.
- Вот и мне неудобно.
- Конечно-конечно, - быстро согласился Паша. - Я расскажу тебе потом всё.
- Ладно, - усмехнулся Лёшка. В Лоне-Пине побывать хорошо, но…