- Экватор!
"Экватор" прозвучало, как "финиш", "победа", "слава"!
Лёшка стоял на банкетке, словно на пьедестале, волшебно подсвеченный снизу приборными лампочками. И ему почудилось: сам Нептун поднёс к поверхности Тихого океана яркий факел, гремит зычный фанфарный голос:
"Здравствуй, мореход Алексей Смирнов! Владыка морей и океанов приветствует тебя в своих владениях! Отныне и навсегда признаю тебя дорогим гостем и нарекаю новым именем, звёздным - ЦЕНТАВР.
Ходи по моему царству безбоязненно и беспрепятственно! Гей вы, ветры дикие, волны штормовые, зыбь коварная! Всем вам, бедам и опасностям, повелеваю: не играть зло с мореходом ЦЕНТАВРОМ, не губить его судно, не топить его шлюпку, не дать упасть на дно океанское ни единому волосу с его буйной молодой головы!"
Северное полушарие осталось за кормой. Ах, как легко дышится в Южном! И как светло и радостно на душе! Тысячи калышек можно распутать, зачистить кардощёткой всю главную палубу, перетаскать на своих плечах тринадцать тысяч тонн груза, умирать и воскресать от зыби, сутками стоять на вахте - лишь бы испытать такое необыкновенное счастье! Ты перерулил экватор, ты - в Южном полушарии, ты - первооткрыватель! Ничего, что до тебя открыли его другие, для тебя это впервые.
- Пал Палыч! - Голос Лёшки подрагивал от волнения и ещё не пережитого до конца сладостного и острого восторга. - Пал Палыч, можно позвонить ребятам?
- Звони. - Пал Палыч крепко пожал руку: - Поздравляю, Алексей!
- Спасибо.
Он позвонил мотористам:
- Экватор прошли!
"Кому ещё сообщить великую новость? Дядя Вася совсем недавно ушёл отдыхать. Жаль тревожить…"
- Можно отлучиться на минутку?
- Пять минут, не больше.
- Есть не больше!
Он стремглав полетел вниз. "Кого разбудить, кого обрадовать? Федоровского? Пашу? Зозулю?"
У самой столовой, в нескольких шагах от боцманской каюты, он услышал низкий нарастающий рёв.
Титанический удар потряс судно. Раздался хруст, треск. "Ваганов", будто ему переломили стальной хребет, рухнул носом вниз. Лёшку оторвало от палубы и швырнуло на переборку. Ухватиться за штормовой поручень он не успел и, свалившись, вкатился через распахнутые двустворчатые двери в столовую.
Погас свет. Где-то произошло короткое замыкание. Мрак и невесомость длились секунды, но почудились вечностью.
"Ваганов" зарылся в воду до тамбучины грузовой фокмачты. Корма вздыбилась; сверкающие лопасти гребного винта беспомощно завертелись в воздухе.
Где-то рядом завопили странным и жутким голосом: "В-в-вв!"
Цепляясь за столы и кресла, Лёшка выбрался в коридор.
Зозуля, в одних трусах, мокрый с головы до пят, изо всех сил тянул на себя дверную ручку. Будто там, как в клетке, бесновалось хищное страшилище, океанское чудо-юдо, которое пыталось вырваться.
Из вентиляционной дверной решётки по ногам боцмана хлестала вода.
Не соображая, что произошло, Лёшка стал помогать Зозуле и закричал:
- Вода!
Первым примчался артельный Левада.
- Коля! Николай Филиппович! Что с тобой? - Левада судорожно ощупал боцмана. - Ушибло тебя? Ранило?
Как ни очумел от всего происшедшего Лёшка, но столь неожиданное проявление Левадой тревоги за боцмана поразило его. Ведь они вечно подтрунивали друг над другом. И никогда ещё Лёшка не слышал, чтобы Зозулю называли по имени или по имени и отчеству.
Убедившись, что с боцманом ничего не случилось, Левада оторвал их от двери и навалился на неё плечом.
В коридор хлынул целый водопад.
Со всех сторон уже бежали матросы.
В боцманской каюте по самый комингс плескалась вода.
Волна вдавила двойную обшивку и выжала иллюминатор. В какие-то доли секунды в каюте всё перевернулось вверх дном. Боцман вылетел из койки вместе с матрацем. Нижний рундук открылся, и оттуда, как прибоем на песчаную отмель, вынесло меховой жилет, стёганку, вязаную шапочку и… малярные кисти.
Новенькие, нетронутые, дефицитные кисти! Макловицы, плоские, трафаретки, филёночные, флейцы. Боцман выхватывал их из воды и не выпускал из рук.
- А-а-а! - мстительно протянул Левада, возвратившись к прежнему тону. - Вот он где, твой загашник. "Нету, вышли все", да? А они тут! Обман всегда на чистую воду выйдет!
Боцман, не слушая его, вылавливал судовое имущество.
Старший матрос пробрался к повреждённому иллюминатору. Когда пришёл капитан, он доложил ему:
- Заделаем, вмятину подрихтуем, но герметичности не будет, хотя и постараемся.
- Постарайтесь. - И капитан Астахов ушёл наверх принимать доклады: что там ещё натворила волна № 21. Или четырнадцатая, или девятая.
Зозуля полностью овладел собой, узнал Лёшку.
- Почему здесь?
- Экватор, - невпопад объяснил тот.
- Марш на верхотуру!
Пал Палыч сделал Лёшке строгое внушение.
- Место вахтенного здесь. Там и без тебя управились бы.
С брюк стекала вода. "Надо переодеться или отжать набухшие штанины", - подумал Лёшка.
- Смотреть внимательней!
- Есть смотреть внимательней!
"Откуда она такая взялась?" - подумал Пал Палыч о водяной громадине, наделавшей столько шуму.
- Что там стряслось? - позвонил из машинного отделения вахтенный механик. - На кита наехали?
- Об экватор споткнулись.
Когда в боцманской каюте навели порядок - относительный, после-аварийный, - появился Паша Кузовкин. Босиком, в джинсах и спасательном жилете на голом теле. Увидев его, Зозуля начал заикаться:
- Пригот-товился уж-же?
- Готов, товарищ боцман, - трясясь мелкой дрожью, ответил Паша.
- Ну и иди. Иди! - рявкнул боцман.
- Куда? - Глаза Паши, круглые от страха, совсем выцвели.
- Куда собрался, Паша!
- Не бойся, не утонешь, ты же лёгкий, - ввернул артельный Левада.
- Почему? - Паша пугливо отпрянул назад.
- Тебе лучше знать, Па-ша. О своей шкуре только и хлопочешь. Иди, спасайся!
Паша дал ходу.
- Стой! - опомнился Зозуля. - Дело сперва сделай. Швабру в руки, Кузовкин! Чтобы ни пятнышка, ни капли в коридоре! - И уже спокойно, обращаясь к остальным: - Спасибо, ребята. Дальше я и сам управлюсь.
- Дай одну трафаретку и два флейца! - Левада не попросил, а потребовал.
- Принесу, потом… Сказал - значит, будет.
Не дал боцман сразу дефицитные кисти! Знал, что теперь уже всё равно: сколько ни проплавай на "Ваганове" или других судах, эпизод с кистями будет преследовать его всю моряцкую жизнь. Попробуй не дать что-нибудь, сразу получишь в ответ: "Потопа ждёшь? Ну-ну!"
Он услышал эту фразу очень скоро. Соломоновы острова оградили "Ваганова" от буйного тихоокеанского простора. Заштилило, будто в озере под Кавголово. Можно было заканчивать окраску главной палубы. Боцман, старший матрос и Федоровский работали валиковыми кистями, остальные красили малярными ручниками труднодоступные места: широким цигейковым валиком на длинной палке в щель не залезешь.
Из трёх обещанных новых кистей Зозуля принёс лишь две.
- А флейц? - язвительно напомнил Левада. - Опять двадцать первую волну ждать?
МОБАЛИШТО
В океане нет почтовых ящиков. Моряки не пишут писем, а посылают радиограммы. И ответы получают только по эфиру.
Связь судна с пароходством, портами, другими судами, связь моряка с домом - всё в руках радиста. Он посвящен в служебные и семейные тайны, официальное лицо, личный поверенный.
За восемнадцать лет плавания Николаев передал и принял десятки тысяч депеш, миллионы знаков.
Письма измеряются страницами, телеграммы - количеством слов, радиограммы - знаками. По международному коду Морзе, радиоазбуке, буква состоит из нескольких знаков. "А" - из двух, "Б" - из четырёх… И цифры из знаков. Чтобы передать "1", надо пять раз нажать на радиотелеграфный ключ. Единица "пишется" одной точкой и четырьмя тире. Точка же, как и другие знаки препинания, закодирована шестью знаками! Вот такая азбука.
Для непосвящённого "морзянка" - сплошной писк. При атмосферных помехах, слабой слышимости и короткой точки от длинного тире не отличить: разница между ними - десятые, а то и сотые доли секунды. Но опытные радисты слушают, будто глазами текст видят или под диктовку пишут, от руки, а то и сразу на машинке печатают. Это не просто, требует большого нервного и физического напряжения.
А пробиться сквозь плотное месиво радиосигналов всей планеты к своей, единственной для тебя станции? Тут нужны большое профессиональное мастерство, настойчивость и сильная воля.
Часто приходится радировать не на прямую, а через посредника. Вот и сейчас какой-то танкер, долго и бузуспешно добивавшийся Ленинграда, наткнулся на "Ваганова".
"Выручи, друг! Перекантуй в центр парочку депеш!"
"Срочное?"
"Очень!"
"Давай".
Перепоручив начальнику радиостанции "Ваганова" свои радиограммы, неизвестный Николаеву Сидоров Сеня, из молодых видно, спросил:
"Вы где сейчас?"
"К Австралии подходим".
Танкер раз в двадцать был ближе к Ленинграду, чем "Ваганов".
Сеня Сидоров онемел, потом стал оправдываться.
Николаев быстро отстучал:
"Всё. Не мешай мне. Привет!"
Ленинград велел ждать. Восьмая очередь.
"Я из Австралии! - напомнил Николаев. - Приём".
"Ты, Николаев?"
"Я. Анюта?.. По почерку узнал".
"Привет. Третья очередь. Раньше не смогу".
"Понятно".
Он снял с головы наушники, расстегнул рубашку до самого пояса, повернулся вместе с креслом к дивану.
Свайка, высунув язык, насторожила уши.
- Жарища, а?
Свайка приподняла острую мордочку и опять уронила на лапы.
- Тропики. Никуда не денешься, дружок. Но тебе-то чего здесь страдать? Шла бы в каюту, там прохладнее.
На несерьёзные разговоры Свайка не отвечала. Совместная вахта с хозяином стала для неё служебной обязанностью.
- Ну спасибо за компанию. Завтра Брисбен, по твёрдой земле погуляем. Может, на звёзды поглядим?
Они вышли на крыло, под чужое, незнакомое небо. Перевёрнутый ковш Большой Медведицы лежал на горизонте. Серебряное лунное "С" завалилось на спину, выставив вверх острые рога. Полярной звезды не было. Исчезла и Малая Медведица. В иссиня-чёрном небе сверкали мириады других светил, невидимых в Северном полушарии.
Над грузовой фок-мачтой висел Южный Крест.
- Вон оно, знаменитое созвездие! Туда смотри, дружок. Вперёд и выше.
- Где-где, Василий Яковлевич, крест этот самый?
После светлой рубки глаза не сразу освоились с темнотой. В двух шагах стоял Паша Кузовкин.
- Фу-ты! - выдохнул Николаев и рассмеялся: - Подумал, что Свайка заговорила… Почему не спишь?
- Джинсы стираю, Василий Яковлевич. А собаки, они по-человечески не могут. У них рефлексы условные, академика Павлова.
- Образованный ты парень! Только каким же образом у собак рефлексы академика?
- Не точно я выразился, Василий Яковлевич.
- Ты и в радиограммах путаник великий. Номер почтового отделения забываешь, а слов лишних - целый вагон. Часами разгружаю.
За редким исключением, все радиограммы, с берега в море, с моря на берег, походили друг на друга, как близнецы. Особенно праздничные. И сейчас на столе лежала стопка листков, заполненных разными почерками, всевозможными чернилами, но об одном и том же: "Перешли экватор".
Только Лёша написал не "перешли", не "пересекли", а перерулил.
- Я, Василий Яковлевич, в этот раз очень даже коротко сделал. Учёл ваши замечания, - сказал Паша довольным голосом.
- Да? Поглядим. Не читал ещё твоей депеши.
Через несколько минут Николаев позвал из рубки:
- Паша! Зайди. Ну-ка, продекламируй вслух своё сочинение.
- "Дорогие МОБАЛИШТО прошёл экватор ваш моряк Павел Кузовкин". Восемь слов. Не считая адреса, конечно. Короче не получилось. Разве что фамилию свою вычеркнуть? В семье-то один я моряк.
Паша потянулся к ручке.
- Не спеши. Фамилию убрать недолго. А вот что такое МОБАЛИШТО?
- МОБАЛИШТО?
- Оно самое.
- Мама, отец, бабушка, сестрёнки: Аня, Лиля, Ирина, брат Шурик и тётя Оля, - с обезоруживающей простотой расшифровал Паша.
- А других родственников у тебя нет?
- Есть, Василий Яковлевич! Но они в деревне живут, далеко. - Жаль. Сразу бы весь твой род в одно слово втиснули.
Ти-ти-тии, тии-ти, ти-ти-ти, тии-тии-ти-тии!.. - полилось из динамика.
Николаев взял наушники.
Паша почтительно, на цыпочках вышел из святая святых.
Ленинград вызывал теплоход "Ваганов".
Две точки и тире; тире и точка; три точки; два тире, точка, тире. Четыре буквы азбуки Морзе: unsq, у-эн-эс-кю.
В мировом океане десятки тысяч судовых радиостанций, ещё больше их на берегу. И у каждой свои позывные. Из цифр и букв или только из букв. Радиостанция теплохода "Ваганов" значилась под шифром UNSQ.
Николаев отзывался на уэнэскю, как на собственное имя. Случалось ждать своей очереди часами. Не выключая приёмник, Николаев вытягивался на диване, отдыхал. Глубокой ночью лёжа заснуть не долго. Динамик ни на минуту не умолкал, но морзяночная какофония не мешала. Николаев как бы не слышал её. Стоило же хоть раз промелькнуть звуковой молнией unsq, он вскакивал мгновенно. Будто в самое ухо крикнули: "Вася!"
Ещё не проснувшись толком, Николаев хватался большим и указательным пальцами за белый рычажок ключа и, как скрипач, склонив голову набок, с неуловимой для глаз скоростью отстукивал:
"Unsq слушает!"
Ответив Ленинграду, Николаев сказал через плечо своей помощнице: "Будем принимать".
Свайка громко зевнула: долгая, мол, история. Она удивительно быстро освоилась в рубке и обычно дремала в уголке дивана. Гудение аппаратуры, щёлканье реле, разновысокий писк, цоканье, заунывное свистенье, похожее на короткий вой, треск атмосферных разрядов не вызывали никакой реакции. Для Свайки все эти звуки были чужими и недоступными.
Хозяин выбивал из серой коробочки рычание: "Тыр-тырр-тыр". Низко, сердито. Отвечал ему высокий, писклявый голосок: "Пи-пии-пи-пи". Ластится, оправдывается, уговаривает, подлизывается. А хозяин опять: "Тырр-тыр-тырр".
Первое время и Свайка помогала рычать, но ей запретили вмешиваться в разговоры с другим миром, откуда не проникали даже запахи.
Из Ленинграда радиограмм было немного, только служебные. Николаев принял их на машинку. Потом отстучал свои.
"Какой "мобалишто"?" - переспросил Ленинград.
"Обыкновенный МОБАЛИШТО. Поняли правильно. У меня все".
Свайка зажмурила глаза и тотчас погрузилась в очередной собачий сон. Нежно повизгивая, она слабо шевелила пушистым хвостом, но вдруг приоткрыла один глаз, второй, и хвост вовсю заходил по дивану. Пришёл Лёшка, друг хозяина, и значит, её друг.
Николаев поднял брови:
- Радиограмму? Опоздал, теперь до утра пролежит.
- А ту, что… уже передали?
- "Перерулил экватор"? Конечно. Изменить хотел? - догадался Николаев. - Вместо "перерулил" - "пересек", конечно?
- Ага. - Лёшка и головой мотнул утвердительно. Поразмыслив, он решил, что "пересекли" скромнее и понятнее.
- Не расстраивайся! Так даже лучше: пе-ре-ру-лил. Присаживайся, Лёша. Опять в ночь с Пал Палычем?
- Меня освободили от ходовых вахт. Пока экзамен не сдам.
- Ну и правильно. Готов?
Лёшка неопределённо повёл плечами.
- Пал Палыч говорил, что ты хорошо подготовился. С английским у нас тоже нормально. Азбуку не забыл? Ну-ка. - Николаев быстро отстучал что-то карандашом по столу.
- Ещё раз, - попросил Лёшка. Он понял все буквы, но слово - абракадабра какая-то!
Николаев, откровенно улыбаясь, застучал медленно: тук, тук-тук, тук, тук-тук, тк, тк, тк-тк, тук…
- М - о - б - а… Не выходит, опять ерунда.
- Плохо, плохо, - деланно строго сказал Николаев и встал. - Семафором попробуем. Принимай.
Лёшка тоже поднялся на ноги.
Николаев помахал над головой руками: "Вызываю!" Лёшка тотчас отсемафорил: "Принимаю!"
Руки Николаева замельтешили, как крылья у мельницы. Лёшка описал правой рукой замкнутую окружность: "Принять не могу". И тогда Николаев рассмеялся, чем ещё больше смутил Лёшку.
- А Ленинград принял! Что у тебя получилось?
- МОБАЛИШТО какое-то…
- Не какое-то, а какие-то. Впрочем, и не какие-то, а известные люди, родственники, полная семья.
- Чья? У нас такого нет на судне. Митрохин, Макаров…
- Есть, да не скажу. Служебная тайна.
Возвратившись в каюту, Лёшка спросил Пашу:
- Кто у нас Мобалишто?
- А что? - насторожился Паша.
- Ничего. Фамилию такую сегодня услыхал.
Паша сообразил, что Лёшка слыхал, да не всё.