Весь просторный, окруженный массивными каменными колоннами внутренний двор мемфисского храма Исиды был полон народу, пришедшего взглянуть на таинства Великой Богини. Сам Башуров вместе со жрецами высшего ранга взирал на представление со стороны бокового притвора, и при взгляде на горячо сопереживающую толпу презрительная усмешка кривила его лицо, - что может разуметь это людское стадо, способное лишь жрать, пить и творить себе подобных? Будучи херихебом, он был посвящен в высшую мудрость богов и смотрел на простых людей с брезгливой жалостью - стадо, нуждающееся в пастухе. Он имел титул Старейшины Зала и носил храмовое имя Месреф.
Тем временем Исида, собравшая воедино останки мужа и не нашедшая только фаллос, создала его из частей разрезанного тела Осириса, и - о чудо! - восставший бог вернулся и дал жизнь Гору.
Толпа возликовала.
- О Осирис, царь царей, господин всего! Теперь ты владыка Дуата, солнце мертвых, дарующее вечность! Гор же - восходящий источник сияния!
Затем изображающие богов жрецы стали помогать воскресшему Осирису:
- Поднимайся, Осирис, Исида держит твою руку, о Осирис, Нефтида держит твою руку, так иди между ними. Небо дается тебе, земля дается тебе, и поля тростника, и холм Гора, и холм Сета…
Наконец на востоке над горизонтом появилась Сотис. Дружно затрубили шушанудуры, и ликующая толпа пала на свои животы…
За внешним символизмом культа простолюдины не могли разглядеть истины. В отличие от них и Месреф, и окружавшие его жрецы знали, что изувеченный Осирис являл собою божественное устремление, которое стараниями проклятого Сета заблудшее людское племя разменяло на скоротечные земные радости.
Исида-интуиция побуждает избранных искать утраченные части Осириса, но только Сфинкс реально указует, как можно сделать это. Искать следует, используя магические добродетели, завещанные Тотом, мудрейшим ибисоголовым лунным богом: быть смелым, как орел, молчаливым, как бык, знающим, как человек, и пылким, как лев.
"Такое сочетание давно уже стало редкостью. - Месреф искоса глянул на сгорбленную фигуру верховного жреца в одеянии с изображением звезд, и на его гладко выбритом лице промелькнула тень ненависти. - О боги, зачем вы помогаете недостойным?"
Тем временем посвятительная часть празднества закончилась. Из-за колонн появились служительницы Исиды, держа в руках мистические веялки, напоминавшие по форме женский детородный орган. К ним присоединились жрецы младших степеней посвящения, потрясавшие священными ключами тау, выполненными в форме приапа и открывавшими, по поверью, любые двери. Затем вынесли огромное изображение глаза Гора, символизирующего отношения между полами, и вывели священную корову, за которой шла служительница, подняв над головой главный символ Осириса - огромный фаллос из эбенового дерева и золота.
На подобных празднествах Месреф присутствовал много раз и хорошо знал наперед, что будет дальше. Скоро вся толпа двинется в торжественное шествие, во главе которого жрецы будут нести фигуру Осириса с огромным вздыбленным приапом, затем женщины, чтобы уберечься от бесплодия, станут публично обнажать свое тело перед священным быком Аписом, черным, с белым пятном на лбу, выбранным согласно двадцати девяти признакам из тысяч других, а потом юные девушки во множестве понесут на алтарь Исиды свою красоту. Девственность их заберут младшие жрецы, старшим достанутся деньги, а ближе к ночи, когда зажгутся факелы и звездное небо закроет дурманящий дым аравийских благовоний, в подземном ярусе храма женщины Черной страны в честь всесильной богини будут продавать себя и приобщаться к таинствам священного разврата.
Что ж удивительного в том? Испокон веков проституция процветала на берегах священного Нила, ведь еще тысячу лет назад сын Ра Хуфу, истощив казну при возведении горизонта, отдал в притон свою дочь. Ее любовь оплачивали каменными глыбами, так строительство было завершено. "Какое будущее может быть в стране, где грех положен даже в основание святыни! - Склонив наголо обритую голову, Месреф с отвращением взглянул на откровенно непристойные телодвижения женщин в толпе и, заметив сладострастное выражение на морщинистом лице Верховного Мистика, от бешенства скрипнул зубами. - И справедливость навряд ли сыщется в египетской земле!"
Нет тайны в том, почему Великим Иерофантом стал не он, а этот бесполезный сгорбленный старик, неспособный заставить даже грозовую тучу разразиться ливнем, - не все состоят в родстве с царской сестрой. И хотя Месреф был могущественным херихебом, Старейшиной Зала, он так и остался всего лишь Хранителем Сокровищницы храма.
"О Серкет, где твое жало?" Месреф вдруг явственно ощутил, что никчемное это празднество затянулось. Больше всего на свете захотелось ему сейчас снова заняться прерванной расшифровкой странных Бау-Ра, начертанных на золотой плите, которую десять восходов тому назад нашли в древнем фундаменте храма Птаха, лучезарного владыки Мемфиса.
Тамошние жрецы, разуверясь в собственных силах, а также будучи наслышаны о способностях Месрефа, обратились к нему за помощью, и не напрасно. Уже совершенно ясно, - что надпись касается основателя государства египетского первого фараона божественной династии Менеса. Предания говорят, что первый царь Верхней и Нижней земли был способен влиять на разливы Нила, одним движением ладони останавливал полчища колесниц, знал, где лежат истоки добра и зла.
Все это ему поведал великий Тот, бог мудрости и счета, луноголовый. Быть может, найденные письмена откроют эту тайну и зрящая Маат поможет ему, Месрефу, прикоснуться к нетленной истине.
"О боги!" Башуров вздрогнул, в его ноздри ворвался запах пота, смешанного с мускусом, и почтительный голос младшего жреца прервал ход его размышлений:
- Досточтимый Месреф, да дадут тебе боги вечность без срока, бесконечность без предела! Соблаговоли принять первые дары Исиды!
Облаком надвинулся благовонный дым, Башуров глубоко вдохнул, смежил веки, а открыл глаза уже в коммунальной петербургской квартире, рядом с постелью умирающей матери.
"Ну и ну!" С минуту Виктор Павлович сидел в недоумении, пытаясь осознать привидевшееся, потом тихонько позвал:
- Мама, ты спишь?
Ксения Тихоновна не шевелилась, глаза ее были широко открыты, лишенные всякого выражения, они неподвижно смотрели куда-то вдаль, на губах застыла жутковатая саркастическая усмешка.
- Мама… - Горло киллера что-то мягко стиснуло; чувствуя, как глаза застилает горячая пелена, он припал губами к материнской руке, но тут же отпрянул. Лицо его исказила гримаса ужаса и отвращения: одного пальца на ее руке не хватало, того, на котором раньше она носила кольцо. Теперь на этом месте был отвратительного вида обрубок с содранной кожей и окровавленной, наискось перекушенной костью.
"Что за чертовщина! - Башуров инстинктивно схватился за свой указательный палец, с силой потянул кольцо, но оно сидело так плотно, словно носили его лет десять не снимая. - Хичкок прямо-таки". Осознав, что обычным путем избавиться от материнского подарка вряд ли сейчас удастся, киллер оставил попытки - ерунда, потом - и вышел к тете Паше.
Тетя Паша сразу все поняла, заголосила негромко, запричитала, засуетилась, и вскоре Виктор Павлович на собственном опыте убедился, что убрать человека в России гораздо проще, чем отправить его в последний путь. Надо собрать справки от врача, из морга, из загса и потом уж только договариваться с халтурщиками из похоронного бюро. Самой покладистой инстанцией на этой извилистой дорожке оказалась церковь Воскресения Христова, что на Обводном канале.
- Привозите усопшую. - Академически поставленный мужской голос заставил Башурова отодвинуть трубку подальше от уха. - Отпоем в лучшем виде, как закажете, панихида согласно уставу, подвезете с вечера - заберете утром.
- Спасибо.
Виктора Павловича передернуло. В голове его внезапно раздалось заунывное пение на древнем языке: "С миром, с миром, на запад, в Абидос",- и взору предстали крутые мрачные взгорья на левом берегу Нила, испещренные отверстиями склоны которых служили местом захоронений. С быстротой молнии надвинулись вдруг освещенные факелами стены покоев, зарябило в глазах от многоцветья восковых красок, и он явственно ощутил затхлый запах тысячелетий.
"Тьфу ты, черт, опять хреновина какая-то". Ликвидатор энергично потер лицо, пощипал себя за уши, пытаясь вернуться в родной двадцатый век, а между тем в дверь позвонили. Кинувшаяся открывать тетя Паша вернулась с суетливым молодым человеком, одетым неброско, но дорого, это был агент из похоронной конторы, которого Башуров вызвал на дом. Виктор Павлович был краток, - оплатив похороны по высшему разряду, он добавил сотню баксов чаевых и пристально глянул агенту в глаза:
- Только вы уж не разочаруйте меня, пожалуйста.
Тот молча кивнул, что-что, а в людях он разбирался, - работа такая. За окнами тем временем стемнело, осенний день подходил к концу, и Виктор Павлович внезапно почувствовал смертельную усталость. Больше всего на свете ему хотелось сейчас завалиться спать, - наверное, это и есть первый признак приближающейся старости…
- Пойду я, тетя Паша. - Он сунул тете Паше в цепкую заскорузлую ладонь пачку пятидесятирублевок. - Насчет поминок прикиньте, чего сколько, если не хватит, еще найдем.
Тетя Паша, казалось, не слушала, она уставилась Башурову на перстень, глаза ее округлились, губы горячечно зашептали:
- Господи, помилуй, Господи, помилуй, святые угодники, Исусе Христе, спаси и сохрани нас грешных…
Больше здесь делать было нечего. На улице Башуров вновь очутился под нудным осенним дождем, забрался в машину и, пока грелся двигатель, привычно стал преображаться в академического мужа. Настроение было хуже некуда, однако, несмотря на усталость и эмоциональную встряску, ему здорово хотелось есть. Уже на Лиговке, высматривая, где бы поужинать, Виктор Павлович перестроился слишком близко от белого "опель-сенатора". Ничего страшного, собственно, не случилось, однако водитель иномарки долго слепил Башурова дальним светом, затем обогнал и, подставив задний бампер, заставил резко дать по тормозам. Тут же хлопнули задние дверцы, из "опеля" выскочили двое дюжих молодцов и энергичным шагом направились к Борзому:
- Ты как ездишь, пидор гнойный?
Один из них, лысый, с трехдневной щетиной и квадратной челюстью, уже готов был вытряхнуть "профессора" из машины, но тот его опередил. С силой распахнув дверцу, Башуров рассчитанным движением угодил острым краем нервному молодому человеку прямо в пах. Того согнуло, пока он, захлебываясь, ловил губами воздух, Борзый выскользнул из "девяносто девятой" и секущим ударом ребром ступни с ходу заехал второму по коленному суставу.
Явственно хрустнули кости, дюжий молодец, грузно оседая на мокрый асфальт, заорал благим матом, но ликвидатор пнул его прямо в раззявленный рот, и крик захлебнулся. В этот миг снова хлопнули дверцы иномарки, на этот раз передние, и на подмогу братанам кинулся водитель. В его руке поблескивал лезвием свинокол - острый ножичек солидных размеров с "усами" и кровостоком.
Выскочил из "опеля" и четвертый, и, хотя он решительных действий пока не предпринимал, Борзый, фиксируя поле боя периферическим зрением, сразу понял, что из всех он самый опасный.
Тем временем лысый, столь болезненно отреагировавший на водительскую дверцу "девяносто девятой", получил мощный апперкот в челюсть, и Башуров сразу же швырнул его под ноги вооруженному свиноколом водиле. Падать тот не умел: едва не напоровшись на собственный нож, грузно растянулся поверх бесчувственного тела коллеги, тут же получил от ликвидатора удар ботинком по голове и расслабленно замер.
- Даже не пытайся, - Виктор Павлович вдруг совершенно явственно почувствовал, как четвертый вытаскивает ствол, - голову оторву.
Пальцы на рифленой рукояти разжались, пистолет снова скользнул в глубину кармана: видимо, в голосе и выражении лица "профессора" было что-то чрезвычайно убедительное.
А ученый муж тем временем подобрал с асфальта свинокол и, перехватив поудобнее, метнул в заднее колесо "опеля". Без малейшего сопротивления, будто масло, острие ножа прошило покрышку, сразу же злобно зашипел выходящий наружу воздух.
- На глаза мне больше, ребятишки, не попадайтесь, не надо. - Мрачным взглядом окинув поле боя, Башуров полез в машину. - Пожалеете.
Настроение его существенно улучшилось: видимо, весь накопленный за день адреналин выплеснулся в действие, и, с удивлением обнаружив, что спать совершенно расхотелось, он без приключений добрался до гостиницы. Припарковавшись неподалеку от входа, Виктор Павлович поднялся в свои апартаменты, сменил осточертевший костюм на джинсы и свитер и, подгоняемый желудочным соком, чуть ли не бегом устремился в ресторан.
С недоумением воспринял халдей странное сочетание широких плеч, могучей шеи и благообразной профессорской физиономии, однако заказ принял профессионально, быстро и молча. Ликвидатор же сглотнул внезапно набежавшую от перечисленных разносолов слюну и начал потихоньку осматриваться.
Народу в зале было немного. За двумя дальними столиками степенно зависала братва, у окошка небольшая кучка пожилых, солидно-пузатых лиц кавказской национальности мирно цокала и шипела на одном из горных диалектов, да в уголке яки-то гарны хлопцы, дальнобойщики видать, смачно заедали горилку салом в шоколаде, проникновенно чокаясь зажатыми в грязных пальцах фужерами:
- Хай живе!
Сцена еще была пуста, но у барной стойки уже начинали собираться работницы постельного фронта. Скучая, они изредка перебрасывались короткими репликами, курили, цедили через соломинку слабенькие коктейли, чтобы не набраться раньше срока.
Наконец Башурову принесли заказ. Он сразу налил себе сто пятьдесят "Столичной", не закусывая, помянул мать и, чувствуя, как внутри начинает разливаться живительное тепло, приступил к крабовому салату и ассорти из морепродуктов.
Однако спокойно закончить ужин Виктору Павловичу не удалось. Когда он уже доедал чудесное жаркое из молодого барашка с зеленью и помидорами, халдей с непроницаемым лицом поставил на стол бутылку хорошего французского коньяка:
- Вам презент, от дамы за крайним столиком. - Он повел острым подбородком, и Башуров напоролся взглядом на двух матрон. Одна, довольно привлекательная, рубенсовских кондиций, многообещающе косила глазом и загадочно улыбалась. Вторая, еще более выраженных кондиций, игриво покачивала ножкой и рассматривала ликвидатора сквозь желтую жидкость в бокале.
"Везет мне на настоящих русских красавиц" Борзый с обреченностью кивнул - ежу понятно что спокойно съесть шашлык из осетрины теперь не удастся, - и поднял глаза На официанта:
- Скажите ей спасибо.
Он не ошибся. Вскоре прямо над ухом прозвучало хрипловато-волнующее:
- Спасибо - это много. Возражать не будете? - И напротив уселась та, которая косила глазом.
На вид ей было чуть за тридцать, короткие русые волосы, вздернутый носик, бриллиантовые семафоры в ушах. С фигурой тоже все в порядке - всего везде предостаточно.
- Знаете, вы мне напоминаете Пушкина. - Красавица не мигая уставилась Виктору Павловичу прямо в переносицу, ее круглые зеленые глаза горели нежностью. - Вы, наверное, тоже пишете? Признайтесь, признайтесь, ведь пишете же, да? - Она громко сглотнула слюну, закашлялась и попросила налить. - Давайте за вас, чтоб вам… Чтоб нам…
"Нет, это надолго". Башуров вздохнул и, в надежде отвязаться, поволок красавицу к себе в номер. Общался ликвидатор с ней сурово, по-спартански, - со спины, чтобы не дай бог в порыве страсти не нарушила его профессорскую внешность. Собачья поза, собачья скука.
"Господи, бывают же такие дуры. - С чувством невыразимого облегчения посадив красавицу в такси, Борзый весело взбежал к себе по ступенькам лестницы. - Весь интеллект в органах малого таза". После гостьи в комнате витал густой коктейль ароматов: горьковато-приторного "Пуазона", терпкого женского пота и коньяка, и, открыв окно нараспашку - иначе будет не уснуть, - ликвидатор пошел в ванную. Содрал камуфляж с черепа, аккуратно отклеил усы и бороду, залез под душ. Монотонно, словно дождь за окнами, забарабанили по плечам горячие водяные струи, тело и мысли приятно расслабились, события дня начали отодвигаться куда-то далеко-далеко, и, чувствуя, что засыпает, Башуров пошлепал босыми ногами к кровати.