Он весь трясся, весь дрожал, его тоненькое тельце ходуном ходило под бархатным костюмом, а из голубых глазенок текли потоки слез.
- Толя! Сейчас же замолчи! Слышишь, сию же минуту перестань реветь! - прикрикнула на него гувернантка.
- А вы не будете Лену трогать? - всхлипывая, прошептал мальчик.
- Не твое дело! Ступай в детскую! - снова закричала Бавария и взмахнула надо мною отвратительным пучком прутьев.
Но тут случилось то, чего не ожидали ни я, ни она, ни сам Толя: глаза у мальчика закатились, слезы разом остановились, и Толя, сильно пошатнувшись, изо всех сил грохнулся в обмороке на пол.
Поднялся крик, шум, беготня, топот.
Гувернантка бросилась к мальчику, подхватила его на руки и понесла куда-то. Я осталась одна. Я была очень благодарна милому мальчику за то, что он спас меня от позорного наказания, и в то же время я готова была быть высеченной противной Баварией, лишь бы Толя остался здоров.
Размышляя таким образом, я присела на край сундука, стоявшего в кладовой, и сама не знаю как, но сразу заснула, измученная перенесенным волнением.
* * *
- Тс! Ты не спишь, Леночка?
Что такое? Я в недоумении открываю глаза. Где я? Что со мною?
Лунный свет льется в кладовую через маленькое окошко, и в этом свете я вижу маленькую фигурку, которая тихо прокрадывается ко мне.
На маленькой фигурке длинная белая сорочка, в каких рисуют ангелов, и лицо у фигурки - настоящего ангелочка. Но то, что фигурка принесла с собою и протягивала мне своей крошечной лапкой, никогда не принесет ни один ангел. Это что-то - не что иное, как огромный кусок ливерной колбасы.
- Ешь, Леночка! - слышится мне тихий шепот, в котором я узнаю голосок моего недавнего защитника Толи. - Ешь, пожалуйста. Ты ничего еще не кушала с обеда. Я подождал, когда они все улягутся, и Бавария тоже, пошел в столовую и принес тебе колбасу из буфета.
- Но ведь ты был в обмороке, Толечка! - удивилась я. - Как же тебя пустили сюда?
- Никто и не думал меня пускать. Вот смешная девочка! Я сам пошел. Бавария уснула, сидя у моей постели, а я к тебе… Ты не думай… Ведь со мной часто это случается. Вдруг голова закружится, и - бух! Я люблю, когда со мною это бывает. Тогда Бавария пугается, бегает и плачет. Я люблю, когда она пугается и плачет, потому что тогда ей больно и страшно. Я ее ненавижу, Баварию, да! А тебя… тебя… - Тут шепот оборвался разом, и вмиг две маленькие захолодевшие ручонки обвили мою шею, и Толя, тихо всхлипывая и прижимаясь ко мне, зашептал мне на ухо: - Леночка! Милая! Добрая! Хорошая! Прости ты меня, ради Бога… Я был злой, нехороший мальчишка. Я тебя дразнил. Помнишь? Ах, Леночка! А теперь, когда тебя мамзелька выдрать хотела, я разом понял, что ты хорошая и ни в чем не виновата. И так мне жалко тебя стало, бедную сиротку! - Тут Толя еще крепче обнял меня и разрыдался.
Я нежно обвила рукою его белокурую головку, посадила его к себе на колени, прижала к груди. Что-то хорошее, светлое, радостное наполнило мою душу. Вдруг все стало так легко и отрадно в ней. Мне казалось, что сама мамочка посылает мне моего нового маленького друга. Я так хотела сблизиться с кем-нибудь из детей Икониных, но в ответ от них получала одни только насмешки и брань. Я охотно бы все простила Жюли и подружилась с нею, но она оттолкнула меня, а этот маленький болезненный мальчик сам пожелал приласкать меня. Милый, дорогой Толя! Спасибо тебе за твою ласку! Как я буду любить тебя, мой дорогой, милый!
А белокуренький мальчик говорил между тем:
- Ты прости мне, Леночка… все, все… Я хоть больной и припадочный, а все же добрее их всех, да, да! Кушай колбасу, Леночка, ты голодна. Непременно кушай, а то я буду думать, что ты все еще сердишься на меня!
- Да, да, я буду кушать, милый, милый Толя!
И тут же, чтобы сделать ему удовольствие, я разделила пополам сочную ливерную колбасу, одну половину отдала Толе, а за другую принялась сама.
В жизни моей никогда не ела я ничего вкуснее!
Когда колбаса была съедена, мой маленький друг протянул мне ручонку и сказал, робко поглядывая на меня своими ясными глазками:
- Так помни же, Леночка, Толя теперь твой друг!
Я крепко пожала эту запачканную ливером ручонку и тотчас же посоветовала ему идти спать.
- Ступай, Толя, - уговаривала я мальчика, - а то явится Бавария…
- И не посмеет ничего сделать. Вот! - прервал он меня. - Ведь папа раз и навсегда запретил ей волновать меня, а то у меня от волнения случаются обмороки… Вот она и не посмела. А только я все-таки пойду спать, и ты иди тоже.
Поцеловав меня, Толя зашлепал босыми ножонками по направлению к двери. Но у порога он остановился. По лицу его промелькнула плутоватая улыбка.
- Спокойной ночи! - сказал он. - Иди и ты спать. Бавария давно уж заснула. Впрочем, и совсем она не Бавария, - прибавил он лукаво. - Я узнал… Она говорит, что она из Баварии родом. А это неправда… Из Ревеля она… Ревельская килька… Вот она кто, мамзелька наша! Килька, а важничает… ха-ха-ха!
И, совсем позабыв о том, что Матильда Францевна может проснуться, а с нею и все в доме, Толя с громким хохотом выбежал из кладовой.
Я тоже следом за ним отправилась в свою комнату.
От ливерной колбасы, съеденной в неурочный час и без хлеба, у меня во рту оставался неприятный вкус жира, но на душе у меня было светло и радостно. В первый раз со смерти мамочки у меня стало весело на душе: я нашла друга в холодной дядиной семье.
* * *
На следующее утро, лишь только я проснулась, как в комнату ко мне вбежала Дуняша.
- Барышня! Сюрприз вам! Скорее одевайтесь и ступайте в кухню, пока мамзель еще не одевшись. Гости к вам! - добавила она таинственно.
- Гости? Ко мне? - удивилась я. - Кто же?
- А вот догадайтесь! - усмехнулась она лукаво, и тотчас же лицо ее приняло грустное выражение. - Жаль мне вас, барышня! - проговорила она и потупилась, чтобы скрыть слезы.
- Жаль меня? Почему, Дуняша?
- Известно почему. Обижают вас. Вот давеча Бавария… то бишь Матильда Францевна, - наскоро поправила себя девушка, - как на вас накинулась, а? Розог еще потребовала. Хорошо, что барчук вступился. Ах вы, барышня горемычная моя! - заключила добрая девушка и неожиданно обняла меня. Потом быстро смахнула передником слезы и произнесла снова веселым голосом: - А все же одевайтесь скорее. Потому сюрприз вас на кухне ждет.
Я заторопилась, и в каких-нибудь двадцать минут была причесана, умыта и помолилась Богу.
- Ну, идемте! Только будьте поаккуратнее. Меня не выдавать! Слышите? Мамзель на кухню ходить, сами знаете, не дозволяет. Так вы поаккуратнее! - весело шептала мне по пути Дуняша.
Я обещала быть "поаккуратнее" и, сгорая от нетерпения и любопытства, побежала на кухню.
Вот и дверь, запятнанная жиром… Вот я широко распахиваю ее - и… И правда сюрприз. Самый приятный, какого я и не ожидала.
- Никифор Матвеевич! Как я рада! - вырвалось у меня радостно.
Да, это был Никифор Матвеевич в новеньком, с иголочки кондукторском кафтане, в праздничных сапогах и новом поясе. Должно быть, он умышленно принарядился получше, прежде чем прийти сюда. Около моего старого знакомого стояли хорошенькая быстроглазая девочка моих лет и высокий мальчик с умным, выразительным лицом и глубокими темными глазами.
- Здравствуйте, милая барышня, - приветливо произнес, протягивая мне руку, Никифор Матвеевич, - вот и снова свиделись. Я вас как-то случайно на улице встретил, когда вы с вашей гувернанткой и сестрицей из гимназии шли. Проследил, где вы живете, и вот к вам и нагрянул. И Нюрку с Сергеем знакомиться привел. Да и напомнить вам, кстати, что стыдно друзей забывать. Обещались приехать к нам и не приехали. А еще у дяденьки лошади свои. Могли бы когда попросить к нам проехаться? А?
Что я могла ему ответить? Что я не только не могу попросить дать мне прокатиться, но и пикнуть не смею в доме дяди?
К счастью, меня выручила хорошенькая Нюрочка.
- А я такой точно и представляла себе вас, Леночка, когда мне про вас тятя рассказывал! - произнесла она бойко и чмокнула меня в губы.
- И я тоже! - вторил ей Сережа, протягивая мне руку.
Мне разом стало хорошо и весело с ними. Никифор Матвеевич присел на табурет у кухонного стола, Нюра и Сережа - подле него, я перед ними - и мы заговорили все разом. Никифор Матвеевич рассказывал, как по-прежнему катается на своем поезде от Рыбинска до Питера и обратно, что в Рыбинске мне все кланяются - и дома, и вокзал, и сады, и Волга, Нюрочка рассказывала, как ей легко и весело учиться в школе, Сережа хвастал, что скоро окончит училище и пойдет учиться переплетать книги. Все они были так дружны между собою, такие счастливые и довольные, а между тем это были бедняки, существовавшие на скромное жалованье отца и жившие где-то на окраине города в маленьком деревянном домике, в котором, должно быть, холодно и сыро подчас.
Я невольно подумала, что есть же счастливые бедняки, в то время когда богатые дети, которые не нуждаются ни в чем, как, например, Жорж и Нина, ничем никогда не бывают довольны.
- Вот, барышня, когда соскучитесь в богатстве да в холе, - словно угадав мои мысли, произнес кондуктор, - то к нам пожалуйте. Очень рады будем вас видеть…
Но тут он внезапно оборвал свою речь. Стоявшая у дверей настороже Дуняша (кроме нас и нее, никого не было в кухне) отчаянно замахала руками, делая нам какой-то знак. В ту же минуту дверь растворилась, и Ниночка в своем нарядном белом платьице с розовыми - бантами у висков появилась на пороге кухни.
С минуту она стояла в нерешительности. Потом презрительная улыбка скривила ее губы, она прищурила глазки по своему обыкновению и протянула насмешливо:
- Вот как! У нашей Елены мужики в гостях! Нашла себе общество! Хочет быть гимназисткой и водить знакомство с какими-то мужиками… Нечего сказать!
Мне стало ужасно стыдно за мою двоюродную сестру, стыдно перед Никифором Матвеевичем и его детьми.
Никифор Матвеевич молча окинул взглядом белокурую девочку, с брезгливой гримаской смотревшую на него.
- Ай-ай, барышня! Видно, мужиков вы не знаете, что гнушаетесь ими, - произнес он, укоризненно качая головою. - Мужика сторониться стыдно. Он и пашет, и жнет, и молотит на вас. Вы, конечно, не знаете этого, а жаль… Такая барышня - и такой несмышленочек. - И он чуть-чуть насмешливо улыбнулся.
- Как вы смеете грубить мне! - вскричала Нина и топнула ножкой.
- Не грублю я, а вас жалею, барышня! - ласково ответил ей Никифор Матвеевич.
- Грубиян. Я маме пожалуюсь! - вышла из себя девочка.
- Кому угодно, барышня, я ничего не боюсь. Я правду сказал. Вы меня обидеть хотели, назвав мужиком, а я вам доказал, что добрый мужик иной куда лучше сердитой маленькой барышни…
- Не смейте говорить так! Противный! Не смейте! - вскрикнула Нина и вдруг с громким плачем бросилась из кухни в комнаты.
- Ну, беда, барышня! - вскричала Дуняша. - Теперь они мамаше побежали жаловаться.
- Ну и барышня! Я бы с ней и знаться не хотела! - неожиданно вскричала Нюра, все время безмолвно наблюдавшая эту сцену.
- Молчи, Нюрка! - ласково остановил ее отец. - Что ты смыслишь… - И вдруг неожиданно, положив мне на голову свою большую рабочую руку, он ласково погладил мои волосы и произнес: - И впрямь горемычная вы сиротинка, Леночка. С какими детьми вам приходится якшаться. Ну, да потерпите, никто, как Бог… А невмоготу будет - помните, друзья у вас есть… Адресок наш не потеряли?
- Не потеряла, - шепнула я чуть слышно.
- Непременно приходи к нам, Леночка, - неожиданно произнесяла Нюра и крепко поцеловала меня, - я тебя так полюбила по тятиным рассказам, так полю…
Она не докончила своей фразы - как раз в эту минуту в кухню вошел Федор и произнес, делая строгое лицо:
- Барышня Елена Викторовна, к генеральше пожалуйте. - И широко распахнул передо мной дверь.
Я наскоро попрощалась с моими друзьями и отправилась к тете. Сердце мое, не скрою, сжималось от страха. Кровь стучала в висках.
Тетя Нелли сидела перед зеркалом в своей уборной, и старшая горничная Матреша, у которой Дуняша состояла в помощницах, причесывала ей голову.
На тете Нелли был надет ее розовый японский халат, от которого всегда так хорошо пахло духами.
При виде меня тетя сказала:
- Скажи мне на милость, кто ты, Елена, племянница твоего дяди или кухаркина дочка? В каком обществе Ниночка застала тебя на кухне! Какой-то мужик, солдат, с ребятами такими же, как он… Бог знает что! Тебя простили вчера в надежде, что ты исправишься, но исправляться, как видно, ты не желаешь. В последний раз повторяю тебе: веди себя как следует и будь благонравной, иначе…
Тетя Нелли говорила еще долго, очень долго. Ее серые глаза смотрели на меня не сердито, но так внимательно-холодно, точно я была какая-то любопытная вещица, а не маленькая Лена Иконина, ее племянница. Мне стало даже жарко под этим взглядом, и я была очень довольна, когда тетя наконец отпустила меня.
У порога за дверью я слышала, как она сказала Матреше:
- Передайте Федору, чтобы он гнал этого, как его, кондуктора и его ребят, если не хочет, чтобы мы позвали полицию… Маленькой барышне не место быть в их обществе.
Гнать Никифора Матвеевича, Нюрочку, Сережу? Глубоко обиженная, направилась я в столовую. Еще не доходя до порога, я услышала крики и спор.
- Фискалка! Фискалка! Ябедница! - кричал, выходя из себя, Толя.
- А ты дурачок! Малыш! Неуч!..
- Так что ж! Я маленький, да знаю, что сплетничать - гадость! А ты на Леночку маме насплетничала! Фискалка ты!
- Неуч! Неуч! - пищала, выходя из себя, Ниночка.
- Молчи, сплетница! Жорж, ведь у вас в гимназии за это проучили бы здорово, а? Так бы "разыграли", что только держись! - обратился он за поддержкой к брату.
Но Жорж, который только что напихал полный рот бутербродами, промычал что-то непонятное в ответ.
В эту минуту я вошла в столовую.
- Леночка, милая! - кинулся Толя ко мне навстречу.
Жорж даже привскочил на стуле при виде, как ласковый ребенок целует и обнимает меня.
- Вот так штукенция! - протянул он, делая большие глаза. - Собачья дружба до первой кости! Остроумно!
Ниночка звонко рассмеялась:
- Вот именно - до первой кости…
- Робинзон и Пятница! - вторил ей старший брат.
- Не смей браниться! - вышел из себя Толя. - Сам-то ты противная Среда…
- Пора в гимназию! - произнесла неслышно появившаяся на пороге Матильда Францевна.
- А все-таки не смей браниться, - погрозил Толя крошечным кулачком брату. - Ишь ты, Пятницей назвал… Какой!
- Это не брань, Толя, - поспешила я объяснить мальчику, - это такой дикий был…
- Дикий? Я не хочу быть диким! - снова заартачился мальчуган. - Не хочу, не хочу… Дикие - голые ходят и ничего не моют. Людское мясо едят.
- Нет, это был совсем особенный дикий, - поясняла я, - он не ел людей, он был верным другом одного матроса. Про него рассказ есть. Хороший рассказ. Я тебе почитаю его когда-нибудь. Мне его мама читала, и книжка у меня есть… А теперь до свидания. Будь умником. Мне в гимназию надо.
И, крепко поцеловав мальчика, я поспешила за Матильдой Францевной в прихожую одеваться.
Там к нам присоединилась Жюли. Она была какая-то растерянная сегодня и избегала встречаться со мною глазами, точно ей было стыдно чего-то.
* * *
Шум, крик, визг и суматоха царили в классе у младших. Классной дамы не было, и девочки, предоставленные самим себе, подняли возню.
Черненькая Ивина вбежала на кафедру и, стуча по столу линейкой, кричала во весь голос:
- Так помните: травить Яшку сегодня же!
- Травить! Травить! - эхом отозвались сразу несколько голосов.
- Что вы, мадамочки! Разве это можно? - робко прозвучали голоса трех-четырех учениц, считавшихся самыми прилежными и благонравными из всего класса.
- Ну уж вы, тихони, молчите! - напустилась на них рыженькая Рош. - Не смейте идти против класса! Это гадость! Слышите ли, все должны дружно действовать и травить Яшку, все до одной. А кто не станет делать этого, пускай убирается от нас. Да!
Глаза Толстушки, как звали Женю Рош ее подруги, ярко разгорелись, щеки пылали.
Тихони смолкли и присмирели. Одна из них, Тиночка Прижинцова, первая ученица младшего класса, неторопливо поднялась со своего места и сказала, обращаясь к Рош:
- Надо придумать, чем его травить…
- О, я уже выдумала! - торжествующе произнесла Ивина. - Сегодня нам задана басня "Демьянова уха"… Да?
- Да, да! - отвечал ей весь класс хором.
- Отлично. А мы, то есть каждая из нас, будем отвечать другую басню. И что бы ни говорил Яшка, как бы ни ругался и ни выходил из себя, мы будем отвечать не "Демьянову уху", а то, что каждая хочет. Идет?
- Идет! Идет! Прекрасно придумала! Отлично! - снова закричали девочки.
Некоторые из них даже захлопали в ладоши и запрыгали от удовольствия.
Я сидела на своем месте и с удивлением прислушивалась к тому, что происходило вокруг меня. Я понимала только одно: что тридцать маленьких глупых девочек хотят раздразнить, извести одного взрослого, большого, умного человека и вдобавок - учителя. Мне хотелось встать и сказать им, как все это нехорошо, гадко, нечестно, но - увы! - это было уже поздно. Дверь отворилась, и в класс вошел сам Василий Васильевич Яковлев, учитель русского языка.
Он был в хорошем настроении, потому что с удовольствием потирал свои красные с холода руки и поглядывал на нас приветливо.
Бедный Яковлев! Если бы он знал, что замышляли проделать с ним тридцать злых, бессердечных девочек!
- Холодно, девицы! Ну и денек! - произнес он, оглядывая класс. - Небось нащипало вам нос и щеки, пока из дому бежали в гимназию, а?
Но "девицы" хранили упорное молчание.
Тогда Яковлев понял, что класс приготовился воевать, и сразу изменил свое обращение.
- Госпожа Ивина! - послышался его резкий голос, совсем иной, нежели тот, которым он разговаривал с нами за минуту до этого. - Извольте прочесть заданное!
Хорошенькая Ляля Ивина быстро поднялась со своего места и громко, отчетливо произнесла на весь класс:
- "Демьянова уха", басня Крылова.
- Отлично-с! Ну-с, отвечайте басню.
- Хорошо! - так же бодро отчеканила Ляля и начала, предварительно откашлявшись:
Вороне где-то Бог послал кусочек сыру;
На ель Ворона взгромоздясь,
Позавтракать было совсем уж собралась,
Да призадумалась, а сыр…
- Довольно! Довольно! - неистово замахал руками учитель. - Вы сами не понимаете, что говорите сейчас. Госпожа Рош, отвечайте басню… Госпожа Ивина, садитесь и придите в себя. Вы нездоровы, должно быть, и это избавит вас от единицы.
Ивина уселась на свое место, обводя класс торжествующими глазами, а вместо нее поднялась Женя Рош.
По улицам Слона водили,
Как видно, напоказ, -
Известно, что Слоны в диковинку у нас… -
пропищала она тоненьким-претоненьким голоском.
У учителя глаза стали вдруг круглыми, как орехи. Он смотрел то на толстушку Рош, то на классный журнал. Наконец, очевидно, смекнув, в чем дело, он покраснел и, махнув рукою Рош, чтобы она садилась, поставил ей крупную единицу…