- Стыдно школьничать! - произнес он строго. - Но вы обе на дурном счету, поэтому с вас и взятки гладки, как говорится… Госпожа Прижинцова, потрудитесь прочесть вы "Демьянову уху", - обратился он к первой ученице класса.
Танюша поднялась вся красная со своего места. Ей не хотелось огорчать Яковлева и получать дурную отметку в классном журнале, и в то же время она не смела идти против класса. Слезы стояли у нее на глазах, когда она начала, захлебываясь и волнуясь.
Мартышка к старости слаба глазами стала;
А у людей она слыхала,
Что это зло еще не так большой руки:
Лишь стоит завести Очки
Очков с…
- "Демьянову уху", "Демьянову уху" прошу читать, а не "Мартышку и очки"! - закричал не своим голосом учитель. - Да что вы, извести меня поклялись все, что ли? И это вы! Прижинцова! Первая ученица, моя гордость! - произнес он дрожащим от волнения и гнева голосом. - На вас - то уж я надеялся! Ну… да уж… садитесь, - присовокупил Василий Васильевич с горечью; и новая единица прочно воцарилась в клеточке журнала.
- Степановская… Рохель… Мордвинова… Шмидт… - сердито вызывал девочек Яковлев, и каждая из них говорила всевозможные басни, только не ту, которую требовал учитель, - не "Демьянову уху", заданную на сегодня.
За черноглазой и черноволосой Сарой Рохель поднялась Жюли и начала, дерзко глядя в самые глаза учителя:
Проказница - Мартышка,
Осел,
Козел
Да косолапый Мишка
Затеяли сыграть Квартет.
Достали нот…
- Молчать! - прервал Жюли грозным голосом учитель и изо всей силы ударил кулаком по столу.
И вдруг его глаза встретились с моими. Я увидела столько гнева и в то же время тоски в его обычно добрых глазах, что невольно подалась вперед, желая его утешить.
- А-а, - произнес Василий Васильевич, - госпожа Иконина-вторая, про вас я чуть не забыл… Отвечайте басню!
Я медленно поднялась и, встав у парты, начала:
"Соседушка, мой свет!
Пожалуйста, покушай". -
"Соседушка, я сыт по горло". -
"Нужды нет,
Еще тарелочку; послушай:
Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!"
Я не знаю, жаль мне было замученного классом учителя или совести не хватило следовать примеру моих подруг, но я читала ту именно басню, которая была задана нам на сегодня и которую я знала отлично. И чем дальше читала я, тем больше прояснялось хмурое, недовольное лицо учителя и тем ласковее сияли под очками его печальные и гневные до этого глаза.
- Отлично, Иконина! Спасибо! Успокоили старика… - произнес Василий Васильевич, когда я кончила. - А про вас всех, - обратился он к классу, - будет доложено начальнице.
И, говоря это, он обмакнул перо в чернила и вывел крупную 5 - лучшую отметку - в журнальной клеточке против моей фамилии.
Лишь только прозвучал звонок и учитель вышел из класса, девочки повскакали со своих мест и окружили меня.
- Изменница! - кричала одна.
- Шпионка! - вторила ей другая.
- Дрянная! - пищала третья.
- Вон ее! Не хотим шпионку! Прочь из класса! Вон, сию же минуту вон!
Вокруг меня были грозящие, искаженные до неузнаваемости лица; детские глазки горели злыми огоньками; голоса звучали хрипло, резко, крикливо.
- Если бы мы были мальчиками, мы бы "разыграли" тебя! - кричала Ляля Ивина, подскакивая ко мне и грозя пальцем перед самым моим носом.
- Да, да, "разыграли" бы! - вторила ей высокая рыжая Мордвинова. - У! Как разыграли б, а теперь только можем прогнать тебя. Вон!
И она толкнула меня, пребольно ущипнув за руку.
Горбунья Жюли одна из всех не кричала и не суетилась. Но я видела, как зло сверкали ее глаза, устремленные куда-то мимо меня в стену, и как она яростно кусала свои тонкие губы. В ту же минуту кто-то схватил меня под одну руку, кто-то под другую, и меня потащили к дверям.
Я не помню хорошо, как я шла по коридору и даже шла ли я или нет, и только опомнилась, оставшись одна в большой мрачной комнате, заставленной шкапами.
Очевидно, злые девчонки притащили меня в гимназическую библиотеку и заперли в ней дверь на задвижку снаружи. По крайней мере, когда я подошла к двери, желая открыть ее, она не поддавалась.
- Мамочка! Милая мамочка! Ты видишь, что они делают со мною и у дяди, и здесь! - прошептала я, с тоскою сжимая руки, и залилась слезами.
Мне так живо припомнилась счастливая жизнь в Рыбинске под крылышком у моей мамочки, без забот и волнений… Такая чудесная жизнь!
И, крепко стиснув голову руками, я бросилась на одно из кресел, стоявших в библиотеке, и глухо зарыдала.
- Ах, если бы только явилась какая-нибудь добрая фея и помогла мне, как помогла в сказке Сандрильоне ее крестная, повторяла я сквозь рыдания, - явилась бы, тронула меня волшебной палочкой по плечу - и все бы стало по-старому: мамочка была бы жива, и мы бы по-прежнему жили в Рыбинске, и я бы училась под ее руководством, а не в этой противной гимназии, где такие злые-злые девочки, которые так мучают меня! Ах, если бы только добрые феи существовали на земле! Добрые феи и волшебные палочки!..
И только что я успела подумать это, как ясно почувствовала прикосновение волшебной палочки к моему плечу. Я тихо вскрикнула и подняла голову. Но не златокудрая фея в золотом одеянии стояла передо мной, а красивая, стройная девочка лет пятнадцати или шестнадцати, с чудесными черными локонами, небрежно распущенными по плечам, в коричневом форменном платье и черном фартуке.
Она ласково обняла меня и спросила:
- О чем ты плачешь, девочка?
Я взглянула на ее тонко очерченное личико, в ее немного грустные черные глаза и вдруг неожиданно кинулась к ней на шею и, громко всхлипывая на всю комнату, проговорила:
- Ах, я очень, очень несчастна! Ах, почему вы не фея и не можете помочь мне!
- Бедная девочка, бедная маленькая девочка! Как мне жаль тебя! - проговорила она печально. - Я действительно не фея, а только Симолинь… графиня Анна Симолинь. Но я постараюсь успокоить тебя и помочь тебе чем могу. Расскажи мне твое горе, малютка!
И говоря это, она нежно посадила меня к себе на колени, притянула к себе и, приглаживая своей ручкой мои волосы, ждала, когда я расскажу ей мое горе.
И я рассказала ей все. И про мамочку, и про Рыбинск, и про дядину семью, и про злых девочек…
Она слушала меня очень внимательно и поминутно менялась в лице. Когда я ей рассказывала про смерть мамочки, она сделалась вся белая как снег, а когда я передавала ей, как злая Бавария хотела меня высечь, молоденькая графиня вся покраснела, как пион, и топнула ногою.
Когда я кончила мой недолгий рассказ, Анна крепко обняла меня и сказала:
- Мне особенно жаль тебя, потому что в твои годы у меня тоже умерла мама. Но я была все-таки счастливее тебя: у меня остался папа, который очень, очень любит меня и делает все, что я его ни попрошу. А у тебя никого нет, бедная, бедная девочка! Хочешь, я буду твоим другом? Да? Когда у тебя будет горе, приди сюда. Только чтобы злые девчонки не знали, что ты дружна со мною, а то они будут еще хуже дразнить и мучить тебя. В гимназии нашей есть правило, которое запрещает девочкам маленьких классов дружить со старшими… Но если тебе уж очень тяжело будет, ты обвяжи платком руку и выйди в перемену между двумя уроками в коридор. Я тогда буду знать, что ты вызываешь меня сюда, в библиотеку… Согласна?
- Еще бы! - вскричала я радостным голосом и крепко-крепко поцеловала мою новую знакомую.
- Да, я и забыла самое важное! Как тебя зовут, девочка? - спросила молоденькая графиня.
- Еленой меня зовут у дяди, а мамочка… - начала я и запнулась.
- Как звала тебя твоя мамочка? - заинтересовалась юная графиня.
- Ленушей, - чуть слышно проронила я.
- И я буду звать тебя Ленушей! Хорошо. А теперь до свидания, Ленуша! - произнесла она ласково и крепко обняла меня. - Ступай в класс и не обращай внимания на злых девчонок. Они скоро поймут, как были не правы с тобой. Прощай!
И еще раз поцеловав меня, графиня Анна быстро пошла к двери. Я долго смотрела ей вслед, до тех пор пока ее стройная, высокая фигурка не скрылась в коридоре. В какие-нибудь четверть часа я успела полюбить эту красивую, добрую девушку так, как никого еще не любила после мамочки.
Теперь моя жизнь в гимназии не казалась мне такой печальной и пустой: я приобрела друга, который обещал скрашивать мне мои горькие минуты, и я чувствовала, что эта черненькая Анна любит меня, точно родную сестру.
Глава 4
Дядина ласка. Драка. Бал. Неожиданная встреча. Мазурка. Происшествие. Раскаяние.
Приближалось Рождество. Худо ли, хорошо ли, но я уже прожила около трех месяцев в доме дяди. В эти три месяца жизнь моя не изменилась: так же приходилось мне терпеть от злых выходок Ниночки и Жюли, хотя последняя как-то меньше задевала меня со дня гибели Фильки, и издевательства Жоржа, считавшего вполне естественным, чтобы девочки терпели гонения от мальчиков, и наказания Баварии… Сечь меня она, однако, больше не собиралась - вероятно, чтобы не повторился прежний припадок у Толи. С ним мы были теперь неразлучны. В свободное от уроков время я прочла ему "Робинзона Крузо". Познакомившись с этой интересной повестью, мой двоюродный братишка решил, что Пятница действительно совсем особенный дикий, и решил с этих пор быть моим Пятницей.
В гимназии дело обстояло так же, как и в день злополучного чтения басен. Девочки поминутно нападали на меня - то та, то другая. Только Жюли теперь как бы не замечала меня. По крайней мере, когда мы встречались глазами, она потупляла свои, поджимала губы и делала вид, что меня не видит совершенно. Зато графиня Анна каждую свободную минуту виделась со мною. Каким-то чудом девочки не замечали нашего знакомства и свиданий в библиотеке.
Ах, что это были за свидания!
Анна, несмотря на свою молодость (ей было не больше пятнадцати), объездила полмира со своим отцом. Они были очень богаты и могли путешествовать все свободное время. Отец Анны был очень важный сановник и зимою много работал. Зато летом они с Анной каждый год ездили за границу. Как любила эти поездки с отцом молоденькая графиня!
Я благодаря ее рассказам (а рассказывать Анна умела мастерски) узнала и про египетские пирамиды, в которых древние египтяне хоронили своих фараонов, и про Эйфелеву башню, самую высокую башню в мире, и про Адриатическое море, вечно теплое и вечно голубое…
В короткие минуты встреч Анна делилась со мною всем, что сама знала, и, Боже мой, как я любила эти встречи, как любила милую, дорогую Анну!
- Ну, детвора, через два дня плясать будем, - говорил перед кануном сочельника дядя, входя в зал в послеобеденное время, когда мы все, чинно рассевшись подле Баварии, слушали рассказ о том, как один неблагонравный мальчик набил шишку на носу другому, благонравному, и как в награду пострадавшему мать дала черносливу, а драчуна поставила в угол… История была прескучная, но мы должны были ее слушать, потому что уроков учить не полагалось, так как занятия в гимназии прекратились и нас распустили на рождественские каникулы по домам.
Дядя был в отличном настроении; он только что приехал откуда-то и внес с собою струю свежего морозного воздуха и белые снежинки, не успевшие растаять на усах и бороде.
Толя первый вскочил со своего места, за ним - Нина, Жорж и Жюли.
Надо сказать, что дядя любил всех своих детей одинаково и не делал различия между хорошенькой Ниночкой и горбуньей Жюли. Но он редко бывал дома и, занятый службой, не мог много времени посвящать детям.
- Папа, - кричала Жюли, - непременно пригласи на елку Ивину, Рош, Мордвинову и Рохель! Это мои лучшие подруги…
- Ну вот еще! - процедил Жорж. Очень нужно! Лучше, папа, гимназистов позови: Валюка, Ростовцева, Чернявина, Скворцова… а то - что девчонок! Ей-богу! Они только пищат и кривляются: "Ах, какой бантик! Ах, прелесть кушак! Ах, восторг ленточка!" Кудах-тах-тах, кудах-тах-тах! Курицы - и только! Остроумно!
Дядя смеялся.
- Всех позовем, всем места хватит… А тебе, Леночка, кого пригласить хочется, а? - обратился он неожиданно ко мне.
Я смутилась.
- Может быть, из подруг кого хочешь? - поглаживая меня по голове, ласково спрашивал он.
- У меня нет подруг, дядя! - чуть слышно произнесла я.
- Как! Никого нет в классе, кто бы подружился с тобою?
- Нет, дядя!
- Ну а так у тебя помимо гимназии разве нет подруг?
Я задумалась на минуту. "Пригласить графиню Анну?" - мелькнуло в моей голове.
Но тут же я оттолкнула эту мысль. Молоденькая графиня строго-настрого, ради моего блага, запретила мне говорить про наше знакомство. Нет, решительно я не смела приглашать ее к нам, и я уже хотела поблагодарить дядю за его внимание ко мне и сказать, что у меня нет подруг, как неожиданно над моим ухом прозвучал насмешливый голосок Нины:
- Что ж ты забыла про твою подругу - кондукторскую дочку!
"Нюрочку! Пригласить Нюрочку! - обрадовалась я. - Как это не пришло мне в голову раньше! Как я могла забыть про нее!"
И тут же я попросила позвать к нам на вечер маленькую дочь Никифора Матвеевича.
- С удовольствием, девочка, - согласился дядя, который всегда был ласков со мною в память своей покойной сестры, то есть моей мамочки, - напиши письмо твоей подруге. Пусть приходит… Все пишите приглашения вашим друзьям, - обратился он к детям, - а я сам приглашу только одну-единственную гостью, а кого - не скажу… - заключил он с лукавым видом.
- Скажи, скажи, папочка! - облепили его со всех сторон Жюли, Жорж, Нина и Толя.
- Ну ладно, так и быть, скажу. Это дочь моего начальника, прелестная маленькая барышня, очень образованная и начитанная. Я бы хотел, чтобы вы подружились с ней. А теперь пустите меня. Надо ехать за покупками к балу. До свиданья! - И, перецеловав всех нас, дядя поспешил уйти.
Матильда Францевна принялась было снова за книгу, но никто не хотел знать, чем кончилась печальная повесть благонравного мальчика с шишкой на носу.
Жорж первый прервал чтение, вскричав:
- Могу себе представить эту дочь начальника: наверное, говорит все время по-французски и ходит, как утка, переваливаясь на высоких каблуках. Остроумно!
- Ну, эта уж в тысячу раз лучше, нежели солдатская дочка! - протянула, презрительно сморщив носик, Ниночка. - Очень приятно быть знакомою с дочерью какого-нибудь министра. А то вдруг - Ню-роч-ка! Мужицкое имя. Стыдно сказать!
- Нюрочка, Курочка, Подфуфырочка, не все ли равно! Я с мужичкой танцевать не стану. И Тальке не позволю! Да! - вскричал Жорж.
- А я буду! - неожиданно пропищал мой милый Пятница и торжествующе посмотрел на старшего брата.
- Молчи! Как ты смеешь! - рассердился Жорж. - Клоп, а еще разговаривает! Остроумно! Тоже! Молчать!
- Сам молчать!
Тут произошло нечто неожиданное. Жорж ударил Толю, Толя - Жоржа. И оба полетели со стула прямо под стол на ноги Баварии. У Баварии болели мозоли, она лечила их каждое утро какой-то жидкостью из зеленой баночки. Жорж ударился головой о мозоль Баварии, Бавария закричала от боли и расставила мальчиков по углам.
Жорж стоял в углу и злился. Толя вздыхал и тихонько ворчал себе под нос:
- Вот уеду на необитаемый остров, заведу себе козу и попугая, как Робинзон. Попугая выучу говорить: "Ревельская килька лечит мозоли". Ах, зачем я не Робинзон, а только Пятница.
Бедный Толя! Бедный Пятница!