2
Первым долгом мы каждому из нас дали конкретное задание. Ванька с Парфеновым прямо из школы двинули в Музей Революции, посмотреть чашки, которые царь раздавал народу. Еремин и Крякша пошли в библиотеку за литературой, где про Ходынку. А я взялся раздобыть живого свидетеля. Живой свидетель - это Синичкин, сапожник, который живет в Стрельненском переулке. Он сам себя так называет.
- К восьми часам чтобы все собрались в переулке, - сказал я. - Как-нибудь его уломаю. Чур, не опаздывать.
Только стемнело, я постучался к сапожнику.
- А, наше вам с кисточкой, милачок, - сказал он, и я сразу увидел, что нам будет удача: Синичкин немножко был пьян.
- Небось, опять за варом? Можно можно, гражданин Гаврилов.
Он забыл, что я вырос; прежде всегда я бегал к нему за смолой для стрел. Но я и виду не подал: даже будто обрадовался вару: он дал мне большой кусок - на десяток стрел хватило бы.
Мы долго болтали про всякую всячину. Потом я решил, что уже пора.
- А мы сегодня вспоминали про вас, товарищ Синичкин, - сказал я ему. - Как раз у нас в школе сегодня про Ходынку учили.
Синичкин отложил в сторону рашпиль и затянулся.
- Да, - сказал он, щурясь от дыма, - не понять вам этого, милачок. Пожили бы с мое - и школы не надо.
Он замолчал и даже закрыл глаза.
- Сейчас начнет рассказывать, - подумал я. - Как бы теперь позвать ребят? Может они и не пришли еще?
Мне помог сам Синичкин.
- Эх, теперь бы пивка, - сказал он. - Слетай, милачок, будь другом.
Он пошарил в ящике и отсыпал мне медяками двадцать восемь копеек. Потом дал мне пустую бутылку.
Ребята ждали па улице. Все были в сборе.
- Ну, что?
- В самый раз, - сказал я. - Только сбегать в палатку.
Еремин сердито посмотрел на бутылку, которая была у меня в руках. Понятно, у него у самого отец - алкоголик.
- Ничего, - сказал я. - Наука требует жертв.
3
Ванька, Крякша и Сережка Парфенов сидели на кровати. Мы с Ереминым - у стола.
- Конечно, - говорил Синичкин, - теперь времена другие. А тогда… К примеру, взять хоть меня. От царя, от самого императора получить подарок! Все лезли, и я полез. Главное дело - из деревень понаехало. И еще скажу - распорядительство никуда. А почему никуда - очень просто, почему. Первым долгом - палатки поставили тесно, - двоим не пройти. А еще много беды было от ям. Бараки сгрохали у самого рва - был тогда ров на Ходынке, между прочим, глубокий. Колодцев, и тех не закрыли.
Нам бы, конечно, способней итти от Ваганькова, а тут приказ: только с шоссе, от Тверской заставы. Сжали нас между бараками - не дыхнуть. Артельщики бросают подарки прямо в народ, - узелки с гостинцем и, между прочим, отдельно сайки. Мы бы рады шкуру учесть - куда! Задние напирают. Д пыле - больше. Братишку я вытащил наверх - он пошел себе по головам. Кого и задавят - ему упасть некуда. Мертвый идет, только что голова болтается.
Прижали нас ко рву, я упал, на меня еще. А пришел в чувство - подо мной десять покойничков, надо мной - пятнадцать. Как в живых остался - сам не знаю. Кость у меня широкая.
Синичкин налил себе еще пива. В углу под обоями зашебаршела мышь.
- Вот тебе и коронация. Восшествие на престол. От нового, стало быть, царя - подарочек. Запамятовал я, сколько тогда подавили, - не то восемьсот, не то тысячу.
- 1282,- шопотом сказал Еремин.
4
Был бы я Наркомпрс~ - обязательно отменил бы письменные зачеты. Как Синичкин рассказывал, а потом еще книжки прочитали, - глаза закроешь, а все перед глазами стоит. Ну, чего там еще писать про это?
Канителились мы три дня всей бригадой. Скучно стало - хоть брось. Переписывай еще набело. А к чему?
- Ребя, - говорит Сережка Парфенов. - А что, если нам Путаницу поддеть?
- Как так, поддеть?
- А очень просто. Как он тогда с дневниками - Николая и Людовика спутал. Давайте наврем.
Я посмотрел на Крякшу.
- А ведь он не заметит, это правда.
Еремин рассердился.
- Ну вас, - говорит, - с вашими выдумками. Всю работу испортим.
- Как же, испортим. Путаница - да чтоб заметил!
- Пиши - Людовик, - сказал я Ваньке. - Пиши, пиши!
- Как же писать-то? - спросил Ванька и положил перо.
- Эх, ты, чудило, - сказал Крякша. - Давай сюда.
"Во время коронации Николая II, в 1896 году, - прочел он, - случилось страшное несчастье". - Я пишу - Людовика XVI, - так? "Во время коронации Людовика XVI в 1896 году…"
- Погоди, ты и год измени, - сказал я. - Это не штука, одно имя.
- Ладно. Я пишу - тысяча семьсот…
- Семидесятый.
- Семидесятый, так семидесятый, - согласился Крякша. - А ведь здорово! "Во время"… Стой, мы и здесь изменим. Чего б это написать вместо коронации?
- Пиши - рождения, - сказал Сережка Парфенов.
- Ну, чего там рождения? Я лучше напишу - женитьбы. Давай его поженим! - "Во время женитьбы Людовика XVI в 1770 году, случилось страшное несчастье. В Москве…"
- Нет, уж ты пиши - в Париже, - не вытерпел Еремин.
- Правильно, - согласился Крякшин. - "В Париже устроены были гулянья, улицы и площади были иллюминованы". - Чего будем менять?
- Погоди, валяй дальше.
- "На Ходынском поле…"
- Ходынское поле - к чорту, - сказал Сережка. - Какое в Париже Ходынское поле? Пиши - на Королевской площади.
- Есть, капитан, - ответил Крякша. - "На Королевской площади поставлены были палатки; оттуда Людовик - так, что ли? - приказал раздавать народу гостинцы. Около этих палаток опались незасыпанные рвы и канавы. Когда народ бросился за царскими"…
Крякша перечеркнул "царскими" и написал "королевскими". Потом стал читать дальше:
- "Когда народ бросился за королевскими гостинцами, сайками и всякой дрянью"…
- Почему - дрянью? - спросил Ванька.
- Да ты не перебивай. Потому что протухло.
"И всякой дрянью, - произошла страшная давка. В ней было задушено"…
Крякша высунул язык на бок и вместо 1282 стал писать другое число. Он написал почему-то 132 000 000 00 и продолжал еще насаживать нули, но тут Еремин сказал:
- Хватит, я тоже хочу - и рванул к себе лист, так что краешек оторвался и получилось только 132.
Ванька взялся к завтрашнему дню все чистенько переписать, и мы разошлись по домам.
5
Степан Петрович пришел в класс сам на себя непохожий. На нем был новый серый костюм - прямо из Москвошвея. А в отвороте пиджака, через петлю, пропущена была красная гвоздика. Конечно, мы фыркнули, когда он взошел на кафедру.
- Факт, он влюбился, - довольно-таки громко крикнул кто-то на задней парте. Путаница покраснел, как рак.
- Ну, как наши бригадники? - выдавил он наконец.
Мы встали и подошли к кафедре. Ванька сейчас же подал ему работу.
Путаница низко-низко опустил лицо над тетрадью, чтобы не было видно, какой он красный.
Он так сидел очень долго. Потом… Потом… Очень трудно рассказать, что было потом.
Мы, все-таки, здорово дрейфили, что он заметит Людовика. Но Путаница - ничего: читает, читает, уткнулся носом в тетрадь. И вдруг- вдруг он протягивает руку к боковому карману, где у него всегда торчит самопишущее перо, и вытаскивает оттуда губную помаду. Мы хорошо разглядели, что это помада. Потому что Путаница повинтил ее, как перо, и с нее упала крышка.
Одну минуту Степан Петрович держал помаду в руках и смотрел на нее, как на какого заморского зверя. Потом быстро сунул ее в другой карман.
Сережка Парфенов надулся, как шар, и вдруг нырнул, будто у него развязался башмак.
Путаница долго сидел и молчал. Видно было, что он никак не решится поднять глаза.
Наконец он собрался с духом.
- Будьте добры мне ваши зачетные книжки, - сказал он. - И ручку, пожалуйста.
На первой парте лежала Ванькина ручка. Мы схватились за нее впятером.
- Это хорошая, обстоятельная работа, - сказал Путаница.
Он поставил нам всем зачет.
6
- Что я говорил? - повторял Сережка. - Видишь, он не заметил.
- Это из-за помады, - сказал Еремин. - Конечно, из-за помады. Он так смутился, может и совсем не прочел.
- Ну, это глупости, - сказал я. - Прочесть он прочел во всяком случае. Иначе не стал бы писать зачет.
Несколько дней мы звонили по всей школе, как накрыли Путаницу. Ванька даже всем показывал наше сочинение. А потом рассказали Путанице, что он пропустил у нас кучу ошибок.
- Помилуйте, - ахнул Степан Петрович, - неужели я так рассеян? Я даже помню - у вас все было очень правильно. Ну-ка, ну-ка, покажите тетрадку. Мне даже самому интересно, какие это я пропустил ошибки.
Ванька торжественно вытащил из сумки тетрадь и вручил ее Путанице. Тот перечел все от начала до конца и сказал, что ошибок в работе нет.
Крякша даже подпрыгнул.
- А Людовик, - крикнул он. - А Людовик?
- Людовик? - удивился Путаница. - Людовик - Людовик и есть. Так у вас ведь и написано - Людовик.
- А где Николай?
- Николай? При чем же тут Николай?
Путаница в недоуменьи посмотрел на Крякшу, потом на меня.
- А Москва? Ведь мы написали - Париж! - не вытерпел я.
- При чем тут Москва? Ну, конечно, Париж, - сказал Путаница. - Только надо - не Королевская площадь, а Улица Короля; но это мелочь, а не ошибка. Она называется по-французски Рю-Рояль.
У нас глаза полезли на лоб.
- Опять рояль, - сказал Крякша. - Что ты с ним будешь делать!
- Степан Петрович, - возмутился Еремин, - вы опять все спутали.
- Нет, дорогие мои, на этот раз что-то спутали вы. Совершенно верно, что в 1770 году, во время женитьбы будущего короля Франции, Людовика XVI, произошло несчастье. Народ кинулся за подарками, началась страшная давка. Улица упиралась в канаву; из этой канавы потом вытащили десятки трупов. А всего погибло тогда, в погоне за королевскими сайками, 132 человека. Так у вас и написано. Я и поставил зачет.
- По русской истории? - крикнул Сережка.
- Почему по русской?
Путаница пожал плечами и отступил на шаг назад.
- Почему по русской? - переспросил он снова. - Я не ставил по русской.
- Как не ставили, - вскочил Ванька. - Посмотрите сами!
Степан Петрович ткнулся носом в Ванькину зачетную книжку и просиял.
- Ну да, не ставил! Я вот где поставил, в истории Запада.
Мы все схватились за свои книжки.
- Сами вы - путаники, - сказал Степан Петрович.
Нам нечем было крыть. Зачет у всех стоял в одной и той же графе.
