- Прошу ясновельможное панство заглянуть в мою убогую хату, - сказал хозяин с поклоном, сам отворяя ворота.
- У пана-полковника все на запоре, как в крепости, - отвечали гости, гуськом въезжая во двор.
- Хе, хе!.. хорошая крепость без гарнизона… Какая это крепость!.. Просто запираем, чтоб цыплята да поросята не поразбежались. Милости прошу…
Гости спешились, передали коней хлопцам-подросткам и направились вслед за хозяином по широкому, густо заросшему травой двору к вишневому саду, примыкавшему к самому дому.
- В садочке ясновельможному панству будет не так, душно, как в хате, - заметил Палий.
Откуда ни возьмись, появились столы, скамейки; возле кухни засуетились бабы-стряпухи; в одном конце двора резали барана, в другом - кололи поросят и потрошили гусей. Старый полковник умел угостить гостей. "Все, что в печи, на стол мечи" - был девиз старого Палия.
- Вы уже простите, любые и ясновельможные гости, что я вас приму не так, как бы следовало; но где же старику управиться с хозяйством? - приговаривал дидусь, рассаживая своих нежданных посетителей на белых липовых лавках, вынесенных из дома и поставленных в тени вишняка, под старой ветвистой березой, давным-давно забравшейся в вишневый садочек. Вишни отживали свое, подгнивали, падали, на их место земля выгоняла новые побеги, а раскидистая береза все уходила ввысь, ширилась и росла.
- Вот, если б моя старая была дома, то и распорядок был бы иной, - продолжал хозяин. - Да, да, это дело бабское…
- А где же пани-полковница? - осведомились гости.
- В Хвастове ее что-то задержало, - коротко ответил хозяин.
"Ясновельможные" пили, ели, снова запивали, расхваливая отсутствующую хозяйку и поглядывая искоса на пана Ястржембского. Палий суетился, но в то же время старался не проронить ни одного слова. Старик прекрасно, понимал, что ясновельможное панство неспроста пожаловало к нему во двор.
Это или разведка, прикрытая старинным знакомством, или какое-нибудь неисполнимое ходатайство, после отказа в котором последуют удары сабель и ножей. Старого казацкого орла трудно было провести. Знали это и гости, и потому долго не решались приступить к главному, предпочитая расхваливать кушанья и напитки.
Но вдруг среди обеда воцарилась мёртвая тишина. Все переглянулись.
- Пане-полковнику! - возвысил, наконец, голос Ястржембский. - пане-полковнику, - повторил он еще более внушительным и торжественным тоном.
- Слушаю, - ответил хозяин совершенно спокойно.
- Я должен объяснить цель нашего приезда, - продолжал усач, как бы умышленно растягивая слова. - Пан-полковник слышал, конечно, фамилию Маевских?
- Да, да, слышал…
- Как же тогда пан-полковник допустил, чтобы его оборванцы, его хлопы, его голота сделали наезд на усадьбу пани Маевской? Маевские имеют сношения с королем, они водили хлеб-соль с гетманом вашим, и вдруг шайка хлопов в одну ночь сжигает усадьбу, грабит владельцев, и если б не прибытие уланского разъезда, то разбойники, наверно, не пощадили бы и самую жизнь ясновельможной пани и её семейства. Эти душегубы, идя на виселицу, называли себя "палиивцами". Отвечай же, старик, - я требую ответа и удовлетворения. При тебе нет твоих гультяев, и ты наш пленник. - Пан Ястржембский положил руку на эфес сабли.
- Ответа!.. Кровь за кровь! - закричало панство…
Послышался холодный лязг вынимаемой из ножен стали. Палий тоже выпрямился во весь свой богатырски рост.
- Отвечу! - произнес старый казак - Отчего не ответить!.. Ясновельможное панство требует этого. Разве какой-нибудь Семен Палий посмеет противиться воле ясновельможных панов? Он что такое?.. Голота… Хе, хе, хе!.. Да, да, такая же голота, как его бедная "жинка" - Украина.
- Нечего вздор болтать! - загремело панство, и снова раздался лязг стали.
- Помощи тебе не откуда ждать.
- Ясновельможное панство!.. Благородные рыцари!.. Сжальтесь над старцем, - шептал Палий угасающим голосом, а глаза его, потерявшие вдруг свой синеватый отлив и ставшие серыми, в это время смеялись и сверкали, как холодная сталь. Он будто тешился и издевался над врагами.
- Милость, старик! Для блага Польши и всего шляхетства твоя дрянная душонка сейчас же расстанется с высохшим телом, от которого отвернутся даже голодные псы и свиньи. - Пан Ястржембский замечательно эффектно произнес эти слова.
- Пристрелить старого волка, - предлагал седоусый шляхтич с крючковатым носом, направляя в грудь старика свой длинный пистолет.
- Повесить, чтоб другим было неповадно разбойничать, - советовал рыжий пан, украшенный широкими шрамами, перехватывавшими, как обручи, всю его физиономию.
- А по-моему, панове, надо его попытать да узнать, где он хранит золото, - предложил один из гостей.
- Огнем старого коршуна!..
- Паны хотят добыть мое золото, чтоб заплатить мне за гостеприимство? - спросил с едкой усмешкой Палий.
В эту минуту ему на плечи накинули петлю, чтобы связать по рукам и ногам.
- Годи баловать и шутить! - строго заметил ГІалий, и затем из его старческой груди вырвался клич, заставивший вздрогнуть всех окружающих. Клич этот одинаково хорошо знали и друзья, и недруги…
- Дитки, до батька, - крикнул старец.
И ясновельможным показалось, что на их глазах совершилось чудо. Они ведь были убеждены, что во дворе полковника сегодня, кроме женщин да подростков, никого нет, а тут вдруг из густого вишняка, из-за кустов малины и бузины, из орешника и жгучей крапивы, отовсюду выглядывали свирепые лица палиивской "голоты". А Грицько Кресало, умудрившийся незаметно забраться на раскидистую березу, на призыв "батька" бомбой грохнулся вниз, на дубовый стол, вогнав его массивные ножки наполовину в землю.
Обезумевшие от ужаса паны не сопротивлялись. Они хорошо знали, что и сопротивление, и мольбы будут одинаково бесцельны. Добродушного старичка-хлебосола уже перед ними, не было, - его место занял грозный Палий, суровый воин, герой народных дум и песен, воспетый странствующими бандуристами.
- Вяжите, дитки, ясновельможных парами, чтоб им веселей было, - обратился Палий к казакам. - А затем, выведите их за околицу и копайте для каждой пары могилу, - добавил недрогнувшим голосом старик, как будто речь шла о самом обыкновенном предмете. - После обеда ясновельможным гостям нужно отдохнуть, - они привыкли к покою… Живо, хлопцы!
Повторять приказ не было надобности. У панов зашевелилось волосы и застучали зубы.
Спустя час, за валом у проезжей дороги был приготовлен ряд могил. Тут же стояли приговоренные к смерти паны, окруженные казаками. Черные пасти могил казались зевами чудовищ, обитающих в недра земли. Кроме палиивских "диток", напоминающих сегодня выходцев из ада и составляющих конвой, набралось, немного и публики. Весть о вероломном нападении на старого полковника уже дошла до белоцерковцев. Собравшийся народ сдержанно, вполголоса делился впечатлениями и ощущениями.
- Как же они забрались к пану-полковнику? - допытывалась старая баба у своей соседки, чернобровой, статной белоцерковки.
Та, видно, за словом в карман не привыкла лазить. Она так живо и увлекательно нарисовала фантастическую картину появления ляхов через трубу, что слушатели даже рты разинули.
- Что, их живых будут закапывать, или сначала прибьют? - совершенно спокойно осведомился свинопас, покинувшей свое стадо и явившийся в качестве зрителя.
- Известно, живых! - раздался звонкий голосок "цокотухи".
- А почему же известно? - не унимался свинопас.
- А потому…
- Да почему?
- Потому, что ты такой же дурень, как твой рыжий кабан, и ничего не понимаешь, - отрезала всезнайка.
- Ты уж у нас ученая…
- А, ну да! Вот увидишь своими глазами.
- Добре, увидим…
Каково-то было панам выслушивать эти разговоры! Вдруг вперед выступил Палий, и все кругом стихло.
- Дитки, - обратился он к казакам. - Пора ясновельможных гостей спать укладывать. Панское тело - нежное тело, так вы уж того… по нежней…
- Го-го-го!.. - загоготала голота. - Слушаем, батько!
- Ну, ясновельможные мои гости, - обратился Палий к приговоренным, - молитесь и прощайтесь! Недавно вы мне предлагали помолиться в последний раз, а милостивый Господь не захотел этого, и теперь за вами черед.
Некоторые из палиивской голоты нетерпеливо поплевывали на ладони и шевелили лопатами рыхлую землю.
- Начинай! - раздалась команда.
В эту минуту к Палию подошел путник, одетый в старый запыленный хитон, подвязанный обрывком веревки. За плечами у него была небольшая котомка, в руке- дорожный посох. Босые ноги от долгого пути почернели. Шляпы на нем не было, и вьющиеся седые волосы были предоставлены во власть солнцу, ветрам и непогодам. Умное строгое лицо с ясными добрыми глазами, обрамленное небольшой белоснежной бородой, невольно внушало уважение.
- Здравствуй, честный воин Семен Палий, - обратился пришелец к полковнику.
- Здоровы будьте, дидусю, - удивленно ответил Палий, стараясь припомнить, где он видел этого старца.
- Спешил к тебе… Сам не знал, зачем, а спешил, будто кто гнал меня. Зато теперь понимаю, - отрывисто говорил старец, отирая со лба крупный пот. - Да, теперь знаю… Спасти тебя нужно…
- Что ж вы, дидусю, знаете?
- Недоброе ты дело затеял, нехристианское…
- Владеющий мечем… - начал, было, Палий.
- Поднявший меч, от меча и погибнет, энергично перебил его старец. - Меч не для того дан человеку, чтобы проявлять свою силу над безоружным, а для того, чтобы защищать сирых и угнетенных от притеснения. Я ни о чем тебя не спрашиваю и все знаю, и скажу тебе, что затея твоя не будет иметь благословение свыше. Христос - любовь… Христос - прощение… А ты что задумал?! Христос отвернулся от тебя… Месть от дьявола…
Перемени мысли свои, открой сердце и прости ненавидящих тебя… Бог в любви, только в любви.
Палий угрюмо молчал…
- А если послушаешь голоса злобы, то и я, смиренный странник, выкопаю могилку здесь и лягу рядом с несчастными… Когда будешь забрасывать землей нас, я стану молиться за вас, за слепцов духовных, мнящих себя зрячими… и за тебя, Семен, помолюсь, но только услышана ли будет молитва моя, - не знаю… Опомнись, пока есть время! Никто не знает что несет: завтрашний день. Сегодня ты в силе и славе, а завтра, может, будешь хуже последнего нищего. О, я много видел в жизни… Нельзя глумиться над слабейшим… Люди, - братья. Разве все мы не одних великих славян внуки?! - Опомнись, брат!..
С этими словами старец вынул из ножен у Палия его отточенную дамасскую саблю и прежде, чем окружающие догадались о его намерении, он быстро и ловко, несколькими уверенными движениями разрезал ремни и веревки, стягивавшие пленников.
Все взоры были обращены к Палию. Народ ожидал вспышки гнева, грозы, но случилось то, чего никто не ожидал. Закаленный в боях сечевик смахнул жгучую непрошеную слезу и повалился старцу в ноги. Поднявшись с колен, Палий уже не походил на запорожца. Тихим голосом он приказал засыпать могилы и затем, обратившись к народу, сказал кротко:
- Пусть Бог вас простит, панове, а я простил… Отдать им коней и оружие… Пусть благодарят своего заступника и едут туда, откуда пришли…
- Да где же он?!
Последний вопрос раздавался и в толпе зевак, и среди казаков но его и след простыл.
- Дайте нам хоть взглянуть на нашего избавителя! - говорили паны.
- Хоть бы прикоснуться к краю одежды его! - вздыхала какая-то старушонка, вытирая слезы.
- Видно, что человек святой жизни…
- Наш полковник и гетмана не слушает, а его сразу послушал…
- Что гетман? "Батько" московского царя не послушал и не вернул ляхам Хвастовщины.
- Вот он какой, наш "батько"! - с гордостью заявляла голытьба казацкая.
- А кто же все-таки был этот старец? - снова послышался вопрос.
- Слушайте, люди добрые, так и быть, я вам скажу: я узнал старца, - объявил запорожец Грицко Кресало.
- Ну, ну, говори!
- Это был…
- Да не тяни по слову!.. Что за душу тянуть!
- То был святой Микола, - объявил Гриць тоном, не допускающим возражений.
- А может, он и правду говорит, - заметил кто-то из толпы.
- Если не брешет, то правду говорит!
- Так, так… Оно всегда так: если не брехня, то уж, знать, правда!
- Стал бы Микола за ляхов! - возразил запорожец, с оттопыренными усами и целой шеренгой выбитых зубов, не выдержавших когда-то встречи с турецким ружейным прикладом.
- Он ради души нашего батьки пришел… По-Божьему все люди - люди, а тогда, значит, живых людей закапывать грех, не годится.
- Может, оно и "справди" не годится: все ж оно "людына"… - отчасти согласился и Грицько Кресало.
Долго еще в Белой Церкви и в Хвастовщине народ толковал о чудесном явлении.
В то время, когда старый Палий сидел в Белой Церкви, укрепляя и приводя в порядок для украинских орлят новое гнездо, его излюбленное детище - "Хвастовщина" - не было брошено на произвол судьбы. В Хвастове осталась жена Палия, полковница Палииха.
При частых отлучках мужа она не только брала в руки бразды сложного хозяйственного управления, но также на её долю выпадало верховное главенство и над остающимися в "городке" казаками, над этой необузданной вольницей палиевой, над казацкой "голотой". И надо сказать правду, что провинившиеся представители этой вольницы предпочитали держать ответ за свои грехи и прегрешения пред самим "батьком", чем перед "пани-маткой". Со старым полковником еще можно было поладить и рассчитывать на снисхождение, но что касается его благоверной супруги, то она крайне редко проявляла склонность к снисходительности. Не давая себе никаких поблажек, она сурово относилась и к слабостям других людей. В мирное время пани-матка держала даже самого полковника, в ежовых рукавицах и добродушный по природе казак редко протестовал, оправдываясь тем, что конь о четырех ногах да тот спотыкается.
Палий спокойно мог отправляться даже в далекие походы, оставляя свое гнездо на попечение верной подруги. От острого взгляда Палиихи ничто не могло укрыться. Не даром народ говорил что "старая Палииха видит под собой на три аршина сквозь землю". Пани полковница, или пани-матка, как ее величали казаки, успевала за день столько наделать всякой работы, сколько другой человек не успел бы сделать и в течение недели.
Вот на востоке алеет заря. Хвастовщина покоится еще крепким сном. Притаились птицы, вздремнул пасущийся на лугах, и в лесу скот. Где-то чирикнул воробушек… Аист приподнялся в гнезде, лениво расправил крылья, потянулся и начал издавать своим длинным носом сухой, деревянный стук, напоминающей супруге, почтенной аистихе, что пора лететь на болото, чтобы раздобыть детишкам свежую лягушку или пеструю ящерицу к завтраку. Аистята, заслышав хорошо знакомые постукивания, тоже открыли свои круглые глазки, широко раскрыли клювы и заявляют, что они не прочь подзакусить и даже очень не прочь…
Резвый ветерок прошумел над Унавой, заставив тонкие стебли камышей склониться до самой воды.
Но пани-полковница не позволит себя опередить ни птице, ни ветру, ни красному солнцу. Еще над Хвастовом бродят ночные тени, а Палииха, подобно своему мужу, уже рыщет по усадьбе. Без нее и коров не выгонят на пашу, и овса лошадям, как следует, не зададут. Без хозяйского глаза и надзора у неё и зернышко не просыплется.
Сегодня Палииха встала, помолилась на восток, откуда еле брезжил свет, и, накинув на свои богатырские плечи кожушину необъятных размеров, пошла в обход. Над сонной Унавой еще стелется туман, и посреди теплой постели кожух - вещь не лишняя, не даром и народ наш говорит: "До Святого Духа не снимай кожуха".
Обойдя усадьбу, пани-полковница вышла за частокол, окаймлявший полковничий двор, и первое, что ей бросилось в глаза, это были часовые казаки, спавшие сном праведников, под прикрытием теплых овчин.
- Ах вы, лежебоки негодные!.. Ах вы, сони бесстыжие ах вы, ведьмины внуки! - разразилась воинственная пани-матка, не имевшая соперников по части энергичных выражений даже среди чубатого казачества.
Но "ведьмины внуки" не шевельнулись даже; на заре так сладко спится, а кроме того, количество выпитой накануне горилки совершенно парализовало самочувствие стражи. Только один юноша, с еле пробивающимся пушком на верхней губе, сейчас же при появлении полковницы вскочил на ноги.
- Ну, Евтух, помоги мни будить этих лежебоков! - обратилась к нему Палииха.
- Слушаю, пани-матка!..
- Нарви мне живо крапивы, а я их хорошенько умою.
Сказано - сделано.
Набрав в полу крапивы, старая полковница начала будить стражу. Энергичное прикосновение пучка жгучей, покрытой росой зелени к лицу и ушам спящего, производило магическое действие и моментально поднимало его на ноги.
- Ой, пече… ой, пече! - вскрикивали казаки и, вскочив на ноги, начинали отплевываться и отругиваться, но, заметив пани-полковницу, сейчас же умолкали и опускали свои чубатые провинившиеся головы.
- Завтра я своих баб да девчат поставлю на стражу! - выкрикивала Палииха мужественным баритоном, который как нельзя больше шел к её огромной, могущественной фигуре. - Пан-полковник со двора, так вы и губы распустили!.. Вы думали, что над вами начальства нет?.. Ну, погодите же… Я вам покажу, как надо службу нести казацкую… Вот пошлю свежей, лозы порезать да всех вас и перепотчую, так угощу своими собственными руками, что до конца дней не забудете моего угощения.
- Виноваты, пани-матка, виноваты! - отвечали в один голос казаки, почесывая затылки.
- И без вас знаю, что виноваты!.. Вам картошку подкапывать да коноплю мочить, а не стражу держать при полковницкой персоне. А еще казаками называетесь! Не казаки вы, а бабы! Хуже баб!.. Тфу! Вот что вы такое!..
Долго еще в утреннем воздухе раздавался голос пани-полковницы. В такие минуты Палииха была великолепна. Намитка её съехала на сторону, пряди черных, как смоль, волос, перевитых сединой, рассыпались по широким плечам, высокая грудь порывисто вздымалась, а резко приподнятые ноздри жадно вбирали в себя воздух. Огромные мускулистые руки при этом неистово жестикулировали, словно аккомпанируя энергичным выражениям.
Разбранив в пух и прах сонную стражу, Палииха, принимавшая во время отлучек мужа на себя бразды правления, переменила часовых и приказала трубить сбор. Не прошло и нескольких минуть, как громадный полковничий двор наполнился казаками.
- Здорово, дитки! - приветствовала полковница собравшихся воинов.
- И вы здоровеньки будьте, пани-матка! - как один человек, ответили собравшиеся казаки.
- Давно уже, братики, не было от вас разъездов, да и ляхи что-то притихли, - начала Палииха. - Я так смекаю моим бабским поганым разумом, - не к добру это… Лях не усидит долго, - где ему. Так вот, пусть сотня наша разделится на две части и посмотрит, что кругом делается на белом свете…
- Сейчас ехать, пани-матка? - почтительно осведомился старый запорожец.
- Нет, время терпит… Сначала поснедайте, коней обрядите, да и айда, с Богом.