Люся сняла куртку. Сегодня она была без своей полосатой кепки, в красном, повязанном на голове, легком шарфе. Шарф Люся оставила, не сняла, только сбросила его на плечи. Из заднего кармана джинсиков торчала ручка большого гребня. Ловко дернула за бомбошку-вишню, подвязанную к замочку "молнии", и сбросила ботинок, дернула опять за вишню и сбросила второй ботинок.
Как щедра на движения молодость! Николай Иванович любовался Люськой.
- Кинь мне что-нибудь.
Николай Иванович снял комнатные туфли. Люся невозмутимо надела. Джинсы подвернула повыше лодыжек.
За Люськой из проема кухни пристально наблюдала Зоя Авдеевна. Николай Иванович понял - вышла на боевой рубеж. Николай Иванович остался стоять в носках, замер от страха. Люська и Зоя Авдеевна увидели друг друга непосредственно впервые. Конечно, никаких "здравствуйте" или иных приветствий. Отношения ясны - ничего выяснять не надо, а надо только действовать. Зоя Авдеевна специально подготовленным голосом произнесла:
- Я так и знала.
- Что вы знали? - спросила Люська, стремительно развернулась в ее сторону, и концы шарфа метнулись почти на весь коридор.
Но Зоя Авдеевна почему-то не посчитала возможным немедленно пойти в атаку, укрылась на кухне и крепко прижала за собой дверь. Сквозь затененное занавеской стекло в двери обозначился ее напряженный силуэт. Может быть, это был маневр, продуманный на пять ходов вперед. Николай Иванович представил себе, что его сегодня ждет. Пеле, как всегда, исчез под креслом. Люська пошла, достала его из-под кресла и потащила за собой, открыла дверь в кухню и подтолкнула Пеле ногой.
- Он побудет здесь.
- Еще что! - взвизгнула Зоя Авдеевна, как пила, напоровшаяся на гвоздь.
- Убью! - коротко произнесла Люська и коснулась сзади в кармане джинсиков ручки гребня, как рукоятки пистолета.
Николай Иванович сморщился, напрягся, уже представляя себе, что произойдет дальше. Раздался грохот: Люська ударила ногой по двери, закрыла ее. В кухне что-то упало, разбилось. Николай Иванович стоял ни живой ни мертвый: две женщины в квартире.
- Пошли. - Люська взяла концы шарфа, забросила их за плечи, как это делают знаменитости, грациозно подхватила под руку Николая Ивановича, тоже как это делают знаменитости, и повела в комнату. И опять ногой, с грохотом, как это делает уже Люська, закрыла дверь, но в комнате, к счастью, ничего не упало и не разбилось, закачалась и зазвенела только единственная ваза на столе. Люська плюхнулась в кресло, улыбнулась:
- Боишься ее?
- Я? - Николай Иванович вскинул голову. - С чего ты взяла? - И Николай Иванович надул грудь.
- Боишься. Пеле ее успокоит. Я нарочно его туда подложила.
Николай Иванович не представлял себе, как Пеле удастся успокоить Зою Авдеевну - он ну никак не производил впечатление боевого пса, даже совсем наоборот.
- А если она его?..
- Обнажит клыки. Возьми тапочки.
Люська сняла и бросила к ногам Николая Ивановича его туфли. Николай Иванович надел, в спешке примял задник у одного из них, по не поправил, так и остался с примятым.
За пределами комнаты сохранялась тишина, или только казалось, потому что дверь в комнату и дверь в кухню были закрыты и не было слышно, роет противник окопы или смирился с поражением и замолк. Люся и Николай Иванович помолчали - оба готовились к разговору, о котором предупредила Люся. Николай Иванович, во всяком случае, готовился, внутри у него все тихо звенело, как только что звенела единственная ваза на столе. В такой обстановке - и серьезный разговор, мыслимое ли дело? Но разговору не суждено было состояться: послышалось какое-то твердое постукивание со стороны кухни - противник роет окопы.
Люська вскочила и, как была в чулках, ринулась на кухню. Николай Иванович поспешил за ней, вновь напуганный до крайности. На кухне Футболист забился под табуретку, над табуреткой склонилась Зоя Авдеевна, в руках у нее был дуршлаг.
- Что вы делаете с моей собакой?
- Размахивает лапами, чешется. Может, насквозь блошивая! - И теперь Зоя Авдеевна приняла боевую позу. - Убирайся со своей собакой! - Голос был грозным, уничтожающим. - Не потерплю!
И вдруг Николай Иванович увидел, или ему показалось, в Люськиных глазах просьбу о помощи. Николай Иванович растерянно молчал. Тогда Люська произнесла почти одними губами:
- Скажи ей что-нибудь.
И Николай Иванович сказал:
- Она моя дочь. - И тут же, сам удивляясь своей решительности и даже непреклонности, повторил: - Она моя дочь! - И, не давая Зое Авдеевне опомниться, добавил: - По всем статьям. - Это была фраза из его квартального отчета по складу, но сейчас она ему показалась самой важной, определяющей их с Люськой победу, хотя бы на данные сутки.
Так оно и случилось: Зоя Авдеевна опустилась на табуретку обессиленная, и даже Люська растерялась и, чтобы скрыть свое смущение, обратилась к Николаю Ивановичу:
- Ты обещал меня сфотографировать. - И, уже больше не интересуясь Зоей Авдеевной, Люська возвращается в комнату небрежной походкой великодушной победительницы, не сомневаясь, что следом идет Николай Иванович. Следом шли Николай Иванович и спасенный Футболист.
Николай Иванович достает из шкафа аппарат "Зенит" и штатив, привинчивает к штативу "Зенит", кресло разворачивает к свету и усаживает в него Люську. Люська на коленях держит собаку.
- С ней, - говорит Люська.
- Обязательно.
- Пусть скажет мне спасибо.
- Кто? - не понимает Николай Иванович.
- Она, - Люська показывает в сторону кухни. - Ее могла загрызть собака.
Ясно. Победу над Зоей Авдеевной Люська целиком присвоила себе.
Николай Иванович разглядывает Люську в видоискатель, медлит нажать на спуск затвора.
Люся вытянула из кармана гребень и причесалась, убрала волосы от глаз; и волосы распрямились, стихли, и вся Люська распрямляется, стихает. Шарф завязала пышным бантом. Подвигалась в кресле, устраиваясь и поправляя на коленях собаку, и вновь занялась бантом, поправила и его, сдвинула на плечо. Решила, что так лучше. И бесспорно, лучше: желто-карие, как и ресницы, волосы и на их фоне на плече огромный из шарфа красный цветок. Николай Иванович пожалел, что в аппарате не цветная пленка. Обидно! Люська - само детство, сама жизнь в лучшем ее выражении, и в том самом кресле, в котором уже много лет кряду безнадежно стареет и теряет, может быть, лучшее из того, что было у него в жизни, Николай Иванович.
В комнате незаметно появилась Зоя Авдеевна с дуршлагом, наблюдала за происходящим. С дуршлага на пол падали капли воды. Пеле наблюдал за каплями. Николай Иванович при разных выдержках сделал четыре снимка, один из них должен быть удачным.
Зоя Авдеевна смотрела на Люську и Николая Ивановича молча, без всяких комментариев. Пеле был разочарован - вода все капала и ни во что другое не превращалась, ну хотя бы в суп, а суп здесь готовят хорошо, он проверил.
Николай Иванович не мог без Люськи, ждал телефонных звонков, ждал Люськиных приходов с ее друзьями. Бегал, покупал печенье, изюм - она могла есть его беспрерывно, - кукурузные хлопья. Для Футболиста некоторые соседи приносили кости, и Футболист очень воодушевлялся при виде костей. Он немедленно принимался за подарочную кость и грыз ее громко, на всю квартиру. Трой и Кирюша заводили умные разговоры. Люська весело копировала мальчишек - умничают умники! - потом кого-нибудь из школьных преподавателей, чаще всего практикантку - учительницу русского языка.
- Класс, внимание! Закрыли рты, - и Люська пальцами показывала - закрыли рты. - Класс, тихо. Задние парты, кто нарушает тишину? - Люська складывала чашечками ладони и несмело хлопала. - Спичкин, ты? Что? - Люська опять хлопала чашечками. - Не ты? Кто же тогда? Куковякин, а мяукаешь ты? Нет? Ты куковякаешь? - И теперь уже без хлопков, плаксивым голосом: - Вы меня совсем запутали.
Николай Иванович радостно смеется, как смеется человек, который вспоминает школьные годы.
- Несправедливо о ней так, - говорит Кирюша, волнуясь. - Она еще учится.
- А ты?
- Что я?
- Лягушонок ты, Кирюша, который под тиной заболел скарлатиной. - Люськин рот полон смеха и кукурузных хлопьев вперемешку с изюмом.
- Я… я порядочный ученик с первой парты, - отвечает Кирюша и озирается, ищет поддержки.
Трой ему кивает, подбадривает - давай дальше, отбивайся, приучайся сам постоять за себя. Кивает и Николай Иванович и, счастливый, молчит - в квартире присутствует молодость и он на равных присутствует, он принят. Футболист продолжает уничтожать кость, прикладывается к ней разными сторонами пасти и так и этак. Люська посыпала кость кукурузными хлопьями, Пеле это нравилось, часть хлопьев лежала у него на затылке и на спине.
- В тихом омуте на первой парте… - Люське доставляет удовольствие дразнить Кирюшу.
Кирюша краснеет и поблескивает веснушками.
- Меня пересадили из-за Спичкина! Он списывает у меня математику.
- Математику все перекатывают у Троя.
- Спичкин у меня.
- Допустим. А если я не про математику, а про твои чувства?
Кирюша совсем как Николай Иванович дернул плечами.
- И что ты скажешь? Жду умных слов.
Кирюша молчит, не знает, что ответить.
- Может, у тебя хватит наглости заявить, что я некрасивая? Что я пустая расфуфырка? Что тебе со мной неинтересно, скучно? Ну? Карандаш!
- Чего ты к нему пристала? - не выдерживает Трой.
Николай Иванович наблюдал за Люськой, и даже он не понимал, где она шутит, где говорит серьезно, пока Люська в открытую не начинала смеяться.
- Посмотри на них, - обращалась она к Николаю Ивановичу, - до чего наивны. Доколумбовая Америка!
- Они тебя любят оба. И это замечательно, - говорит Николай Иванович. Он твердо знал, что это замечательно, когда тебя любят, когда есть кому тебя любить.
- Держу в почтении и страхе. - Люся с силой надкусила печенье. - Любят как плантатора, из-под палки.
Фотография Люськина готова. Курьез! Наваждение! Фотография цветная, и совсем другое изображение! Ну эта Люська - невозможное существо - только успевай поражаться. Рот слегка полуоткрыт, затаил улыбку. Волосы, сверкнув и взлохматившись, взлетели. Как? Отчего? Люська их старательно выглаживала гребнем. Взлетели, и все тут. Плевать они хотели на гребень. На плече не цветок, а странная большая птица розового цвета. Так получилось, и даже это лучше. Есть, говорят, где-то розовые чайки. На севере. Одной рукой Люська придерживает собаку, другую опустила и держит в ней гребень. Собака смотрит куда-то выжидательным взглядом и этим подчеркивает непринужденность происходящего на фотографии.
Снимок занимал центральное место на столе у Николая Ивановича, был прислонен к настольной лампе. Днем снимка касалось первое весеннее солнце, вечером его согревала настольная лампа. Однажды Николай Иванович достал свою фотографию, школьную. Поставил рядом с Люськиной и долго смотрел. Воспоминание о себе далеком, совсем таком, как Люська сейчас.
Откуда бы он хотел начать жизнь заново, с какого возраста? С такого, в каком он на этой фотографии в испанской шапочке, или постарше? Чем старше, тем разумнее, казалось бы. "То-то, сейчас я разумный, хоть куда, - с горечью подумал Николай Иванович. - Чем дальше, тем хуже". И как незаметно из стареющего мальчика он превратился в простого старика. В школе у него была любовь - одноклассница, конечно. Прежде, в далекие годы, влюблялись в одноклассниц. Девочка она была крупная, носила модные, по тем временам, бурки и кубанку. Он, Коноплястый, ходил в своей испанской шапочке и, чтобы шапочка была испанской, дома пришили кисточку от коробки из-под духов. Шапка получилась вполне испанская. Николаю Ивановичу хотелось пойти погулять с одноклассницей, показать, что он дружен с ней. Ни разу даже рядом не прошел. Потом он ее увидел с другим мальчиком. Они шли на виду у всех.
О чем думает, что вспоминает! С возрастом становишься глупым, и тебя уносит все дальше в глубь твоей жизни…
Круг обязанностей Зои Авдеевны был прежним, новые обязанности не возлагались: не надо было ходить за печеньем, изюмом, кукурузными хлопьями. Николай Иванович нагружал этим портфель, когда торопился теперь домой с работы, со своего строительного склада, бежал, спешил, но успевал посетить необходимые магазины. В фирменной палатке у метро покупал Люське бутылочку пепси-колы, синтетической воды, как считала Зоя Авдеевна. Он же, Николай Иванович, принимал кости от соседей. С Люськой у Зои Авдеевны установились отношения в стадии временного урегулирования конфликта, но уступать хотя бы пядь земли на кухне Зоя Авдеевна ни за что не хотела. Переставляла, перепрятывала сахар, соль, чай, чашки, ложки, вилки, тарелки, веник, хлеб, кастрюли, сковородки: сбивала Люську с толку и этим подчеркивала свою необходимость из принципа - "Не позволю девчонке взять надо мной верх!". Требовала, чтобы веник не стоял, а лежал, если замечала, что Люська добиралась до него и пользовалась им. Чтобы кастрюли стояли в шкафчике на полке с перевернутыми на них крышками, если тоже замечала, что Люська добиралась до кастрюль и пользовалась ими.
Николай Иванович в отсутствие Люськи часто сдавался на милость победителя, а победитель в эти минуты был не только суров, но и насмешлив: "Вы должны знать мать, иначе невозможно иметь дочь!"
Заступницей Люси была лифтерша Нюра.
- Признал он ее, Зоя, хоть как ты ни бушуй.
- У меня от нее крапивница, - фыркала Зоя Авдеевна.
- Неопасно, - улыбалась Нюра. - Что ты девочку пустяками мучаешь? И Николая Ивановича.
- Кто их мучает?
- Ты.
- Мальчишек водит полную квартиру. Собаку таскает. Я ее мучаю!.. - опять фыркала Зоя Авдеевна.
Потом Зоя Авдеевна начинала мыть подъезд и устилать его разломанными картонными коробками, которые теперь всюду в подъездах заменяют половики. Картонные коробки были с заграничными надписями. Это нравилось Сапожкову, он с удовольствием прочитывал и говорил:
- Сильный сюжет.
Глава 4
Их первый совместный выход в город. Николай Иванович вышагивал в фетровой, подновленной в чистке шляпе и в подновленном в чистке пальто. Люська - в своей полосатой кепке. Поводок держала небрежно, будто на нем была собака редкостной породы. Собака между тем застревала в ногах у прохожих, цепляла ошейником плетеные сумки, запутывалась в детских колясках, и пока Люська возилась с собакой, распутывала, вынимала, отцепляла, Николай Иванович приподнимал шляпу и просил извинения. Пеле ударился о тяжелую урну, Николай Иванович не выдержал и сказал:
- Не понимаю, какой он все-таки спортсмен.
- Ты не видел его в деле.
- Ну и что он в деле?
- Очень хорош. Только горячится.
Пеле поскользнулся на апельсиновой корке и едва не упал.
- Хочешь, Уксуса приведу?
- Кто такой?
- Еще форвард.
- Может, не надо?
- Почему? Ты постепенно познакомишься со всеми моими друзьями. Они устроят разминку у тебя на глазах в квартире. Мяч я принесу.
Николаю Ивановичу стало жаль пусть и плохонькую, но целую пока что квартиру - досталась она ему нелегко, в конце жизни малогабаритная, однокомнатная.
- У тебя много форвардов?
- Много. Кубик, Шарик. Играют двое на двое. Пеле хочет мороженое. Нам на двоих одно.
- На улице зимой?
- Тогда два на троих возьмем.
Почему два на троих - Николай Иванович не понял. Детям, кажется, нельзя есть зимой на улице мороженое. Это воспоминание было у Николая Ивановича из старых запасов, когда он жил в коммунальной квартире, населенной детьми, и невольно был в курсе принципов воспитания.
- Как у тебя горло?
- Смотри.
Люська остановилась посредине тротуара, открыла рот, растянула его даже пальцами, высунула язык и заголосила, чтобы он лучше увидел горло.
Передохнула. Потом снова. Очень смешно и громко.
Николай Иванович оглядывался, стеснялся. Люська взрослая, Люська девочка. Николая Ивановича мгновенные перемены смущали, сбивали с толку, он терялся, не успевал перестраиваться. В Люську с размаху врезался парень с сумкой Adidas.
- Чего ревешь белугой!
- Я белуга? - Люська ткнула поводок Николаю Ивановичу, смерила парня взглядом. - Ах ты, Адидас несчастный! Японский поклон - начали!
- Чего начали? - оторопел парень.
- Приемы!
Парень отмахнулся от Люськи сумкой и скрылся.
- Понял? - спросила Люська Николая Ивановича.
- Не понял.
- Вначале кланяемся по-японски… - Люська поклонилась по-японски, как она считала. - Делаем магические жесты… - Тоже, как она считала.
Николай Иванович, не менее оторопело, чем Адидас, смотрел на Люсю.
Их окружили любопытные.
- Ладно, - сказала Люся и взяла у него поводок. - Научу потом - адское каратэ.
Николай Иванович впервые пожалел, что нет здесь сейчас Зои Авдеевны, может быть, она сумела бы обуздать Люську. Осторожно спросил, когда Люся уже окончательно успокоилась:
- Если вместо мороженого купим что-нибудь другое?
- Сегодня хочу мороженого. Как у тебя самого горло? Еще с гландами?
Николай Иванович испугался, что Люся начнет проверять у него горло, быстро ответил:
- С гландами.
- Надо есть мороженое, пока ты с гландами.
- Ты так думаешь?
- Я знаю.
- Не наоборот? - засомневался Николай Иванович.
- Раньше было наоборот, а теперь нет. Теперь все наоборот, что было раньше. - Люся уже сворачивала к будке с надписью "Мороженое". Она давно заприметила будку.
- Постой здесь с Пеле, я куплю. Ты не знаешь ассортимента.
Николай Иванович дал Люсе деньги и остался стоять с Пеле. Пеле начал себя вылизывать - забрызгался, что ли, когда поскользнулся на апельсиновой корке?
Люся вернулась с двумя простыми вафельными стаканчиками.
- Тебе не надо, - сказала Николаю Ивановичу, - простудишься.
- Ты сама, пожалуйста, не простудись.
- За меня не волнуйся, я удивительно сильная. Может, все-таки будешь? - протянула стаканчик.
- Ешь, - сказал Николай Иванович. - Я покормлю Пеле.
Люся принялась за стаканчик, а Николай Иванович часть мороженого на круглой бумажке, которой был закрыт стаканчик, дал Футболисту, положил перед ним на землю и сам все-таки начал есть остальное. Хотелось не отставать от Люськи. Мороженое зимой на улице он не ел с тех пор, когда жил под кличкой Коноплястый. Мимо двигалась старуха в ржавой шубе с высоким тяжелым воротником, прикрытым сверху бархатной, как тазик, шляпкой. Старуха в просвет воротника, как сквозь амбразуру, прогремела:
- Непозволительно кормить ребенка мороженым зимой.
"Так и знал", - подумал Николай Иванович и в ответ вежливо приподнял шляпу.
- Ребенок не собака, - последовало из амбразуры, и шуба двинулась прочь.
Николай Иванович смутился, Люська не дрогнула, только сказала:
- Старух не терплю.
- Нехорошо, Люся.
- Бабушек люблю. А старики добрее, не замечал?
- Я потрясающе добрый, - сказал Николай Иванович.
- Ты не старик, теперь все наоборот, я говорила. - Это была явная не прикрытая ничем уступка Николаю Ивановичу. - Купим джинсовый костюм.
- Кому?
- Тебе, когда потеплеет. Наклонись.
Николай Иванович наклонился. Люська сняла с него шляпу и примерила ему свою полосатую кепку.