Появился вразвалочку Пеле, обнаружил на полу оторванный шнурок, подобрал его и начал есть.
- Мы уходим, - сказала Люся Николаю Ивановичу. - Мария Федотовна всегда меня от кого-нибудь и от чего-нибудь спасает.
- Людмила, прекрати!
Люся прижалась к Марии Федотовне, потерлась щекой о ее плечо совсем по-детски.
- Я была уверена, что он вам понравится.
Мария Федотовна затруднительно молчала. Николай Иванович тоже молчал. Тогда Мария Федотовна сказала Люсе и Трою, который вошел в комнату:
- Собирайтесь домой.
Ребята начали одеваться. Николай Иванович вышел в коридор и начал наблюдать за происходящим, спросил, точно это была его последняя надежда на справедливость:
- А где Кирюша?
- Сдает с кастеляншей белье в прачечную, - сказала Мария Федотовна, устраивая поудобнее очки, как перед дальней дорогой. - Он ответственный по детдому.
- А Уксус? - Еще более нелепая надежда уже неизвестно на что, унизительная, жалкая.
- Уксус? Что вы имеете в виду?
- Форварда Уксуса, напарника Пеле.
- Это из той же области, о чем мы с вами беседовали: вы активно принимали все, что говорила вам Люся.
- Извини, - сказала Люся, и в ее голосе была виноватость и почти такая же незащищенность, как и тогда в битве на кухне с Зоей Авдеевной. - Уксуса я придумала. И Кубика, и Шарика, и все на свете. Я счастливая и благополучная девочка.
И конечно, появилась Зоя Авдеевна: она открыла дверь своим ключом. В передней сделалось тесно и непонятно. Трой и Мария Федотовна молча стоят, Люся убирает на место домашние туфли Николая Ивановича, из которых она перебралась в свои зимние ботинки. Пеле, пользуясь неразберихой, вытягивает из кедов Николая Ивановича оставшуюся половинку оторванного шнурка. Зоя Авдеевна по-прежнему стоит вся расширившаяся, чтобы всем было неудобно. Наконец уходит, откланявшись, Мария Федотовна, за ней Трой. Трой уходит, смущаясь, опустив голову, не глядя Николаю Ивановичу в глаза, подтянув в рукава куртки свои большие обветренные руки. Он понимает, что произошло что-то неприятное для Николая Ивановича, и чувствует себя к этому причастным. Люська сплющивает ладонями свою кепку и блинчиком набрасывает на голову, машет варежкой, потом берет варежку в зубы и покачивает ею. Двинулась Люська, двинулся Футболист, из пасти торчит шнурок, он его поспешно доедает.
Когда дверь закрылась, Зоя Авдеевна произносит, будто швыряет вслед камень:
- Аферистка!
Николай Иванович вдруг с орлиным клекотом задвигал горлом:
- Растворитесь! - и, глядя ей прямо в ее маленькие колючие глаза, добавил: - Белуга!
Зоя Авдеевна с крапивницей на лице ушла на кухню. Впервые в жизни она испугалась Николая Ивановича.
Глава 5
Почему Николай Иванович сделал только один Люськин снимок? Надо было подглядеть и снять, как она ест мороженое, как внимательно смотрит из-под козырька кепки, стягивает зубами варежку и покачивает из стороны в сторону. А песенка про бананы? Или с какой убежденностью и решительностью в лице она сказала: "Ты теперь не одинокий, забыл?"
Сегодня еще один день в жизни Николая Ивановича. Ничем не примечательный, бесцветный, безрадостный. Скоро явится Зоя Авдеевна стирать белье. Будет жаловаться на никудышную стиральную машину - место которой давно в утильсырье, - на пуговицы на рубашках, которые непрочные и их съедает стиральный порошок, на простыни, которые тоже непрочные и которые уже съел стиральный порошок. Николай Иванович будет при этом думать, когда же стиральный порошок съест и Зою Авдеевну. Но она - прочная.
Николай Иванович не брит, задник у одного туфля примят теперь почти постоянно, а голову свою добровольно положил на плаху под топор Зои Авдеевны. В таком несобранном виде остановился посредине комнаты - может, он теперь сам должен найти Люсю? А может, общественность нужна? Поднять на Марию Федотовну общественность? Взять характеристику из строительного управления, что он дисциплинированный, серьезный и ответственный за свои поступки сотрудник и никто не имеет права забирать у него ребенка. Где его почетные грамоты, благодарности, записанные в трудовую книжку? Две боевые медали, наконец? Он, правда, не в армии был, а в ополчении. Может, прямиком в суд? Но в суде спросят, где ребенок. А где он? Ребенок приходил и уходил по своей воле. Сейчас ушел по своей воле. Так в чем дело, спросят. С кем вы намерены судиться? Сколько лет проработал секретарем суда, знает.
Николай Иванович подошел к телефону, снял трубку. Что предпримет? Надо ведь что-то предпринять! Нельзя, в конце концов, быть таким безвольным, сдавать позиции без всякого сопротивления. Набрал номер справочного бюро.
- Адреса детских домов.
- Вам каких?
- Детских.
- Для школьников, дошкольников?
- Мне… для взрослых школьников.
- Взрослых? Вы что? Вначале решите, какая справка нужна, потом обращайтесь.
И телефон сделал трынь… и замолчал. И тогда Николай Иванович ринулся в коридор, надел шляпу и начал надевать пальто. Рукав запутался, и пальто не надевалось. Схватит такси и по всем детским домам - школьным, дошкольным, по всем! В нетерпении дергал рукой, и пальто запутывалось еще больше, как это бывает, когда уже надо швырять пальто на пол и топтать его ногами. Был он когда-нибудь решительным? Не был. "Никогда", - решительно подумал о себе Николай Иванович. Так он будет решительным, черт возьми! Он тряпка или кто? Да, кто? На этот счет есть пословица или поговорка. Определенно, есть. Забыл только какая. Все, все теперь забывает, ну что ты будешь делать! Николай Иванович перестал сражаться с пальто и начал думать, кем он может быть, если не тряпкой…
Заколотился, заметался дверной звонок - Люська! Плантатор!
Да, это была Люська, в руках - вместо поводка - школьный портфель с огромной цифрой "пять", как на майке спортсмена, коленом раскачивает в одну сторону портфель. На руке - маленькие часы, видны из-под рукава куртки. Часы - подарок Николая Ивановича. Николай Иванович вспомнил, как были они с Люськой в часовом магазине, подошли к большому стеклянному прилавку. Он всегда мечтал купить дочери первые часы. Преклонение перед часами как перед вещью - это из его детства, из доисторического прошлого.
- Можно эти маленькие с золотыми стрелочками? - спросила Люська.
- Они все твои.
- Все я не хочу. Так не бывает. Мне - эти маленькие с золотыми стрелочками.
Продавщица, отдавая Люсе длинную тонкую коробочку, сказала:
- У тебя настоящий отец.
- Я его нашла по локатору, - серьезно ответила Люся. Слова эти, конечно, принадлежат Трою, атомщику.
…Николай Иванович стоял перед Люськой в уже совершенно запутавшемся пальто и в совершенно съехавшей на затылок шляпе. Вдруг, бросив свой портфель с цифрой "пять", Люська проскочила мимо Николая Ивановича в ванную комнату, слышно было - закрывает кран. Вернулась, подняла портфель и опять качнула его коленом, что-то Люську смущало, может быть, встреча после долгой и неоправданной разлуки?
- Ты успела вовремя, - сказал он просто, потому что не хотел ни о чем спрашивать ее подробно, так лучше.
- Да. Опять затопил бы квартиру. - Она, положив портфель на колено, расстегнула портфель и достала дневник, обернутый в глянцевую коричневую бумагу, открыла его и протянула Николаю Ивановичу. - Читай. Раньше пошла бы Мария Федотовна, теперь… должен идти ты. Если не возражаешь.
- Я готов, - сказал он. - Ты сомневалась во мне?
- Имей в виду - тебя вызывают к директору школы.
- И не за почетной грамотой, как я понимаю?
- Нет, не за грамотой. - Она убрала в портфель дневник. - Всегда буду говорить тебе правду.
- Ты не ответила на мой первый вопрос.
- Отвечаю: я в тебе не сомневалась - тебя я нашла точно.
- По локатору.
Она посмотрела на часики.
- Я тебя еще не поблагодарила. Они мне нравятся. Спасибо.
- Правда? - вырвалось у него.
- А ты пробовал говорить всегда только правду?
- Я врун похлеще тебя! Таких Кубиков и Шариков наворотить могу!..
- Ты удивительный отец. Как я рада, что сцапала тебя.
- И хорошо сделала. Теперь я проживу еще много лет, ты увидишь, - сказал он. - Я буду жить долго-долго, пока у меня не вырастет вот такая до пола борода, - показал Николай Иванович. - И вот тогда…
- Что тогда?
- Как написал один летчик, на нее можно случайно наступить и случайно сломать себе шею.
- Ты удивительный отец! - повторила Люська и засмеялась, потом помогла ему справиться с пальто, поправила шляпу. - Определенно шляпа тебе не идет.
Николай Иванович виновато пожал плечами.
По пути Люська рассказывала:
- У меня не первое дидактическое предупреждение. На географии я поспорила о поясах Земли. А на уроке биологии был эксперимент: изучали дыхание стебля. Снаружи стебель покрыт тонкой кожицей. Хочешь увидеть, поддень иголкой. Мы принесли стебли и иголки. Начали поддевать. Кто-то поддел иголкой Мошину. Не я. Биологичка обвинила меня, и Мошина обвинила, но я не поддевала. Как я дразню Мошину, ты догадываешься?
- Мошка! - радостно догадался Николай Иванович.
- Конечно. Она задумала отомстить мне за то, что на перемене я ее слегка толкнула, чтобы не фасонила.
Пассажиры троллейбуса прислушивались к рассказу, Люська не обращала на это никакого внимания.
- А что было с Мошиной, когда ты ее толкнула?
- Ничего. Шлепнулась. Мне - запись в дневнике за иголку и встреча с директором. Но директор поверил, что я не поддевала. Ты бы что, не поверил?
Николай Иванович не успел ответить, как Люська продолжала, и уже не о Мошиной:
- Недавно мы объявили протест. Сели на портфели и сидели.
- Почему?
- Нам в школе говорят: в мае на Красную площадь пойдут ребята, у которых рост от метра и сорока сантиметров. Я высокая, ты видишь. Я поддержала тех, кто ниже нормы. Прибежали учителя и давай нас с портфелей поднимать. Мы не поднимаемся, схватились за руки. Говорим, отмените решение, если точнее - я говорю. Про меня ботаничка сказала: "У этой девочки ненормально развитые белки". Это все после иголки. Какой у тебя рост?
- Не помню.
- Цивилизованный человек должен знать свой рост и вес. Трой в классе самый высокий. А вес знаешь?
- Нет.
- Рост, я думаю, если на глаз… Выпрямись.
Николай Иванович выпрямился, вспомнил, что Люська и Пеле заставляет не горбиться.
- Ровнее. Если на глаз… сто восемьдесят.
Кто-то из пассажиров засомневался:
- Со шляпой.
- Сними шляпу.
Николай Иванович снял.
В троллейбусе начался небольшой спор, во время которого Николай Иванович стоял столбом и со шляпой в руках и, конечно, волновался - сто восемьдесят у него рост или нет.
Подбирается к Люсе девочка из Люсиной школы, одна из тех, у которых вечно спадает плечико фартука, несмело тянет Люсю за рукав куртки и говорит:
- Сто восемьдесят с перышком.
- Что еще за перышко?
- Не знаю.
Троллейбус прибыл на конечную остановку. Все, удовлетворенные, разошлись: рост Николая Ивановича был выяснен - 180 сантиметров с перышком. Николай Иванович был приятно поражен - солидный господин.
Люська, Николай Иванович и девочка дальнейший путь совершали вместе.
- Ты чего в школу на ночь глядя? - строго спросила Люська девочку и ткнула ей под нос часики с золотыми стрелочками. - Кумекаешь? Или по петуху встаешь?
- У меня мама.
- Понятно. Ну, а в школу зачем? У таких, как ты, трудовой день закончился.
- Я говорю много лишних слов, - с несчастным видом ответила девочка. - На отвыкание иду.
- Какие же слова ты говоришь лишние? - поинтересовался Николай Иванович.
- Рыбья русалка, цветоножка, - начала перечислять девочка, - птицептенчик…
- И еще перышко… - улыбнулся Николай Иванович.
Люська повернулась к Николаю Ивановичу:
- Ты знаешь, что такое олицетворение? Часть речи. Если сказать: "Опасность пряталась в каменных галереях", "опасность пряталась" и будет олицетворением. Ты идешь на олицетворение.
- Почему?
- На опасность.
- А ты на что идешь? - спросила девочка.
- Я его, - Люська показала на Николая Ивановича, - веду на директора.
- Тебя будут ругать?
- Его будут ругать. Жизнь есть жизнь, и нельзя отрываться от действительности.
Девочка засмеялась тонким прерывающимся голосом.
- Цыц! Я тебе не подруга.
Девочка испуганно смолкла.
Перед входом в школу Люся сказала Николаю Ивановичу:
- Не волнуйся, а то будешь, как она, говорить лишними словами.
- Директор очень строг? - Николай Иванович ощутил холодок в животе.
- Замученный. Язва желудка у него от всех нас.
- Это я понимаю.
- Мы его любим.
- А я ему подарила стихосамолетик.
- Исчезни! - крикнула Люська и притопнула ногой. - Букварик!
Девочка, встрепенувшись, исчезла. Люська покачала головой:
- До чего молодые распустились. Ужас!
- И ты распустилась - кричишь на молодых.
- Не буду. Ты о себе подумай. Нервы у тебя крепкие? Сейчас начнут испытывать.
Николай Иванович вспомнил, что он недавно подумал о нервах Пеле, и ответил:
- Как у грузовика.
Люська и Николай Иванович вошли в вестибюль. Знакомый неповторимый запах школы, состоящий из запахов школьного буфета, влажных полов, ранцев, портфелей и старого спортивного инвентаря. Всплыло и еще что-то давно забытое в каких-то деталях, что нельзя объяснить, можно только почувствовать.
Нянечке в раздевалке (нянечку ребята наверняка передают из поколения в поколение, такая она вся школьная, в синем халате, слегка измазанном мелом), Люська сказала:
- Мой отец.
- Опять выдумываешь?
- Что нам стоит дом построить?
- Она сказала правду, - немедленно подтвердил Николай Иванович.
Нянечка взглянула на Николая Ивановича с нескрываемым честным любопытством, взяла шляпу и пальто, профессионально вздохнула. Люська разделась наспех - куртку накинула на чье-то висевшее пальто - и сказала:
- Провожу тебя, потом буду на улице.
Поднялись по лестнице с усталыми избеганными школьниками ступенями.
- Жаль, что ты еще не успел позаниматься гирей.
- Может, пойти сейчас в физкультурный зал? - Николай Иванович чувствовал необычайный прилив сил.
- Поздно. Это я виновата: не купила тебе до сих пор гирю.
Директора в кабинете не оказалось. Кабинет был заполнен портретами выдающихся ученых, графиками успеваемости (грозные для школьников во все эпохи!), настенным цветным календарем (подарок одного из престижных родителей), стульями, ковром с растоптанным рисунком и двумя письменными столами - директорским и недиректорским. За недиректорским сидела девица со вздернутыми косметикой глазами и ленивыми пальцами печатала на машинке. Сказала:
- Директор заканчивает сочинение в восьмом классе.
- My father, - сказала Люська, - мой отец.
Не переставая печатать, девица спросила:
- Вас нашли через суд?
- Почему через суд! - возмутился Николай Иванович.
- Вы не беглый родитель?
- Я беглая дочь! - ответила Люська со злостью.
- Да. Верно. Мы оба беглые, - попытался смягчить Люськин ответ Николай Иванович.
Секретарша оторвалась от машинки, глаза ее приспустились - она разглядывала father.
- Идем, - скомандовала Люська.
Николай Иванович и Люська под наблюдением секретарши вышли из директорского кабинета. Люська солдатским шагом - ать-два, ать-два. Нарочно.
- Я тебя предупреждала, что начнут испытывать.
Николай Иванович пошел как и Люська: ать-два, ать-два! Сила воли.
- Теперь я сам. Я сумею. Ты иди.
- Да. Сегодня не мой счастливый день недели. - И Люська взмахнула, описала портфелем ему на прощание круг и отправилась вниз, в раздевалку.
В зале перед кабинетом директора прогуливалась женщина, которая обмахивалась сложенной вчетверо газетой. На локте висела сумочка, с которыми ходят в театр. Николай Иванович перестал греметь солдатскими шагами и решил скромненько заняться школьными документами, обильно украшавшими стену.
Николай Иванович приготовился читать, но промчались двое ребят, вернулись и начали бегать, кружить, хватаясь за Николая Ивановича. Если бы не женщина с сумочкой на локте, которая прикрикнула на ребят и даже хлопнула каждого из них по голове газетой, они бы еще долго бегали вокруг Николая Ивановича, разворачивая его то к стене, то к окнам. "Какая смелая женщина", - подумал Николай Иванович.
- Вы к директору? - спросила она.
- К нему.
- У вас кто?
- У меня никого. Простите, у меня дочь. - Наступило, кажется, то, о чем предупреждала Люська. Силы начали катастрофически убывать.
- В каком она классе?
- Протест на портфелях.
- Мы с вами по одному делу проходим. Часть родителей уже побывала у Валентина Сергеевича. Я что-то вас не знаю. Вы не ходите на собрания? Жена ходит?
Николай Иванович поднял и опустил брови, что у него равнялось неопределенному пожатию плечами.
- Поступок безобразный, что и говорить, да еще на уроке стажера. Она неопытная, они этим воспользовались. У меня сын, я ему сделала внушение. Вы своей сделали внушение? - Женщина опять начала обмахиваться газетой. Чувствовала она себя свободно - никого и ничего она в школе не боится.
- Сделал внушение. - И Николай Иванович в страхе огляделся, нет ли случайно поблизости Люськи.
- Теперь Валентин Сергеевич сделает нам внушение. Ваша как учится? Как ее зовут?
Как зовут, Николай Иванович умолчал. Женщина хотела повторить вопрос, но в зале показался директор. Он шел торопливой, озабоченной походкой и нес стопу тетрадей, как официанты носят тарелки. То, что это директор, Николай Иванович понял сразу, потому что женщина мгновенно убрала газету в сумочку и пристроилась к идущему с тетрадями.
- Мы с товарищем к вам, Валентин Сергеевич.
- Прошу, прошу. - Короткий знак подбородком. - Догоняйте, у меня еще урок.
Николая Ивановича поймала за рукав откуда-то взявшаяся девочка-букварик. Участливо спросила:
- Вас уже ругали?
- Нет еще. Ты почему не на этом… на привыкании?
- Я хожу на отвыкание. Забыли?
- Что же вы! - крикнула женщина и замахала теперь энергично сумочкой. - Скорее! У Валентина Сергеевича еще урок!
Николай Иванович вынужден был устремиться вперед. Девочка поправила фартук и пошла дальше, но плечико фартука тут же свалилось.
Директор хлопнул стопой тетрадей о стол, внутри стола что-то ухнуло, отозвалось.
- Садитесь.
Решительная женщина и Николай Иванович сели. Девица перестала мучить печатную машинку.
- Я - обедать, Валентин Сергеевич. Вам звонили из спортивного штаба, требуют заранее список ребят для первой тренировки к майскому параду. Список я печатаю.
- Идите, Танечка.
Инициативу в разговоре немедленно взяла женщина с театральной сумочкой.
- Мы родители. Мы всё знаем - спортивный штаб, списки, рост не менее одного метра сорока сантиметров. Мы всё поняли. Ребята были не правы, усматривая в этом дискриминацию.
- Почему дискриминацию? - удивился директор. - Дискредитацию. Вы не будете возражать, если я займусь попутно тетрадями.