Директор снял с вершины стопы тетрадь, открыл ее, подхватил из кармана карандаш и пустил ее по строчкам как гончую. Николай Иванович наблюдал за карандашом, ждал, как и директор, результатов погони.
- Вы бастовали, простите, я хотел сказать, дети ваши бастовали, вот что. - Карандаш настиг в тексте первую ошибку, которая не успела от него спрятаться, вцепился в нее, начал трепать. Николаю Ивановичу показалось, что он даже услышал крик жертвы.
- По-моему, Валентин Сергеевич, громко сказано - бастовали, протестовали.
- И дискредитация тоже громко сказано. И неверно.
- И неверно. Может, есть что-то похожее? Если нет, - сказала женщина, - то это шалость, Валентин Сергеевич. Вы в детстве не шалили, вспомните? Девочек портфелем колотили? Девочек всегда колотят портфелями. Шалость. Неосознанная. И они пошалили неосознанно.
- Но ваш сын отличается осознанными шалостями.
"Может быть, это Спичкин или Куковякин?" - решил Николай Иванович. Он сидел пока что спокойный, забавлялся директорским карандашом, который в данный момент отдыхал.
- Недавно на уроке географии ваш сын упорно пытался доказать, что Земля имеет форму ящика. - Директор опять сделал попытку пустить карандаш бежать по сочинению.
Николай Иванович тоже опять переключил внимание на карандаш. Ошибки теперь, наверное, затаились, сидят, только слабонервная вспорхнет. Николай Иванович вспорхнул бы.
- Мы с мужем обсуждали это дома. Ни я, ни муж ничего подобного ему не говорили. Семья здесь ни при чем.
- А на уроках музыкальной грамоты, товарищ Куковякина?
Значит, это Куковякина мамаша.
- Он читает ноты.
- Он читает "Анжелику".
- Валентин Сергеевич, у сына выраженные музыкальные способности. Я в молодости тоже пела. - Куковякина шумно вздохнула. - Имею слух достаточный, и мальчик у меня никогда не болел ушами. Как он животным подражает, вы бы послушали.
"Значит, все-таки Куковякин в классе мяукает", - вспомнил Николай Иванович Люськин показ практикантки: "Класс, тихо! Куковякин, ты мяукаешь?"
- Я говорю не о музыкальных способностях, а о поведении вашего сына.
- Но вы сами заговорили об уроках музыкальной грамоты, Валентин Сергеевич.
Николай Иванович с завистью подумал, вот как надо сражаться за детей, отстаивать их интересы, в то же время он был счастлив - о нем забыли, может, все и обойдется?
Не обошлось, вспомнили.
- А вы? - Директор обратился к Николаю Ивановичу.
- Ермоленко.
- У него дочь, - решила оказать помощь Николаю Ивановичу Куковякина.
Сама она считала, что отбилась от директора, раскрыла сумочку, достала газету и опять замахала ею, как среди жаркого дня.
- Люся, - сказал Николай Иванович.
Он прежде и не подозревал, что будет до старости бояться директоров школ. Кого он не боится? Но кого-то он все-таки должен не бояться! Николай Иванович начал быстро подыскивать в уме, кого бы он не побоялся. Не подыскал. Может быть, потому, что быстро?
- Люся, кстати, читает "Анжелику" вместе с вашим сыном, товарищ Куковякина, - сказал директор.
- Читать книжки пока не запрещено. - Куковякина помогала Николаю Ивановичу. Газету она раскрыла пошире, чтобы и веер был пошире.
- Жизнь есть жизнь, и нельзя отрываться от действительности, - ни к селу ни к городу пробормотал Николай Иванович.
- Погодите. - Директор постучал по столу карандашом. - Где вы были раньше?
- Раньше? - Николай Иванович мучительно думал, где он был раньше, ну, где? - Я был, кажется, в командировке. - Добавил уже совсем упавшим голосом: - Все, знаете ли, командировки одна за другой. - Живот у Николая Ивановича медленно холодел. - А то и две командировки сразу туда и… сюда.
Директор настолько изумился, что уронил на стол карандаш, и этого оказалось достаточным, чтобы лавина из тетрадей рухнула, рассыпалась по кабинету. Николай Иванович первым кинулся собирать тетради: некоторая надежда на амнистию, как добровольца, а в том, что именно сейчас разразится самый большой скандал, Николай Иванович не сомневался. Валентин Сергеевич тоже собирал тетради. Их передавали Куковякиной, и она вновь складывала в стопку, прессовала крепкой рукой. Тетради с образами Обломова? Чацкого? Печорина? Николай Иванович украдкой приоткрыл одну тетрадь, но поглядеть не успел.
В дверях показалась Мария Федотовна. Николай Иванович так и остался стоять на коленях на полу, оглушенный и не способный ни на какое сопротивление - берите голыми руками. И взяли.
Директор занял свое место за директорским столом, но теперь, скорее, это было похоже на место судьи.
- Вы говорите, две командировки сразу? Присаживайтесь, Мария Федотовна.
- И туда… и сюда, - в отчаянии пролепетал Николай Иванович, глядя на Марию Федотовну.
- Его надо сдать в милицию, - сказала Мария Федотовна, не присаживаясь. - Он ложный родитель. - Это Мария Федотовна произнесла со скорбью.
- До свидания, - сказал Николай Иванович директору, - а то я с вами не поздоровался, не успел.
- Я вас предупреждала, - несколько оттаяв, вздохнула Мария Федотовна. - Никаких контактов.
И его сдали. Когда Николай Иванович в сопровождении школьного сторожа уходил в отделение милиции, Люсю крепко держали Мария Федотовна, отчего сделалась розовее обычного, дежурный по школе старшеклассник и Куковякина, которая полностью приняла сторону обвинения. Вышла во двор и секретарша Таня со стаканом порошкового киселя, который она лениво допивала. Таня не отказалась от своей версии - родитель беглый, его нашли через суд и теперь водворяют в семью.
Люська стояла не шелохнувшись, казалось, она забыла обо всех и обо всем, но ее глаза медленно темнели, как перед грозой.
- Я когда-нибудь что-нибудь сделала тебе плохого? - У Марии Федотовны дрожало от обиды и напряжения лицо, дрожал голос, потерялась ватка из-под очков.
- Ты сложный ребенок, - заявила Куковякина. Она была в мохнатой папахе, край папахи свешивался на лоб челкой. Куковякина считала себя представителем дирекции, потому что директор ушел проводить дополнительный урок. Заявление, которое сделала Куковякина, что Люська сложный ребенок, Люська слышала неоднократно на протяжении всей своей жизни.
- Вы все не сложные люди? Простые, как школьные ластики, да?
- Что она говорит? - обратилась Куковякина к Марии Федотовне. - Совершенно упущенный ребенок. Безотцовщина, конечно. - Папаха Куковякиной приняла грозный вид.
- Люся, перестань. И вы, пожалуйста, перестаньте.
- Нет уж, я не перестану! - и Куковякина одной рукой начала приглаживать, успокаивать папаху, но и папаха не успокаивалась.
Дежурный старшеклассник помалкивал, в спор не ввязывался, держал Люську.
- Куда его увели? - спросила Люська.
- В милицию, - ответила Мария Федотовна.
- Я бы прямиком его в больницу, не скажу в какую. Спрашиваю: "У вас кто?" - "Никого". А потом: "Простите, у меня дочь". В конце что сказал директору: "До свидания, я с вами не поздоровался". Тут двух мнений быть не может!
- Вы знаете, кто вы такие? Вы и вы? - Люська кивнула на Куковякину и на Марию Федотовну. - Клецки! - Ловко поднырнула и вырвалась от старшеклассника, крикнула: - И ты клецка!
Старшеклассник погнался за Люськой, но Люська метнула ему под ноги портфель. Старшеклассник споткнулся и едва не упал. Этого хватило Люське, чтобы добежать до угла, завернуть за угол, и дальше она смешалась с толпой.
- Что она себе позволяет! - крикнула Куковякина на все околошкольное пространство. - Надо немедленно принять меры!
Таня допила кисель и ушла. Старшеклассник восхищенно пробормотал:
- Во спринт.
- Люблю эту девочку, - сказала Мария Федотовна тихо, но Куковякина услышала.
- За что?
- За характер.
- Надавала бы ей по губам.
- Для этого ее надо вначале поймать, - улыбнулась Мария Федотовна.
Николай Иванович сидел в отделении милиции за небольшим рыженьким столом в чернильных звездочках и кружках, оставленных мокрыми стаканами. На столе, вниз полями, лежала шляпа Николая Ивановича, а перед ним лежал лист бумаги, и Николай Иванович занес и уже несколько минут держал над листом деревянную ручку. Подобные ручки сохранились в милициях, на почтах, в сберкассах. На столе была и чернильница с многократно разбавленными чернилами. Николаю Ивановичу надлежало дать объяснение своему поступку - почему он обвинен в лжеродительстве, как это случилось. Есть общеустановленный порядок усыновления детей через отделы народного просвещения, через исполкомы, так ему сказал в милиции молодой лейтенант - погоны с трудом закрывали его большие плечи, тщательно подстриженные черные усики украшали смуглое лицо, пуговицы на кителе пронзительно лучились. "Вы, товарищ Ермоленко, - сказал лейтенант, - избрали странный путь". Но разве он избрал?
Он ничего не избирал. "Товарищ Ермоленко, вы обращались в официальные органы?" - спросил и директор школы. "Нет". - "Зачем назвались отцом? Зачем сказали, что были в командировке?" В командировках он вообще-то бывал, он не обманул. Но как было объяснить, что он давно непонятен и необъясним.
В отделении милиции появилась Люська, кинулась к лейтенанту, протянула ему что-то и сказала, задыхаясь от бега и от счастья:
- Освободите его. Поскорее!
Николай Иванович смотрел на Люську - щеки ее горели, куртка была расстегнута, кепка съехала на затылок. Николай Иванович безнадежно сидел над листом бумаги, на одном из пальцев, в которых он держал ручку, растеклось чернильное пятно.
- Я беру его на поруки.
Лейтенант был настроен полностью дружески.
- Вы кто ему?
- Дочь.
- Опять. Но здесь в документе ни слова об этом не сказано, а должно быть сказано. Открываем, вот страничка одиннадцатая, смотрим внимательно и ничего внимательно не видим. Пустота.
Николай Иванович понял - Люська принесла его паспорт.
- Будет сказано. - Впервые, сколько Николай Иванович знал Люсю, она засопела, нахмурилась. - Я недавно его нашла. - Люся показала на Николая Ивановича. - У меня есть свидетели.
В комнату, как по команде, вошли Трой и Кирюша.
- Вот. Они подтвердят, что он замечательно добрый и что я сама его нашла.
Вязаную шапочку Кирюша снял и держал в руках - ему казалось, что так он выглядит мужественнее.
- Скажи, - обратился лейтенант к Люське. - У каждого на лбу написано, кто он такой? У товарища Ермоленко написано, что он замечательно добрый?
- Посмотрите! - воскликнула Люська.
Николай Иванович чернилами, хотя и разбавленными многократно, умудрился испачкать лоб. Лейтенант взглянул на Николая Ивановича и вдруг громко, как будто комната была полна слушателями, произнес:
- Следствие на лжеродителя закрываю!
Николай Иванович так заспешил уйти, что забыл шляпу.
- Бывший задержанный, головной убор?
- До чего она мне надоела, - простонала Люся.
- Бывший задержанный!
Николай Иванович опять застыл.
- Лоб не забудьте вытереть.
Когда Николай Иванович с паспортом в кармане, с вытертым лбом и со шляпой на голове, Люська, Трой и Кирюша, уже в своей шапочке, оказались наконец на улице, то увидели Пеле, привязанного неподалеку за водосточную трубу. Люська отвязала его, и они все отправились вперед на поиски дальнейших приключений. Так это выглядело, во всяком случае, со стороны. И так этого хотелось Николаю Ивановичу.
- Откуда ты взяла мой паспорт? - спросил Николай Иванович Люську.
- Из квартиры. Зоя Авдеевна дала.
- Просто дала?
- Не просто. Я ее сначала убила.
- А как ты ее убила? - весело спросил Николай Иванович. - Достала свой гребешок и… - Николай Иванович цокнул языком - выстрелил из пистолета.
- Нет, - сказала Люська. - Подержи. - Она передала Трою поводок с Пеле. - Я подкралась, размахнулась… - Люська показала, как она подкралась и как размахнулась, - и ахнула ее друшляком.
- Дуршлагом, - сказал Кирюша.
- Дрюшляком. Отстань, надоел.
- Не пугай прохожих, - попросил Трой. Он стеснялся Люськиного темперамента на людях.
- Да, - сказал Кирюша. - На тебя, Люсьена, обращают внимание. Вон, вся троллейбусная остановка смотрит. Дети на санях перестали кататься.
- А ты уже совсем оробел. Люди! Люди!
- Перестань, прошу тебя. Смотрят ведь.
- Она не перестанет, - махнул рукой Трой.
- Мне что теперь… - капризно отвечает Люська. - Меня все равно свезут в тюрьму, в обитель. Кто возьмет на поруки? Дети с санями?
- Я, - сказал Николай Иванович. - Моя очередь брать на поруки.
- Тогда пойдем и отпразднуем твое и мое освобождение.
- Куда пойдем? - ему хотелось быть таким же решительным, как и Люська.
- В "Светлячок", есть мороженое.
В "Светлячке" заняли столик на четверых у окна, недалеко от дверей. Мороженое ели с вареньем и, конечно, с изюмом, называлось - "мягкое". Люськин заказ. Люся потребовала себе еще консервированного компота, ей принесли в высоком стакане.
Еще раз обсудили приключение в милиции.
- Я виновата, - заявила Люся, отпивая из стакана компот.
- Зачем надо было втягивать Николая Ивановича в дело с портфелями? Тем более, мы проиграли, - сказал Трой, прежде всего недовольный собой. - Ошибка была допущена с самого начала: мы были не правы, нас отбирали на физкультурный праздник, а не на простую демонстрацию. Я сел на портфель только из-за тебя.
- Я тоже. А вот при чем тут Николай Иванович? - Кирюша бодро нападал на Люсю, и Люся ему это сегодня позволяла.
- Я вам объяснила.
- Ничего не объяснила. Ты пьешь компот.
- Я хотела доказать, что он за меня полностью отвечает.
- Николая Ивановича надо беречь. - Таково мнение Кирюши. Когда Кирюша говорит серьезно, у него это получается слишком серьезно, и хотелось немедленно поберечь самого Кирюшу.
- Я не берегу Николая Ивановича? - Люся отправила в рот полную ложку "мягкого" мороженого и на лице изобразила удовольствие.
- Едва не засадила в милицию.
- Как засадила, так и освободила! - Люся стукнула ложечкой по мороженому. - Мой Николай Иванович, что хочу, то с ним и делаю. Он сам сказал, что я его дочь. Всему миру!
- Ты определенно распустилась. - Трой сердито мотнул головой.
Николай Иванович втайне был согласен с Люсей: она теперь может с ним делать все что захочет, как и с Пеле. Кстати, где он? И вдруг, к своему невероятному удивлению, Николай Иванович увидел Пеле за окном "Светлячка" прогуливающимся по тротуару на… поводке.
- Э… - только и смог выдавить из себя Николай Иванович. И еще раз: - Э… - И ложечкой показал на окно.
- Что тебя так удивило? - сказала Люся Николаю Ивановичу. - Привязали к поводку длинную веревку. У Троя была с собой. Пеле свободно гуляет, а мы свободно сидим в "Светлячке".
Николай Иванович, приглядевшись, увидел, что от их столика, вдоль стены и дальше к наружным дверям отходит тонкий канатик.
- Теперь и в кино спокойно ходить можно, - сказала Люська. - Всех вас посажу на веревки, как собак в упряжке. Забавно получится.
- Я повторяю: ты определенно распустилась.
Трой кончил есть мороженое и отодвинул от себя вазочку. Настоящий мужчина, по мнению Троя, не должен есть мороженое, пирожные, печенье, ничего сладкого. И когда Трой ел сладкое, он делал уступку своим принципам.
- Трой, ты меня совсем не любишь, - печально сказала Люська. - Обижаешь по каждому пустяку.
- Пора тебе быть взрослой и совершать взрослые поступки. - Осмелел Кирюша, ему очень хотелось подравняться к Трою.
Люся схватила трубочку для коктейля, пачка которых лежала на блюдечке на столе, сунула трубочку в стакан с компотом и дунула компотом на Кирюшу.
Получилось грубо. Люся хотела немедленно извиниться, но дернулся стол - его потащила веревка, она была прикручена к ножке.
Трой кинулся к выходу. По тротуару не спеша ехал трактор со скребком и подметальной проволочной щеткой, чистил от снега тротуар. Краем скребка зацепил канатик и теперь волок за собой Пеле и соответственно волок и стол в "Светлячке". Трактор был остановлен. Пеле спасен.
- Так можно снова оказаться в милиции, - сказал Николай Иванович после урегулирования конфликта.
- В один день два раза! - засмеялся Кирюша. - А канат крепкий, качественный.
- Манильский, - сказал Трой. - Всё физики-альпинисты. Мне подарило спортивное общество "Квант".
- Этот на тракторе чумовой, не видит, что ли, собака на поводке гуляет, - сказала Люся с возмущением.
- А хозяйка прохлаждается мороженым! - опять засмеялся Кирюша.
- А вы чуть "Светлячок" не разломали, - сказала Люська.
- Но это же твоя затея с удлинением поводка? - не выдержал и возмутился Кирюша.
- Не знаю. Не помню. Канат не мой, и я не физик.
Потом они расстались: Николай Иванович пошел домой - ему предстояло сесть за очередной отчет по складу, - Люся, Трой и Кирюша пошли еще погулять. Пеле, как всегда, тащился сзади - он все еще переживал встречу с трактором.
Глава 6
Сегодня Люська молча и деловито повела Николая Ивановича в магазин. Когда пришли, Николай Иванович понял - пощады не жди: магазин назывался "Спорттовары".
- У вас гири есть? - спросила Люська продавца.
Николай Иванович вобрал голову в плечи: час его пробил. Да еще продавцом оказался Адидас - бывает же такое стечение обстоятельств. Адидас, конечно, Люську узнал, как и Люська его. Николай Иванович это почувствовал.
- Может быть, купим футбольный мяч для Пеле? - попробовал отвлечь Люську от гири Николай Иванович.
- Нет. Гирю. У вас есть гири? - повторила Люська вопрос.
- Есть, - ответил Адидас. - Свежие. Утром получили. - Адидас решил свести с Люськой счеты, совершенно ясно.
- Почем килограмм? - Люська и не собиралась покинуть поле боя. Наоборот!
- Пятьдесят коп. Вам кусочком или нарезать?
- Целиком возьмем. Для него. - Люська показала на Николая Ивановича.
Адидас не спеша оглядел Николая Ивановича, улыбнулся, ответил Люське:
- Если целиком для него - вы пришли не по адресу.
- Это почему?
- Зайдите в гастроном, там гири на два и три килограмма. В самый раз.
- Между прочим, он летчик. - И Люська не выдержала и двинулась на Адидаса.
- Здесь магазин! - попытался удержать ее Николай Иванович.
Но Люська была уже неуправляемой.
Адидас и Люська побежали по магазину, как по физкультурному залу, перепрыгивая, перелезая и выделывая обманные движения, на удивление покупателей. Короче говоря, магазин необычайно оживился, задергался.
Пора бы Николаю Ивановичу физическое явление под названием Люська твердо усвоить, и, кажется, он начал его усваивать.
Гирю несли на продернутой в ушко палке Трой, Кирюша (вызванные специально по этому поводу), сама Люська и Николай Иванович.
Отдыхали на мосту через Москву-реку. Лед давно сошел, и река была уже свободной, но еще по-зимнему темной и строгой.
По реке плыли первые лодки со спортсменами-гребцами, только вместо маек на них были свитера. Люся сказала Николаю Ивановичу:
- Давай утопим твою шляпу.
- Как же так? - забеспокоился Кирюша.
- А вот так же так. Начинается новая жизнь.