- Защитой детей ведают органы просвещения. В милиции обвинили, что меня нет в его паспорте. - В милиции не обвинили, а обратили на это внимание, но Люся сказала - обвинили. Она все сейчас будет усиливать и драматизировать. - Я должна быть в его паспорте, иначе его опять заберут в милицию и скажут, что он лжеотец. Был Лжедмитрий в смутное время, помните? Судьба его какая? Не обрадуешься.
Инспектор встала, взяла паспорт и пошла к дверям, постукивая корешком паспорта по ладони.
- Подожди здесь. - И вышла, не прикрыв за собой дверь.
Зазвонил телефон. Люся схватила трубку, закричала:
- Иди на белотроп! Иди! Я разрешаю! - и бросила трубку, так что аппарат хрустнул как орех.
Инспекторша вернулась с сержантом милиции.
- У нее на руках чужой паспорт, и боится милиции.
- У меня своего еще нет! - с нескрываемым возмущением сказала Люся. - А статья сорок вторая кодекса обязывает заботиться о воспитании и содержании детей.
- Вот. И кодекс наизусть.
- Мы его в школе проходили! Спросите у вашего червяка.
- Без выражений, - сказал сержант. - И освободите служебный кабинет. - Сержант козырнул Люське.
- Червяк не выражение, а часть живой природы, - ответила Люська.
- Но ты это использовала как выражение. Ты ловкая особа.
- Позвоните моему отцу, он вам все про меня расскажет.
- Назови номер, - согласилась инспекторша. Паспорт передала сержанту.
Люся назвала номер. Инспекторша позвонила.
Подошла Зоя Авдеевна и на вопрос о Люсе коротко ответила:
- Аферистка.
Освобождая под охраной сержанта служебный кабинет, Люся сказала инспекторше:
- Вам субботник провести надо - сколько грязи в коридоре.
На столе инспекторши зазвонил телефон, и опять началось:
- Ты меня расстраиваешь…
В коридоре знакомая Люсе женщина сидела за столом, с суконным в порезах верхом, и заполняла какой-то бланк. Увидела Люсю под конвоем, сказала:
- Ты все-таки убежала из семьи.
Люся ответила:
- Разговаривать с арестованными запрещено.
В отделении милиции, куда доставили Люсю, дежурил тот же лейтенант с усиками. Он взял со стола фуражку, надел ее и приготовился слушать рапорт сержанта. Усики его заранее улыбались.
- Товарищ лейтенант, доставил правонарушительницу - ходит с чужим паспортом.
- Здравствуйте, - сказала Люся.
Лейтенант покачал головой:
- Все шумишь?
- Шумю, нет… шумею… - Люська баловалась.
- Шу… - попробовал лейтенант.
- …тю, - добавила Люська.
Лейтенант подкрутил один подстриженный усик, будто завел часы, а сержант сказал:
- Ловкая особа.
Лейтенант раскрыл знакомый паспорт на одиннадцатой страничке.
- Не вписали еще, - сказала Люся.
- Теперь обратным ходом - ты лжедочь.
- Да. Обратным ходом.
- Задержанную куда?
Лейтенант не успел ничего ответить, как в отделение в незастегнутом пальто, без галстука, без шляпы вбежал возбужденный Николай Иванович. За ним вбежал шофер такси.
- Вы забыли шляпу. - И сунул шляпу Николаю Ивановичу в руку.
- Ну вот, - сказал лейтенант. - И лжеотец здесь.
- Что происходит? - взволнованно спросил Николай Иванович, едва владея дыханием и стараясь привести себя в порядок. Из кармана пальто достал галстук, подумал и снова сунул его в карман.
- Смепилейпи, - быстро сказала Люська.
- А?.. - Потом Николай Иванович догадался, обрадованно закивал Люсе - он будет смелым.
- Когда вы решите свою проблему? - спросил лейтенант.
- Ах, вот эту? - Николай Иванович принял из рук, дежурного паспорт. - Люся…
- Да. Вот эту.
- Я беру ее на поруки. Паспорт я ей сам дал.
- Проблему куда мы денем?
- В милиции не решают нашу проблему?
- Решает управление народного образования, потом передает райисполкому.
- А ты где была? - спросил Николай Иванович Люсю.
- Где она была? - спросил лейтенант сержанта.
- В народном образовании.
- Теперь в райисполком, - бодро сказал Николай Иванович.
- Если таким же образом, то опять будете здесь, - сказал сержант и козырнул Николаю Ивановичу.
- Мы пойдем с ней вдвоем.
- Вы один, - сказал лейтенант. - И вначале в жэк.
- В жэк я один, - опять бодро сказал Николай Иванович, нахлобучил шляпу, ставшую совсем неузнаваемой после Москвы-реки, поправил рубашку, застегнул пальто. - И всё, да? В жэк я один, и всё. А зачем в жэк?
- Нет, не всё. Жэк - это справка о жилплощади, а поликлиника - это справка о состоянии вашего здоровья.
- Но я здоров!
- А он больной? - показал лейтенант на сержанта. - Он здоровый, но как мы узнаем, что он здоровый и должен продолжать службу в милиции? У каждого на лбу написано…
- …кто он такой? - закончила вопрос Люська.
- Правильно сказала.
- Может, только сумасшедший меня возьмет! - засмеялась Люська. - Или у кого немочь падучая!
- Невероятно, но факт, - козырнул сержант. - Такую особу… - Сержант, очевидно, стоял на своем в отношении Люськи.
- Молчи, служба! - не выдержала Люська.
- Оскорбление должностного лица, - немедленно зафиксировал сержант.
- Отставить, - приказал лейтенант. - А ты не увлекайся. Ты мне нравишься. Я бы тебя взял в свой отряд в милицию.
- Спасибо. Но я хочу дрессировать экзотических животных.
Люся и Николай Иванович в который раз попрощались с лейтенантом. Вышли на улицу. Люся сказала:
- Хочу есть, и первое что я сделаю - съем твою шляпу.
Люська шла, покачивая джинсиками, руки вставила в карманы куртки, полосатая кепка сикось-накось. На ботинках болтаются бомбошки-вишни. Ничего более чудацкого не придумаешь.
Глава 8
Николай Иванович давно еще начал приходить к этому дому, останавливался и стоял перед воротами, смотрел во двор, как там играют ребята. Дом был с портиком, украшенным русалками и странного вида птицами, с двумя колоннами. Обветшали, растрескались стены, почернели трубы на крыше, из которых шел старомодный дым в белое еще от зимы небо. На крыльце в узеньких ящиках сохранились стебли цветов, обесцвеченные дождями и снегом, сохранились, как воспоминание о лете, о прошлом.
Возвращаясь с работы, Николай Иванович делал крюк, чтобы оказаться возле дома и поглядеть на него.
Мария Федотовна с крыльца видела человека с портфелем под мышкой, неподвижно стоящего за воротами, и не подозревала, что это тот самый Николай Иванович, которому она запретила видеться с Люсей. Человек, неподвижно стоящий за воротами, был жалким, грустным и поэтому неузнаваемым. Это были два совершенно разных человека - тот, у себя в квартире, и этот, за воротами. Между ними ничего не было общего. Если бы Мария Федотовна все это знала, может быть, она бы не разговаривала так с Николаем Ивановичем, поверила бы в его любовь к Люсе и признала бы наконец все то, что придумала Люся и во что теперь верил Николай Иванович.
С Люсей Мария Федотовна испытала много сложностей. Прежде Люся увлекалась бурными играми, от которых долго не засыпала. Увлеченность играми сохраняется у Люси и поныне. Люся часто застывала на месте, сидела неподвижно в спальне на краю кровати в ночной пижаме, завернувшись в одеяло. Мария Федотовна спрашивала, о чем думает. Люся отвечала с неохотой: думает ни о чем. "Ни о чем думать нельзя". "Я думаю ни о чем, - упрямо говорила Люся, - потому что думаю обо всем".
Люся обладает способностью собирать вокруг себя ребят, заводить с ними споры. Теперь она начала искать себе отца. Мария Федотовна боялась новой Люсиной игры: Люся упорно начала верить, что есть тоже человек, который тоже ищет ее, и только надо постараться найти этого человека, и он окажется ее отцом на всю жизнь и именно тем самым отцом, которого она себе назначила. Люся не сомневалась в успехе. Мария Федотовна боялась, что Люсю обидят и тогда останутся в ней только дерзость и насмешливость.
Мария Федотовна пыталась остановить Люсю. Люся спрашивала:
- Почему вы считаете, что нет человека, которому я нужна?
- Пойми, это зависит не от тебя.
- От кого?
- От обстоятельств. Ты можешь ошибиться.
Люся ошибалась, но искать не переставала. "Мой отец робкий, поэтому ищу его я, а не он меня", - отвечала всем, кто пытался удержать ее.
Кирюша, как обычно, не противоречил Люсе, Трой относился строго, требовал обоснований и подготовки, не экспериментов на ходу. Терпел ее приключения по дружбе и принимал в них участие. И то, что с Люсей постоянно был Трой, успокаивало Марию Федотовну, и даже часть ответственности за происходящее она переложила на него. В решительную минуту она вступит сама. И вступила.
Глава 9
Николай Иванович не мог жить, как жил прежде. Главное - Люська, Люсьена. Распорядок дня вроде бы не изменился: утром Николай Иванович уходил на работу, возвращался и обязательно бывал около дома с портиком и двумя колоннами, обедал, читал газету, смотрел телевизор. А в свободное время брал "Зенит" и отправлялся на прогулку. Прогулки с "Зенитом" скрадывали одиночество, включали Николая Ивановича в судьбу города, в состояние большого живого организма, которому интересен Николай Иванович - маленький живой организм. Потом Николай Иванович сидел в ванной комнате и печатал фотографии. Сегодня он тоже печатал - надел пластиковый фартук, взял пинцеты. Стояли две большие кюветы с проявителем и закрепителем, увеличитель, но мысли были обращены к Люське. Люська, оценивая его коллекцию фотографий, всегда вспоминала нечто свое. Разглядывая снимок, на котором покупки из магазина везли в сумке на колесиках и к этой сумке были прикреплены еще две таких же на колесиках: "Наш сторож дядя Петя ездит в магазин с обыкновенной тачкой". Женщина перелистывает страницы книги: "Я дую на страницы, и они перелистываются".
Когда пленка была проявлена и высушена, Николай Иванович отобрал под увеличителем лучший кадр, на котором опять была Люська, и начал печатать на большом картоне. Он покачивал кюветы с проявителем и следил, как рождался снимок, опять рождалась для него Люська - она на празднике "Русская зима". Когда-то Николай Иванович долго убеждал себя, что все лучшее осталось в прошлом, а прошлое не повторимо, но теперь он знал, был убежден, разглядывая фотографии, что прошлое, хотя и неповторимо в своем качестве, но имеет будущее в новом качестве.
Он смотрел на Люсю и понимал, что в этой девочке заключена его дальнейшая жизнь, что все теперь в ней и ничего в нем. Она распорядилась им, а он ждал этого все последние годы, ждал как единственного оправдания своего существования. Без него она росла. Он не воспитывал ее, не принимал гостей по поводу ее дня рождения, не катал в коляске, не слышал ее детского плача, не следил за тем, как она засыпает, не водил на прививки, не боролся с тем, чтобы она не была левшой, не приучал к страшным звукам, не учил ее буквам - ты чего, букварик? - счету, не хранил ее детских секретов.
Он старел и ничего не приобретал, а только все терял. На улицах он наблюдал за чужими детьми, он любил ходить мимо школ, детских спортивных площадок, и потом он начал наблюдать за жизнью детского дома, который недавно занял старинный особняк недалеко от улицы, на которой он жил. И с тех пор путь Николая Ивановича, куда бы Николай Иванович ни направлялся, обязательно был мимо ворот особняка. Николай Иванович останавливался и наблюдал, что происходило за воротами дома. Со стороны было видно, что стоит старый человек в обвислых от непогод брюках, в поношенном пальто и держит под мышкой старый портфель с испорченным замком, поэтому портфель и приходится носить под мышкой. Кроме портфеля, он иногда держал зонт, старый, как и портфель, и тоже сломанный, потому что, если его раскрыть, то одна часть вздувалась, и дождь с этой вздувшейся стороны стекал на плечи.
Однажды Николай Иванович вошел во двор и даже прошел внутрь дома. Случилось это в дождливый осенний день.
В коридоре его встретила женщина: полные розовые щеки в мягких складках и такой же в мягких складках подбородок, выпуклые очки, чтобы не давили - подложен клочок ваты. Женщина решила, что он пришел из отдела народного образования. Она представилась:
- Воспитательница Мария Федотовна Ромашкина.
Это и была его первая встреча с Марией Федотовной.
Он пожал ей руку и растерянно молчал. Боялся признаться, что он случайный посетитель и что никакого отношения к отделу народного образования не имеет, а также и к райздравотделу, и он не связной по работе с библиотеками, и не новый завхоз, которого они ждут на работу.
- Кто же вы?
- Я так.
- Вас загнал к нам дождь? - она была уже строга, эта Ромашкина.
- Дождь и обстоятельства. - Николай Иванович отвечал неопределенно, когда полностью терялся в обстановке и в обстоятельствах.
- Вы находитесь в детском учреждении, которое требует к себе определенного отношения. - Мария Федотовна точно разгадала Николая Ивановича, его неопределенность и какую-то жизненную непригодность. - И никаких иных обстоятельств я не приму, если вы не имеете отношения к данной системе.
- Я понимаю.
- Что вы понимаете?
- К системе…
Николай Иванович начал пятиться к дверям: он никогда не доверял себе, своим силам и возможностям. Пятился, приподнимая свою мятую шляпу, с которой осыпались дождевые капли, и допятился до кашпо со вставленными в него веточками сухих листьев.
- Осторожно.
- Да. Конечно. Да, да. Я осторожно.
Николай Иванович зацепил зонтом плакатик, где было написано о предстоящем зимой районном походе на лыжах - белотропе. Мария Федотовна подхватила плакатик, а Николай Иванович уже сумел окончательно достичь дверей и исчезнуть за ними. Когда он шел по двору с несчастным, немужественным лицом, чувствовал на себе взгляд Марии Федотовны Ромашкиной из окна. Какого именно окна, он не знал. Взгляд толкал его в спину, толкал его прочь, и Николай Иванович, сжимая под мышкой портфель, торопился уйти и даже не раскрывал зонт, чтобы не задерживаться. Он добрался до ворот и выбежал на улицу. Его постоянно преследовали неудачи в большом и в малом, во всем. Оказавшись за воротами, он оглянулся и тогда впервые увидел девочку в куртке, из которой она явно выросла, в зимних коротких ботинках и в кепке из меха под тигренка. Она стояла на крыльце и тоже смотрела вслед Николаю Ивановичу.
Глава 1 и последняя
Жилец Е. сидел один с утра в квартире, в старом кресле и слушал, как в ванную набирается вода. Завтра понедельник, ему выходить на работу, а сегодня выходной день, совершенно жильцу Е. ненужный, разве для того, чтобы из кресла перебраться в ванную. Только что приходил Сапожков - механик по лифтам - и позвонил в дверь громко и отчаянно, так что звонок заколотился, будто пойманный стаканом жук. Сапожкову срочно понадобился рубль до вечера. Николай Иванович рубль дал, хотя понимал, что рубль к нему никогда не вернется. Важно теперь, чтобы об этом не узнала Зоя Авдеевна, а то непременно скажет: "Вы разиня, у вас забрали ваши деньги", и мнение в доме, что он интеллигент и неудачник, еще больше укрепится. Во дворе опять кто-то распевает веселую песенку про бананы, которые растут высоко. Николай Иванович слушает.
На складе строительного управления Николая Ивановича ждал в понедельник рыженький рабочий стол в чернильных звездочках и в полнолуниях от мокрых стаканов (это пили иногда портвейн бригадиры), ждала деревянная ручка, которые обычно бывают в сберкассах, в милициях, на почтах, и чернильница с многократно разбавленными чернилами. Когда Николай Иванович придет на работу, на столе окажется его портфель, и всегда раскрытый, потому что замок сломался, как, впрочем, оторвалась и ручка, поэтому портфель приходится носить только под мышкой. На работу Зоя Авдеевна покупала Николаю Ивановичу бутылку кефира и сухарики: Николай Иванович вынужден соблюдать диету - страдает язвой желудка. Но бывало, он выпивал стакан портвейна, не в силах противостоять бригадирам, их натиску, хотя после этого и маялся, заболевал и давал жгучую клятву, что это в последний раз, но, как всякий слабовольный человек, клятву не сдерживал. Дома Зоя Авдеевна выхаживала его, укоряла, что он скоро опустится до уровня Сапожкова. "И опущусь, и что! - думал Николай Иванович. - Кому я нужен".
Еще Николай Иванович носил на работу кости, завернутые в бумагу, для собаки, которая его встречает. Его единственный друг, правда вечно сонливый и малоодушевленный предмет, но все же существо живое.
Весь день Николая Ивановича будут одолевать бригадиры - требовать по накладным и счетам-фактурам стройматериалы и сантехнику, в понедельник это происходит особенно активно. Потом наступит обеденный перерыв, Николай Иванович откупорит бутылку кефира и наполнит до краев чашку-бокал, купленную Зоей Авдеевной, достанет сухарик, положит на бумажную салфетку и начнет обедать, попивая кефир и отламывая кусочки от сухарика. Ходить в столовые, в буфеты, в кафе он не любил. Он вообще не любил никуда ходить, не помнил, когда в последний раз был в кино. Час обеденного перерыва, час тишины принадлежал ему. Не скрипели стандартно ворота, не выплескивалась из-под колес тяжелых машин первая весенняя, всегда накапливающаяся у ворот, лужа. Не кричали прорабы и бригадиры, не кричали такелажники, никто ничего не требовал и не подгонял Николая Ивановича… На складе пахло стройкой, дули сквозняки, от полов тянуло сыростью, все покрывал тонкий слой цемента. Николай Иванович к этому привык, точнее - смирился. Теперь - это его последнее место работы: какая разница, где заканчивать свой путь. Если другие не знают, он знает, убедился. И никакой катастрофы, все естественно. Заканчивается жизнь, а вместе с этим, вполне закономерно, естественно заканчиваются и все давние надежды, может быть, гордые замыслы, высокие порывы. Николай Иванович ничего не добился, ему дано было только мечтать, но не дерзать. Дерзать он не умел. Из-за этого не сложилась его жизнь, не получилась, и осталось у него только одно - способность на фантазию. Если отнять у него эту последнюю возможность, возможность фантазировать, он пропадет, исчезнет. Сразу.