Хлеб и снег
Кто такая Таня
Таня - городская девочка, москвичка. Но сейчас, когда начинается эта повесть, она живёт в деревне - у своих деда и бабушки. Танин дед - председатель колхоза, а бабушка… просто бабушка, и всё.
Почему же Таня оказалась в деревне? А вот почему. Её родители - полярники, они работают в специальном институте. Но в Москве ни полюса, ни Заполярья нет. Всё это есть на Севере, за Полярным кругом - Таня видела этот круг на глобусе. И полярникам туда обязательно надо ездить - исследовать льды, изучать холодные ветры, без этого какие же они будут полярники? А Танины родители всё не ездили, не ездили на Север - ждали, пока Таня подрастёт. Наконец ей исполнилось шесть. Тогда родители собрались в экспедицию, а Таню посадили на поезд и отправили в деревню. Таня ехала на поезде, а впереди по проводам летела телеграмма - деду, чтоб встречал…
Хорошо бы, конечно, и Тане поехать не в деревню, а в экспедицию. Но об этом даже говорить не стоит. И без слов понятно: не возьмут!
Так городская Таня стала жить в деревне. Жила-жила и прожила целый год: весну, лето, осень и зиму - до новой весны. Я расскажу вам о том, что увидела и узнала она в первые месяцы своей новой жизни. Как подружилась с деревней, со всем деревенским.
Хорошо или плохо
В городе жить хорошо - весело, шумно. В городе всего много - людей, домов, улиц. В городе толкучка, в городе дышат густым тёмным паром фабричные трубы. Они такие высокие, что выдыхают свой дым прямо на небе!..
"В городе жить хорошо. А в деревне хорошо жить или нет?" - думает Таня. Она стоит посреди пустой деревенской улицы, мнёт валенком густой мартовский снег и думает. Солнышко льёт - оттепель. А может, уже и настоящая весна…
В деревне всего одна улица, фабрик нет - по небу только облака плавают. Людей новых нет, и людей мало. Если б сюда перенести по какому-нибудь щучьему веленью Танин московский дом, вся деревня в нём бы уместилась, все люди! "Вот было бы интересно, - думает Таня, - кругом леса, поля, а посреди стоит девятиэтажный дом и перед входом вывеска: "Деревня Кресты Ручьёвские"…
Зато в деревне много всего живого. Таня это сразу заметила. В городе, хоть он и очень большой, столько живого ни за что не наберётся. Там даже и живое какое-то не очень живое. Собаки слишком скромные, все на ремешках, а деревья обязательно рядками стоят. Таня, пока в городе жила, думала: так и нужно. А сюда приехала - поняла, как должно быть!
Вот бежит по улице собака. Ни забот у неё, ни хлопот. Машин она не боится, никто её не трогает. Подошла к Тане, понюхала край пальто, заглянула в глаза снизу вверх. Таня показала собаке пустые руки: "Нету ничего!" Собака вильнула хвостом и побежала дальше. Вот какими должны быть настоящие живые собаки!..
На краю деревни стоит ферма - длинный-длинный дом, похожий на здоровенный батон. Там живёт целое стадо коров. Туда Таня когда-нибудь обязательно сходит. Но пока ходить туда боязно. Коровы большие, тяжёлые, рогатые. Таня к коровам ещё не привыкла.
А к лошадям она сразу привыкла. Лошадей она нисколько не боится. Лошади живут на другом конце деревни, в старенькой конюшне. Таня туда уже два раза ходила и ещё пойдёт. Лошади смирные, и сразу видно, что добрые.
А ещё за два километра отсюда есть птичья ферма. Там куры… Ещё здесь можно посмотреть овец, коз, гусей, которые ходят красными босыми лапами прямо по мартовскому снегу… Ещё тут есть синички. Их приглашала смотреть Танина новая подружка Алёна. И ещё дед обещал отвезти Таню в поле, показать, как под снегом спит живая пшеница. Её называют озимая, потому что она прямо в поле зимует.
Вот сколько живого есть в деревне. А на самом деле даже ещё больше: и вороны, и сороки, и дятлы. Полный лес зверей и птиц. Зверей Таня пока не видела. Но дед говорит, что в лесу даже медведи есть. А уж о зайцах и говорить нечего! От зайцев даже приходится молодые яблони укрывать - обвязывать еловыми ветками. Зайцы для молодых деревьев хуже волков: всю кору объедят, если не уследишь. А деревья от этого сохнут. Вот и стоит молодняк колхозного сада весь в зелёных валенках…
В городе зайцы только плюшевые или заводные, деревья все выстроились по струнке, а коров вообще нет никаких. В деревне это всё настоящее. Почти каждого живого - если только он не дикий - можно потрогать и погладить, можно о нём заботиться, носить ему еду. У колхозников это главная работа - заботиться обо всём живом. Полеводы заботятся о растениях, а животноводы о животных. Тане такая работа нравится. Она думает, что тоже, может быть, станет полеводом или животноводом. Но это немного погодя. А сначала - как только она станет взрослой - ей хочется немного побыть полярницей…
Мартовская пурга
Ветреный март! Капризный март!..
Вчера был такой денёк синий - самый синий по всей весне. А сегодня всё нахмурилось, потемнело, ветер задул, снег повалил - и занялась пурга.
Деревня враз потонула в белой неразберихе. Дом напротив видно смутно - ни окон, ни дверей, а просто какой-то тёмный холм, как во сне. Сидит Таня у окна, смотрит, как ударяют в стекло, залепляют свет огромные хлопья - даже страшно. Хорошо ещё, что рамы двойные!
А снег всё сильнее, а ветер всё крепче, морозней. Стоят в метели за окном старые яблони, качают тяжёлыми рогами, упёрлись лбами в буран… Стоят - лишь бы выстоять!..
Всё гуще тучи, по дому ползают сумерки - это их снегом и ветром сюда задуло. Темнеет в доме, сереет. Таня перед окном, словно в кино перед экраном. А за окном и правда как будто в кино. Такой настоящий буран, с таким настоящим могучим ветром, с такими огромными лохматыми хлопьями снега только в кино и увидишь…
Таня в Москве очень любила в кино ходить. Они в субботу всегда вставали пораньше и скорей бежали с папой на первый сеанс. А после кино медленно возвращались домой. Картины чаще всего попадались хорошие. Потому что даже и в плохих картинах всегда бывает что-нибудь хорошее.
- А помнишь? - спрашивали они друг у друга. - Помнишь?..
Они шли домой и знали, что там их уже ждёт мама с праздничным субботним завтраком. Это было очень хорошо!..
В кино, перед началом сеанса, они часто встречали одного странного мальчишку. Он обязательно находил себе какого-нибудь простака и объяснял ему, что в кино всё неправда: шпионы не настоящие, пистолеты стреляют пистонками, метели не метели, а просто вату бросают и пропеллером на неё дуют, и это всё делают летом, в жару… Такой глупый мальчишка был. Зачем он только в кино ходил?
Это, конечно, враньё, что он говорил. Для чего же буран делать летом? Вот ведь метёт настоящая метель, дует настоящий огромный ветер - всё как в кино!..
Тане вдруг очень захотелось на этот страшный жгучий мороз, в океан снега и ветра. Хоть один разок самой побывать на экране!.. Она быстро надела шапку, шарф, пальто, проверила в кармане варежки. Уже от двери вернулась, для верности ещё повязалась бабушкиным платком - страшновато! Вышла в сени, вдохнула в последний раз тёплого воздуха и решительно толкнула дверь плечом…
Сначала Таня ничего не поняла, будто по ошибке вышла не в ту дверь, не в ту погоду. Ей было совсем не холодно. Мороз не кусался, а ветер не пронизывал до костей. Он был влажный, мартовский, какой-то ручной. Вот он размахнулся и кинул Тане в лицо пригоршню тёплого мягкого снега. Таня разлепила глаза и глянула на яблони - старые опытные деревья и не думали падать. Стояли себе и насмешливо покачивали ветками… Вот тебе и настоящий буран!.. Тане вдруг стало очень обидно - обманули! Снег таял на щеках. Таня всхлипнула, сердито вытерла щёки варежкой…
Она вернулась в дом. Сняла бабушкин платок, шапку, пальто, варежки - целая гора тёплой одежды. Посмотрела в окно. Там всё ещё бесновался ненастоящий буран. Она сердито отвернулась и вдруг подумала: "Неужели тот глупый мальчишка правду говорил?"
Хлеб и снег
Тане давно уже хотелось посмотреть, как озимая рожь под снегом зимует. И дед ей это ещё когда обещал!.. Но у деда всегда дела. Только заведёшь с ним об этом разговор, он сейчас же: "Некогда-некогда-некогда!" Или: "Рано-рано-рано". И чем больше дед отнекивается, тем больше Тане хочется. Ей это даже во сне снилось: как будто она отвёртывает край большого белого одеяла, а под ним спят зелёные ростки…
С дедом ничего не угадаешь! Ещё утром твердил: "Рано-рано-рано". И вдруг в тот же день после обеда Таня услышала фырчание его "газика", почти тотчас же по дому загремели дедовы сапоги. Дед громко сказал:
- Татьяна есть?
- Дома, - ответила бабушка, - пол метёт.
- Татьяна, собирайся живо-два! - крикнул дед через все стенки. - Озимые едем смотреть…
И вот они едут по размокшей апрельской дороге. Из-под колёс вырываются, словно зазевавшиеся пешеходы, тяжёлые брызги снега, воды, жидкой земли. Пробегают, отскакивают назад знакомые деревенские дома. Наконец "газик" вырывается из деревни…
В полях уже много живой чёрной земли, а снег лежит лишь кое-где большими белыми черепахами. От этого поле похоже на озеро, а клоки снега - словно льдины.
Но вот "газик" вбежал на гору и разом окунулся в прозрачный березняк, будто в подводное царство. Теперь мимо Тани пробегали сероватые, бурые, а то и совсем будто чёрные на снегу берёзовые стволы…
Тане ехать было очень хорошо. Она сидела рядом с шофёром Толиком и видела, как он ловко крутит руль и как машина послушно виляет то в одну сторону, то в другую.
Сзади сидели дед и главный агроном Илья Григорьич. Они вполголоса толковали о чём-то, часто произнося странные слова: "Мягкая пахота". Тане представлялось, что трактор взбивает землю на поле, словно крем. Она хотела спросить у деда, что же это за мягкая пахота, обернулась:
- Дед! А что это…
- Гляди-гляди! - крикнул дед и показал рукой куда-то вперёд.
Таня повернулась к ветровому стеклу. Березняк кончался, редел и сквозь него под горою были видны поля. Слева белые, а справа яркие, изумрудные.
- Постой-ка, Толя! - сказал дед.
Машина остановилась, и все вышли. В березняке стояла теплынь. Талый снег был усыпан меленькими оспинками берёзовых семян. Солнце уже клонило голову к западу…
- Вот она где наша красотища! - Дед снял шапку. Волосы у него были седые и длинные. - Молодец, Илья, озимь у тебя на славу!
Агроном стоял рядом с дедом - тоже высокий, но тонкий, не такой крепкий, как дед. Таня знала, что он недавно окончил институт, что он поэтому молодой специалист. Сейчас Илья Григорьич очень гордился своими полями и был рад, что дед его похвалил.
- Красотища! - опять сказал дед. - Даже курить не хочется!
Дед надел шапку, и они втроём пошли по дороге, а Толик остался у машины.
- Ты чего? - спросил у него дед. - Пойдём.
- Не-е… - Толик разминал папироску. - Я лучше здесь!.. Я это всё знаю.
Они спустились с холма.
- Зимка-то была не сладкая, - говорил дед. - Лютовала!
- Зато снег был хороший! - отозвался Илья. - Под снегом ей хорошо было.
Вправо от главной дороги, прямо через зелёную озимь, тянулась узкая голубая тропка. Настоящий ледяной мост. От одного снега до другого - того, что белел на той стороне поля. Теперь они шли гуськом по этому мостику. Илья Григорьич шагал впереди - он был здесь главный хозяин.
- Мочажины всё-таки есть, - кинул через плечо Илья Григорьич. - Вон и вон, видите? - Он показал рукой куда-то в поле.
- Есть, - сказал спокойно дед. - Без этого уж не обходится.
- Что-что есть? - переспросила Таня. - Без чего не обходится?
- А вон видишь мочажины, залыски чёрные. Там посевы мороз потравил, или вода смыла, или ещё от чего погибли…
- Жалко! - сказала Таня.
Дед только руками развёл.
Они шли медленно по ледяной тропинке.
- Хороший хлеб должен родиться, - сказал дед.
Таня смотрела на эти маленькие, ещё не окрепшие после зимы травинки. Они даже и не стояли, а как будто сидели на поле… Хлеб!..
Словно угадав Танины мысли, дед сказал:
- Подкормить надо!
- А как же, - откликнулся Илья Григорьич, - непременно подкормим.
С холма поле казалось совсем ровным, словно стол под скатертью. На самом деле на нём были небольшие холмики и низинки. Во многих таких низинках ещё стояла снежная вода. Она была очень прозрачная. На дне, как под стеклом, видна была озимь. Таких зелёных блюдец было на поле много…
На краю озимого поля, где опять начинался снег, стояли в один ряд толстые высокие берёзы с низко склонёнными тонкими ветками, похожими из-за этого на длинные волосы. Очень грустные были эти берёзы!..
Но тут как раз агроном Илья достал из кармана небольшой свёрток. Сразу запахло чесноком и ещё чем-то съестным.
- Угощайтесь! - сказал Илья.
- Не откажемся! - усмехнулся дед. - Спасибо!
На ломтях чёрного хлеба лежало сало и сверху четвертинка солёного огурца. Очень было вкусно!
- Тань, а хлебушек-то наш, - сказал агроном, - колхозный.
Таня даже жевать перестала:
- Озимый?
Дед хитро улыбнулся:
- У меня ломоть яровой, а у тебя озимый.
Таня, конечно, ему не поверила! Она отвернулась от хитрых дедовых глаз, посмотрела на поле озими, на далёкий холм с берёзовой рощей, на "газик"…
- Надо Толику оставить, - сказала она.
- Не надо, - сказал дед. - Поленился с нами идти - пусть голодает.
Солнце опустилось совсем низко. Начало примораживать. Снег стал хрусткий, ломкий, рассыпался под ногами крупным зернистым песком, похожим на соль. Низко над полем пробежал ветерок, но ни один кустик озими не шелохнулся - видно, и они замёрзли, затвердели от холода. Тане стало жаль посевов.
- Теперь уж ничего, - сказал Илья, - им апрельский мороз нипочём!.. Да и что за мороз-то!
- Всё-таки под снегом лучше, - не согласилась Таня, - вон то поле ещё всё в снегу.
"А правда, - удивилась она про себя, - одно поле белое, а другое зелёное. Почему так получилось?"
Дед опять начал хитрить:
- Это мы с агрономом снег заколдовали!.. Сколько он, недельки две ещё пролежит, а, Григорьич?
- Как солнце работать будет, - улыбнулся агроном.
- Колдуны какие! - не поверила Таня.
- Не веришь? - подсмеивался дед. - А ведь это мы сделали. Правда!
- Илья Григорьич, - спросила Таня, - почему на тех полях снег не растаял?
- А мы, Танечка, прошлой осенью, когда хлеб убирали, нарочно оставили высокую стерню.
- Что-что оставили?
- Ну вот эти стебли, на которых колоски, мы их не под корень срезали, а повыше. Получилось поле, как щётка. В ней снег и застрял. Здесь снежное одеяло получилось толще, а на озимых потоньше, с них ветром снег сдувало.
- А зачем, чтоб снег был толще? Там ведь ничего нет.
- А чтоб земля получше воды напилась. Чтобы весной, когда эти поля засеем, были дружные всходы, хороший урожай.
- Вот, - заключил дед, - а ты говоришь: колдуны!
Они пошли назад - по узкой тропке, по большой дороге, вверх на холм.
- Что-то вы долго, Василий Сергеич, - сказал Толик.
- Сало, понимаешь, у агронома вкусное было, - улыбнулся дед.
Стало смеркаться. Толик включил фары. Огни рыскали по пустым тёмным полям, как волки. Хорошо было сидеть в тёплой кабине, глядеть на освещенные окошки приборов, на пляшущие в них стрелки. Дорога стала твёрже. Машина крепко ударяла по ней колёсами, раскачивалась, укачивала. Таня стала думать про озимь, про то, как она вырастет и станет хлебом… Потом Таня увидела свой московский дом, а вокруг него было большое озимое поле. А может, это был не дом, а холм, и наверху стояли берёзы…
Таня проснулась, когда дед, держа её на руках, толкнул ногою тяжёлую дверь их избы. Проснулась, но не хотела просыпаться до конца. Так она и въехала в яркую комнату.
- Татья-на! - негромко позвал дед.
- Да зачем ты! - зашептала бабушка. - Пускай себе спит!
- Что ты! - сказал дед. - Сегодня ж по телевизору фигурное катанье!
Две Татьяны
В деревне все дома разные. И все они немного похожи на своих хозяев. Один вроде сутуловатый, другой здоровяк - любую непогоду плечом сшибёт, третий приземистый и пузатый. Вот дом тракториста Кирюши Мартынова, самого беззаботного человека в деревне: всё скрипит, ходуном ходит, всё на живую нитку, крышу, того гляди, ветром унесёт. А у кузнеца Егора Пугачёва плечистый, крепкий дом - ни щёлочки, ни задоринки, как будто дом этот сам из земли вырос. И выкрашен он красной краской, потому что у Егора вся жизнь в огне. Один во всей деревне кузнец, один и дом такой - тёмно-огненный, как закопчённое кузнечное пламя.
Идёт Таня по улице, рассматривает дома, словно в первый раз их видит. "А ведь правда, - думает она, - все дома на своих хозяев похожи! Как хорошо, что я это заметила!"
А вот на бугре, немного поодаль, немного в стороне от всех, стоит большой дом, может быть, самый большой во всей деревне. И сложен он из крепких брёвен. Но брёвна эти потемнели, постарели, дом осел и покосился в сторону овражка. Как будто были здесь хозяева, а теперь уехали и оставили дом без присмотра. Кругом снег лежит нетронутый, и только совсем узенькая тропка ведёт от крыльца на широкую деревенскую улицу. Таня никогда в этом доме не была и не знает, кто здесь живёт… Да и живёт ли кто-нибудь? Ступает она по узкой тропке, словно канатоходец по канату, как-то боязно… Нет, смотрит, живут: вон из трубы-то дым идёт, приветливо виляет по ветру, как собачий хвост…
Вдруг дверь заскрипела, раскрылась. Видит Таня: на крыльце стоит старуха - высокая, строгая, в белом платке. А волосы ещё белее платка.
- Здравствуйте, - говорит Таня робко.
- Здравствуй, девушка. Зачем ко мне пожаловала?
Таня не удивляется, что её девушкой назвали. Так здесь всех девочек называют. Но страшно Тане, что спрашивают её таким строгим голосом. Она не знает, как ответить, и вдруг неожиданно говорит:
- Я в гости…
- В гости?.. Ну дак заходи.
И вот поднимается Таня на высокое крыльцо, вслед за старухой проходит тёмные сени, входит в дом.
- Дверь-то получше закрой, - говорит старуха.
И Таня двумя руками тянет тяжёлую, неподатливую дверь.
Домов таких Таня в деревне больше не видела. Весь он - одна огромная комната. Видно сразу всё! Все четыре стены. Две глухие, а в двух прорублены небольшие окна - чтоб зимою тепло зря не выпускать. У стен, на белом выскобленном полу, стоят большие деревянные сундуки. А посредине огромный стол, тоже белый, выскобленный, как пол, и здоровые деревянные лавки вокруг него.
- Ты чья же будешь? - спрашивает старуха.
- Я председателя Банникова внучка.
- А зовут как?
- Таня.
- Ох ты! - Старуха вдруг улыбнулась. - А ведь и я Татьяна!.. Ну, садись, Таня. Я чай пью, и ты попей.
Старуха достала большую чашку, налила из блестящего жёлтого самовара кипятку, подлила из маленького чайничка чаю.
- Баранку хочешь? - даёт Тане баранку.
В сахарнице мелко наколот сахар. Сидят они за огромным столом, смотрят друг на друга, как через площадь.
- Что ж молчишь? - говорит старуха. - Расскажи, откуда приехала.
- Из Москвы.
- Из Москвы-и? Далёко!.. А долго ли гостить станешь?
- Долго… - Таня вздыхает. - Целый год.
- Верно, долго, - говорит старуха. - Что ж в Москве не жилось?
- Мама и папа уехали, а меня сюда. Они полярники.
- Уехали? - переспрашивает старуха. - Вот и у меня уехали. Четыре сына да и муж.