Старуха молчит, задумавшись, а Таня отхлёбывает чай и осматривается. В углу висят тёмные-тёмные картины. Таня уже знает: это иконы, о них спрашивать не надо. А рядом в большую рамку за стеклом вставлено много разных фотографий - маленьких, чуть покрупней. Они уже все старые, пожелтелые. Скоро уж совсем тёмные станут, как иконы.
- Что смотришь? - спрашивает старуха. - Фотки?.. Это вот они и есть - сыны мои да и муж.
Старуха подымается, идёт к рамке с фотографиями, и Таня за ней.
- Вот они. - Старуха показывает пальцем на фотографию.
Пятеро мужчин и женщина сидят за тем же большим белым столом и внимательно смотрят на Таню.
- Это вот старший, Николай, - говорит старуха, - это второй - Фёдор, это третий - Илья, это самый младший - Гриша. А это муж мой - Иван Николаевич.
Таня приглядывается к старой фотографии:
- А это вы, бабушка Таня?
- Я.
- Какая вы молодая!
- Да уж сколько времени прошло! И молодая пожила, и пожилая побыла, теперь старая стала.
- А куда ж они уехали?
- А на войну.
- На войну?!
- На войну… Уехали да вот и не вернулись.
Таня смотрит в окно - на медленно падающий крупный снег. Потом опускает глаза и видит белёсый выскобленный пол. Чёрная щель в полу расплывается, расползается перед её глазами…
- Чего ж ты? - говорит старуха. - Не плачь!
А Тане очень жаль её. И очень горько оттого, что вот только что на фотографии они сидели всей семьёй за столом, уставленном закусками и бутылками. И вдруг всё пусто. В доме только старуха да Таня… Война!
- Не плачь, за них уже вдоволь выплакано! - Старуха гладит Таню по голове, рука у неё жёсткая, как гребёнка, - Я уж за них и пенсию получаю. Раньше не хотела брать. Что же, говорю, за живых пенсию получать!.. А теперь получаю…
Дома Таню ждут не дождутся!
- Где ж ты была? - притворно сердится дед.
- Просто была, - отвечает Таня, - гуляла.
Ей сейчас не хочется ни о чём рассказывать.
- Гуляла, - ворчит дед. - Пока ты гуляла, отец твой посылку прислал. С самого, пишет, Северного полюса!
Дед ставит на стол ящик, полный рыжих апельсинов.
- На! - Бабушка подаёт ей самый большой апельсин… апельсинище. Он толстокожий, бугристый и тяжёлый.
- Можно, - спрашивает Таня, - можно, я отнесу его бабушке Тане из большого дома?
- Снеси, - тихо говорит дед, - конечно, снеси!
Куры и птицы
Хорошо идти по весенней лесной дороге. Сейчас, утром, она тверда и чисто выметена молодым морозцем. Умная ворона поглядывает на Таню с голой ветки, а больше ни птицы, ни ветерка - тишина. Только звучно раздаются собственные Танины шаги: ледок скрипнет, хрустнет примёрзшая к дороге ветка. Звуки эти быстро улетают в глубины леса, туда, где жёсткой пеной лежит старый снег и небо разрезано ветвями на многое множество синих окошек.
Таня идёт по этой дороге не просто так, не для прогулки. Она несёт записку на птицефабрику. Вчера после ужина дед спросил:
- Знаешь дорогу на Ульяновку?
- Знаю, - ответила Таня, - мимо кузницы, через лес.
- Что, никак, уж ходила туда?
- Алёна сказала.
- Ну так найдёшь?
Таня кивнула.
- Далеко, - покачала головой бабушка, - далеко ей одной-то будет.
- Километр только и есть всей дороги! - Дед уже писал ту самую записку. - Километр с хвостиком, ну, в общем-целом, верста…
Лес кончился. Впереди было поле, покрытое прошлогодней травой и клоками снега. А дорога прямёхонько вела в деревню Ульяновку. Было в ней всего несколько изб. А немного сбоку стояла птицефабрика - длинный-длинный одноэтажный дом под шиферной крышей. Такой он был длинный, что на одной стене в ряд уместилось двадцать или тридцать окошек. Тут уж перепутать что-нибудь очень трудно!
Уверенными шагами подошла Таня к длиннющей птицефабрике, но у дверей остановилась. Остановил её огромный восклицательный знак. Он краснел почти во всю дверь. И точка под ним была величиною с футбольный мяч!.. Если нарисован восклицательный знак, нужно соблюдать осторожность. Но что такого может быть за этой дверью? Там ведь просто куры…
Рядом с огромным знаком было написано что-то большими печатными буквами. Таня медленно прочитала: "Соблюдай тишину. Посторонним вход воспрещён". Надпись Таню очень удивила. Тишину надо соблюдать в больнице, в детском саду во время мёртвого часа, ещё в некоторых других строгих местах. Но в деревне нигде не надо было её соблюдать: разговаривай, кричи, пой сколько хочешь… А тут ещё и приказ про посторонних. Таня ходила и в кузницу, и в мастерские, и на конюшню. Даже в правлении ей никто не говорил, что она посторонняя.
Таня в нерешительности постояла у двери, ещё раз прочитала надпись, ещё раз осмотрела в самые глаза горящий восклицательный знак. Наверное, она так бы и не вошла, но её стало разбирать любопытство. И тогда она подумала: "Какая же я посторонняя, если у меня записка?"
Двумя руками она потянула к себе тяжёлую дверь и вошла внутрь. Она увидела длинные ряды клеток, загороженных редкой проволочной сеткой. Клетки стояли друг на друге в три этажа и тянулись вдаль до самого конца птицефабрики. Изо всех этих клеток торчали куриные головы. Они всё время двигались вверх-вниз, вверх-вниз: куры, не переставая, клевали и клевали из узкой кормушки, шедшей вдоль каждого этажа. Куры клевали торопливо, жадно, как будто у них сейчас отнимут… И кругом перестук, кудахтанье, квохт - сами куры, видно, не читали той надписи и не соблюдали тишины вовсе! То ли они переругивались друг с другом, то ли разговаривали так - не поймёшь.
Из людей никого кругом видно не было. Как же быть? Таня решила найти хоть кого-нибудь. Она сделала один только шаг и споткнулась - брякнуло стоявшее не у места ведро. Тотчас по рядам клеток ветром пронеслась тишина: кудахтанье и квохт прекратились, головы перестали клевать и все повернулись к Тане, одинаково свесив набок пунцовые гребешки. Сотни круглых испуганных глаз, не мигая, смотрели на Таню… Становилось страшновато…
Неизвестно, что бы случилось дальше, но вдруг из-за клеток вышла молодая женщина. Она строго посмотрела на Таню и спросила шёпотом:
- Что тебе здесь?
- Мне… - нечаянно громко сказала Таня.
Женщина сейчас же приложила палец к губам.
- Мне, - прошептала Таня, - нужна заведующая Анна Павловна… Вот записка от председателя… - Таня вынула из варежки записку.
- Во-он туда иди, - показала женщина в коридор между клетками, - только не шуми, не бегай!
Куры к тому времени успокоились, опять начали клевать и шуметь, словно Тани здесь и не было. У них было полно работы - целые кормушки еды.
Таня медленно пошла вдоль клеток, опасливо поглядывая по сторонам. Не то чтоб она кур боялась, но очень уж их было много!.. И так они усердно молотили, что зёрна брызгами разлетались в стороны, прыгали Тане под ноги.
Скоро Таня освоилась среди кур, и ей стало интересно. Она заглянула в одну из клеток… Вот так дела! Там, оказывается, пол был не пол, а железная решётка. Куры ходили по ней, загибая длинные острые пальцы вокруг прутьев.
- А зачем такой пол? - спросила Таня.
- Чтоб весь сор, куриный помёт вниз проваливались, на поддоны - так нам убираться-то проще! - ответила строгая женщина. - И в клетках всегда чисто.
Она вынула из-под клетки поддон - железный лист, похожий на противень, на каких в духовках пекут пироги, - стряхнула в ящик на колёсиках сор, ещё помела поддон веничком и сунула его на место.
- Ну что? Ловко?
- Ловко! - согласилась Таня.
- А это видела?
Под желобком-кормушкой тянулся ещё один жёлоб - пустой… Нет, не пустой! По всей огромной длине его - близко, подальше и совсем далеко - редкими пятнами белели яйца!
- Видишь в клетке гнездо? - спросила женщина.
Да, Таня видела в глубине клетки небольшой деревянный ящичек.
- Куры яйца несут только в гнезде - так уж они приучены. А в гнезде отверстие, дырка. Вот яйца и скатываются в сборник.
Таня увидела, что к этому сборнику, к главному жёлобу для яиц, сбегаются маленькие желобки из-под клеток - как ручейки в реку…
- Ну теперь иди! - опять строго сказала женщина. - Не надо им мешать.
Таня снова зашагала между трёхэтажными куриными домами. Куры всё так же колотили в кормушку носами, гребни их упруго подскакивали. Некоторые куры неподвижно и серьёзно сидели в гнёздах. Но кудахтали и кричали они так, будто на пожар созывали! Это они собирались снести яйцо. Тане очень хотелось увидеть, как хоть одно яичко скатится в главный сборник. Но этого она так и не увидела, потому что куриная улица уже кончилась. А перед Таней опять была дверь…
И опять кругом никого! Ну что было делать? Таня открыла эту вторую дверь, хоть на ней тоже было написано какое-то длинное слово - может, и "воспрещается". Вошла, увидела женщину в белом халате и догадалась, какое там было слово: "Заведующая"!
- Здравствуйте! - сказала Таня. - Вы заведующая Анна Павловна?
- Да, я. Здравствуй, - ответила женщина неожиданно громко. Таня даже вздрогнула. Заведующая улыбнулась. - Здесь можно. Куры не слышат.
- Вам записка… - Говорить своим обычным громким голосом было как-то непривычно, Таня даже закашляла. - А почему там надо шептать?
Заведующая дочитала записку.
- Почему шептать-то?.. Куры пугаются. И чужих людей пугаются. От этого есть хуже будут, яиц меньше дадут. Куры очень нервные!.. А если они спокойны, вон какие чудеса делают!
И тут Таня увидела: здесь же в комнате, за невысокой загородочкой, стояли большие плетёные корзины, полные нежных фарфоровых яиц - таких свеженьких, что каждое словно светилось изнутри.
- Красивые? - улыбнулась Анна Павловна.
- Очень!
- Ну вот то-то и оно!.. Выходит, курочек наших надо беречь!
Таня кивнула…
Из комнатки, где сидела заведующая, был, оказывается, выход прямо на улицу. "Вот и хорошо!" - подумала про себя Таня. Не хотелось ей снова идти по куриному городу…
То ли дело весенний лес!..
Теперь он изменился, стал веселее. Солнце припекало жарко, птицы проснулись, и ручьи проснулись, вся дорога растаяла.
Хорошо идти по весенним лужам, когда на ногах у тебя резиновые сапожки. В Москве бы за это уж, наверное, заругали. А здесь нет! Как же ещё пройти, если лужа во всю дорогу?
На душе у Тани спокойно: сделал дело - гуляй смело! Она идёт и думает о всякой всячине. Но больше всего, конечно, о птицефабрике, о курах. Таня спрашивает себя, какие же всё-таки куры - хорошие или плохие?.. Когда вспомнишь их злые круглые глаза, вспомнишь, как они клюют и клюют без передышки, выхватывая друг у друга зёрна из-под носа, - когда подумаешь обо всём этом, то, конечно, скажешь, что куры плохие. Вот лесные птицы - это другое дело. Поют во всё горло, хочешь и ты пой - нисколько их не испугаешь… Но зато куры яйца несут. Таня вспомнила огромные корзины нежно-фарфоровых розовых яичек. Конечно, куры нужней для колхоза - вообще для людей! - чем воробьи или синички… Куры полезные, вот в чём дело!.. А лесные птицы просто хорошие!
Будут жить, как лоси
Коровам в колхозе почёт и уважение. От них молоко, и сметана, и сливки, и масло. Живут коровы на ферме. Это дом под яркой черепичной крышей, с длинными каменными стенами, которые сверкают белизною на старом мартовском снегу.
А на другом конце деревни стоит серый, обтрёпанный всеми непогодами сарай. Над его дверями висит старая железная вывеска, привезённая из города каким-то шутником. На ней написано: "Чайная". Но никакой чайной в сарае, конечно, нет. Здесь лошади живут. Значит, это конюшня. Таня сюда нет-нет да и заглянет. Здесь пусто, темновато, из маленьких окошек под потолком льются столбы белого света. Едва Таня раскроет большую скрипучую дверь, как сразу из полутьмы послышится:
- Это кто, кто там?.. А, Танюшка пожаловала!
- Здравствуйте, дедушка! - кричит Таня.
Конюх дед Авдей старый, и уши у него старые. Когда кричишь, ему кажется, что говоришь обычным голосом. А когда говоришь обычным голосом, он думает, что ты молчишь. Потому Таня и кричит…
Крик, чужой голос - коням беспокойство. Они начинают громко топать коваными ногами, фыркать и храпеть. Но Таню лошади уже почти знают. Берут огромными, мягкими лошадиными губами хлеб и при этом так сильно принюхиваются - быстро вдыхают и выдыхают воздух, - что кажется, на ладонь ветер дует!..
Дед Авдей обходит коней вместе с Таней и рассказывает, кого как зовут. Он, как видно, забыл, что рассказывал про это и раньше, а может, ему просто приятно называть лошадиные имена: это Мальчик, это Рыжак, это Стрелка, это Бабочка. Кони любят деда Авдея, оглядываются на него, косят огромным глазом, тянут к нему свои грустные, всегда опущенные вниз головы. Дед Авдей охлопывает, оглаживает каждого коня и громким фальшивым голосом говорит:
- Ну ничего-ничего! Молодцы! Всё хорошо!..
Как будто лошади могут о чём-то догадаться!..
Потом дед Авдей и Таня заходят в маленький закуток, где навалены мешки с лошадиной едой, а в углу стоят лопаты, вёдра, метла, тележка. Таня садится на табуретку, а дед Авдей прямо на мешки - у него такая одежда, что не страшно испачкаться: латаные штаны, телогрейка, старая солдатская шапка. А у Тани другая одежда - она ведь девочка…
- Ну что новенького? - кричит Таня средним голосом, чтобы деду Авдею казалось, будто она говорит шёпотом…
"Что новенького?" - так здесь все спрашивают, когда начинают разговор, а Таня ведь теперь здешняя.
Дед Авдей печально машет рукой и тоже отвечает шёпотом:
- Вчера одну Бабочку брали. Вот и все наши дела!.. Не дают работы! - Он оглядывается на лошадей, словно боится, как бы они не услышали.
Таня теперь знает, в чём дело, в чём беда старого конюха… В деревне много всякой живности: куры, утки, коровы, козы, овечки. И все они что-нибудь дают колхозу. Их за это любят, кормят…
Лошадь раньше была самым любимым из всех животных. Даже любимей коровы. На лошади можно поехать, куда хочешь и что хочешь отвезти, на лошади пахали, боронили и хлеб убирали. А теперь на лошади никто не согласится ехать. Все любят на машинах, на тракторах. В город - на автобусе. А на лошади засмеют: долго да и медленно. По небу ракеты летают, а ты на лошади!..И в поле работать коняге теперь не позволяют - что он там наработает по сравнению с трактором!.. Теперь нету лошадям ни работы, ни почёта. И живут они в старом сарае, и приставлен к ним старый дед Авдей, который ни на какую другую работу не годится…
- Ну ничего! - тихо кричит Таня. - Всё как-нибудь хорошо получится! - Она утешает деда Авдея, как он совсем недавно утешал своих коняг.
- Да ладно! - вздыхает дед Авдей. - Чего говорить! Мне вот за кормами надо. Поедешь?
Таня кивает головой.
- Тогда говори, кого запрягать! - радуется старый конюх.
- Рыжака!
- А сама небось хочешь Бабочку!
- Рыжака!
Таня и правда хочет Бабочку - она эту белую лошадку больше всех любит. Но дед Авдей говорил: Бабочка вчера работала. Надо и Рыжаку немного дать. Без работы конь застаивается и скучает.
Дед Авдей выводит Рыжака, запрягает его в сани. Здесь, на свету, хорошо видно, какой это ухоженный, чистый конь. Гладкая шерсть его так и отливает густо-коричневым огнём.
- Ты коня лучше не покорми, - строго говорит старый конюх, - а в чистоте содержи!.. Конь - это ж тебе не корова!
Хорошо ехать в санях, да ещё на свежем сене, да ещё по весеннему солнечному деньку!
- Ну, ми-лай! - покрикивает дед Авдей.
И Рыжак припускает рысью, глубоко впечатывая подковы в мягкий снег.
Тане очень хочется кого-нибудь встретить, чтоб из весёлых этих саней помахать рукой. Но улица, как на грех, пуста: час позднего утра - все на работе…
Таня оглядывается на деда Авдея. Старый конюх сидит угрюм и печален. На лице его глубоко видна каждая морщина, брови насуплены, из-под шапки так и сяк торчат редкие седые волосы.
- Вы чего, дедушка? - кричит Таня на всю улицу.
- Да так… Валерка-то небось баловать начнёт!
- А чего ему?
- Да очень он недолюбливает ихнего брата. - И старый конюх глазами показывает на Рыжака.
Они подъезжают к амбару. Здесь снег везде истоптан, изрублен автомобильными шинами, во многих местах протёрт до рыжей земли. Полозья саней противно скребутся по песку и мелким камешкам. На сердце у Тани вдруг становится неспокойно, тоскливо…
Кладовщик Валерка Мельников сидит, прижмурившись, на сухом чистом крыльце под солнышком, словно под душем. Заслышав сани, он открывает глаза, потягивается:
- Опять за пенсией приехали!
- Сам ты пенсионер! - сердится дед Авдей. - Молодой парень, а сидишь на женской должности.
- Я что, - спокойно отвечает Валерка, - а вот кони твои - это да: работать не работают, а корм потребляют исправно. Так кто ж они? Вот и выходит: либо пенсионеры, либо жулики. Уж сам выбирай!
Что ему ответишь? Кони ведь и правда работают мало, хоть в том и не виноваты.
- Ладно тебе, - примирительно говорит дед Авдей, - ты грузи. Твоё дело грузить, что положено. - Он подгоняет сани к самому крыльцу, чтоб Валерке было поближе таскать.
- А если вот, к примеру, трактор сломан? - Кладовщик лихо ворочает здоровенные мешки, с маху бросает их в сани. Сани кряхтят, потрескивают. - Если трактор сломан, ему разве кто горючего даст?
- Конь же не трактор, - говорит дед Авдей, - он ведь живой!
- А мне всё одно! - Валерка швыряет новый мешок. - Не работаешь, так и есть не проси! - Он вытирает шапкой мокрый лоб. - Кончено! Говори, дед, спасибо и отчаливай.
- Как же - кончено? - растерянно спрашивает старый конюх. - А ещё овса семь мешков. У меня записано! - Он лезет за пазуху.
- Нету вам, дармоедам, овса! Овёс я курям отправлю.
- Нам же положено! - строго, но как-то неуверенно говорит дед Авдей. - Вот же и бумага…
- Работать положено!
Старый конюх опускает голову и тихо просит:
- Ну дай хоть мешочка четыре!
У Тани сердце стучит, как молоток. Валерка молча уходит в амбар, один за другим выволакивает три мешка, кидает их в сани:
- Всё. Езжай!
Сани трогаются. Позабыв про Таню, дед Авдей уходит один с опущенной головой и опущенными руками. А рядом твёрдо ступает ни о чём не догадывающийся Рыжак.
- Зловредный ты, Валерка! - кричит Таня. - Злыдень!
- Иди-иди-иди отсюда! - Кладовщик отмахивается от неё как от мухи. - Заступники! - Он снова садится на крыльцо под солнечный дождик и закрывает глаза.
Вечером Таня жалуется деду. А дед молчит, медленно отхлёбывая чай из стакана.
- Скажи ему! - сердится Таня. - Ты ведь председатель!
- Председатель-то я председатель. А только кони ведь и правда не работают.
- Они же не виноваты!..
- Я их не виню. - Дед тихо-тихо ставит стакан и всё-таки он брякает о блюдце. - Мне их, может, жальче твоего жалко. Я с ними жизнь прожил. Хозяйство подымал. Да не один раз… Они мне дружней иного друга!..
- Раз дружней, так и заступись!..
- Да ведь они живут пока. Кормёжку получают…
- Пока! - Таня строго смотрит на деда. - А потом?
- Потом? Не знаю… Откуда я могу это знать? Думаю, когда-нибудь - не скоро! - их просто отпустят на волю: в лес, в поля… Будут жить, как лоси…