Я задумалась на минуту. Напрягла память. Неожиданно в уме моем промелькнула картина. Литературно-музыкальный вечер в городской ратуше, у нас в провинции, зал, залитый светом, и мою Золотую, читающую с эстрады красивое и трогательное стихотворение Майкова "Мать", полное неизъяснимых настроений. Я помню до сих пор все малейшие интонации маминого голоса, все мельчайшие переходы. Скопировать их мне не составит никакого труда.
Ну, разумеется, не составит! Надо только сделать усилие над собою и во все время декламации не выпускать из головы любимый, несравненный образ Золотой, читающей на эстраде. Я так и делаю. Я поднимаю глаза к окну, за которым чуть синеет предсмертной осенней синевой небо, и, видя перед собой и зал, и эстраду, и Золотую на ней, начинаю стихи:
Бедный мальчик весь в огне,
Все ему неловко,
Ляг на плечико ко мне,
Прислонись головкой!
Развертывается картина детской агонии. Горе матери… Предсмертный лепет ребенка и сквозь отчаяние несчастной эти сказки, эти песни, которыми мать старается потешить свое умирающее дитя.
Ужасная картина! Я помню, когда Золотая читала эти стихи, в зале многие плакали. С какой-то барыней, потерявшей незадолго до этого сына, сделалось дурно… Ее замертво вынесли на руках…
Бархатный голос моей матери, полный захватывающего чувства, звучал в моих ушах и теперь, все время, все время. Какая-то неведомая волна подхватила и унесла меня… Дрожь колючими искрами пробегала по моему телу. Огромное, непонятное и сладкое что-то разрасталось в груди.
Не помню, как я закончила… Не помню, как замолчала. С трудом оторвала глаза от синего кусочка неба, видневшегося в окно, перевела их на лицо Марьи Александровны.
По этому лицу, я ясно это видела, текли слезы.
Почетный гость сидел с поникнувшей головою и словно в забывчивости теребил усы. Когда я встретилась с ним взглядом, что-то влажное сияло в его добрых глазах. Он улыбнулся мне.
- Прекрасно! - проговорил он. - У девушки, имеющей столько чувства, должна быть глубокая, чуткая душа.
- Ах, нет, - вырвалось у меня прежде, нежели я сама успела сообразить то, что хотела сказать сию минуту. - Я просто передала то, что слышала у Золотой.
- У Золотой? Кто это - Золотая? - снова приподнимая удивленно брови, спросил почетный гость, не обращая внимания на легкий ропот, поднявшийся в классе.
- О, это моя мама! - восторженно вырвалось у меня. - Если бы вы только слышали, как она читает! И видели бы вы ее игру! О! Ничего подобного вы не видели и не могли видеть за всю вашу жизнь! Я уверена в этом.
Ах, я кажется опять перехватила через край! Потому что тотчас же Синяя Маргарита поднялась со своего места и, подойдя ко мне, наклонившись к моему уху, делая вид, что поправляет мне волосы, шепнула:
- Но m-lle, так не говорят с его превосходительством!
Но почетный гость пришел мне на помощь.
- Оставьте девочку, сударыня! Дайте ей высказаться, прошу вас! - произнес он очень любезно по адресу Синей. Потом, обращаясь ко мне, спросил:
- Ваша мать актриса, не правда ли, m-lle? Где же она играет?
- Мама?
Тут уж что-то совсем необычайное стряслось со мною. Я сделала два шага вперед, облокотилась на пустой стул и заговорила. Нет, положительно, никогда еще я не говорила так складно и хорошо. Право, самый великолепный адвокат не сумел бы так блестяще защитить интересы своего клиента! И притом без всякой задней мысли, желая только обрисовать как можно лучше обаятельную личность и талант моей Золотой. Я говорила, говорила без умолку и о том, как бьется у себя в провинции Золотая на бедных маленьких сценах, и как живет одним только желанием очутиться здесь, дебютировать в образцовом театре, с тем, чтобы дать мне, ее дочери, блестящее воспитание в Петербурге, в центре просвещения всей России! Боже мой! Я краснею теперь наедине с самой собою, когда припоминаю, как подробно рассказывала я все пережитое Золотою, всю ее борьбу с нуждой, с лишениями ради ее сиротки - Огонька. Волна, хлынувшая мне в душу, продолжала нести меня как на крыльях.
Потом, когда я замолчала, почетный гость с одобрительной улыбкой кивнул мне головою.
- Вадим Камский умер очень рано и, к сожалению, никакой пенсии от академии не получает его вдова!
Это он сказал г-же Рамовой, когда я, сделав реверанс, отправлялась на место.
- Боже мой, до чего вы смелы, Ирина! Так разговаривать с таким человеком! - расширяя свои мышиные глазки, встретила меня Усачка.
- А разве я сказала что-нибудь дурное?!
Звонок прервал начавшуюся беседу. Почетный гость встал, окинул класс глазами и, заметя меня за моей партой у окна, направился ко мне быстрыми шагами.
- Я радуюсь, дитя мое, - проговорил он, останавливаясь передо мною и глядя своими добрыми глазами мне прямо в глаза, - всякому проявлению глубокого хорошего чувства. Теперешняя молодежь не всегда, к сожалению, относится к своим родителям, как относитесь к своей матери вы. Меня тронуло ваше чувство. С моей стороны я приложу все старания, хотя такие дела и не относятся к моему отделу, но я похлопочу за вашу мать и постараюсь предоставить ей возможность получить дебют на образцовой сцене. Довольны?
Довольна ли я?
Право, я не солгу, если скажу, что хотела упасть на колени и молить осуществить исполнение его слов на деле, как можно скорее.
Клянусь! Хотелось крикнуть, что если только все это случится, то я готова быть судомойкой в его доме и нянчить его детей или внуков… или… Ах, я не знаю, что стало со мною! Кажется, я не сказала ни слова и не поблагодарила даже его… Едва помню, как начальство вышло из класса, как гимназистки окружили меня, как они спорили, восторгались и возмущались. Кто был за меня, кто против.
- Дерзость неслыханная! Позор на всю гимназию! - кричали одни.
- Чудесно! Великолепно! Огонек - наша героиня! - перекрикивали их другие во главе с Усачкой, моей ревностной защитницей и сторонницей всех моих интересов.
Вечером, когда мы, покончив с уроками, вошли в столовую пить чай, от Марьи Александровны явилась горничная.
- Барышня Камская, вас барыня просит, - с очень значительной миной доложила мне быстроглазая и юркая, как угорь, Марфуша.
Такие приходы горничной за той или другой гимназисткой означали, что в воздухе пахнет грозою, и в самом недалеком будущем ожидалась большая, судя по степени виновности, "распеканция" со стороны начальства. Не чувствуя за собой никакой вины, я пошла с легким сердцем в апартаменты моего главного начальства.
Боже мой, что за град упреков, выговоров и нотаций посыпался на меня!
- Как! Вести себя таким образом при почетном госте, но я с ума сошла, должно быть, чтобы вступать с ним как с равным в разговор! И что за мещанская манера выклянчивать таким образом помощь для своих родных?
И еще много другого, волнуясь и негодуя, Марья Александровна говорила мне. Когда выговор кончился, я чувствовала себя так, точно меня прибили. И притом совсем незаслуженно, да. Оправдываться мне не хотелось. Унылая и печальная побрела я в спальню.
- Что, Огонек, досталось вам? - осведомилась попавшаяся мне навстречу Принцесса.
Я молча кивнула головой. Тогда Марина взяла меня за обе руки и отвела в угол.
- Скажите мне честно, одну голую правду, Ира, как перед Богом скажите. Когда он вошел в класс, вам не пришла в голову мысль хлопотать за вашу мать?
- Как перед Богом, нет, Марина! Клянусь!
- Не клянитесь! Я верю вам, а теперь до свидания!
- Куда вы, Марина?
- К начальнице, передать ей то, что только что слышала от вас.
- Но…
Мое "но" растаяло в воздухе без всякой цели. Она была уже далеко.
Вечером, совсем неожиданно, перед самым сном Марья Александровна пришла в спальню.
- Камская! - позвала она тем многозначительным голосом, которым она говорит в редких случаях с нами.
И когда я подошла к ней, она продолжала:
- Я рада, Камская, что не ошиблась в вас. Было бы ужасно, если бы вся сегодняшняя история была строго обдумана вами, а не явилась результатом горячего порыва дочерней любви.
И, заглянув мне в глаза, она крепко, по родственному, поцеловала меня в губы.
Милая Принцесса! Мой очаровательный защитник! Это сделали вы!
До рассвета писала Золотой. Настрочила целую дюжину страниц, и притом мелко-мелко! Золотая, видишь? Судьба решила повернуть в нашу сторону. Счастье улыбнулось нам. Теперь остается только вооружиться терпением и ждать бумаги с приглашением для дебюта, а там! Там я увижу Золотую и снова ярко-ярко разгорится ее бедовый, глупый Огонек!
Декабрь 19…
О, какой ужас! Ей решено сделать операцию. Если операции не будет, она потеряет зрение совсем. Совсем! При благополучном же исходе операции она будет совсем здорова. Ее больные глаза поправятся, и не будет даже необходимости носить очки и зеленый зонтик. Но эта операция…
Бедная Слепуша! Бедная! Бедная! Мы узнали обо всем этом перед уроком анатомии, и немудрено, что доктор Княжин, читающий нам этот предмет, не мог за весь час добиться ни от одной из нас порядочного ответа.
"Экстерки" и мы точно ошалели. Еще бы, это явилось такой неожиданностью для нас всех!
Третьего дня еще мы читали все вместе "Дворянское гнездо", и Слепуша восторгалась им вместе с нами, а вчера приехавший для нее специально окулист сообщил начальнице, что если не сделать операцию немедленно, Раиса Фонарева ослепнет.
Остается только удивляться энергии нашей Марьи Александровны. Родители Слепуши живут в Сибири, и пока написать туда и получить ответ, пройдет столько времени, что глаза Слепуши за это время закроются навеки. И вот Марья Александровна решает взять ответственность за это дело на себя. И из своих сумм заплатит за операцию хирургам.
И сама будет вместе с приглашенной сестрой милосердия ухаживать за больной.
Она ни за что не согласилась отпустить в больницу Раису и отдала всю свою квартиру "под лазарет". Все это мы узнали от Синей Маргариты и от доктора Княжина, который должен был присутствовать при операции.
Бедная Слепуша!
Только теперь, со вчерашнего утра, когда Марфуша пришла от имени Марьи Александровны звать Слепушу в квартиру начальницы и знавшая о предстоящих ей мучениях Слепуша простилась с нами, только теперь мы поняли, как эта тихая, слабенькая, со всеми деликатная девочка была необходима нам всем.
Интернатки не спали всю ночь, разговаривая о Слепуше, о степени предстоящих ей мук во время операции, о том, как перенесет их бедняжка. Утром за первым же уроком поделились печальной новостью с "экстерками", и весь класс пришел в неописуемое смятение.
Но самое главное предстояло еще впереди. Надо было подготовить малюток. Малютки Ада и Казя боготворили Слепушу и не могли прожить дня без нее. Им надо было объяснить во что бы то ни стало, куда делась Раиса, не видя которой, они уже успели выплакать все глазенки, и что Раечке нужен покой и тишина. Это на случай, если бы они задали рев во время рокового часа.
Доктор Княжин окончил свой урок значительно раньше обыкновенного. Лишь только он вышел из класса, на кафедру вбежала Маруся Линская.
Поблескивая своими светлыми глазами, девочка обратилась с речью ко всему классу:
- Господа! Это ужасно, то, что я узнала! Дело в том, что операции глаз нельзя делать под хлороформом. Стало быть, несчастной Слепуше будет мучительно больно. Бедняжка выстрадает немало, прежде нежели получить здоровые глаза, а потому я предлагаю сделать что-нибудь такое, чтобы она видела, как мы сочувствуем ей все… Как мы ее любим. Господа! Пусть каждая даст кто сколько может на подарок Слепуше. Я знаю, она давно жаждет иметь собрание сочинений Тургенева… Согласны приобрести его в складчину для нее?
- Согласны! Согласны! И спрашивать нечего, конечно согласны! - раздалось со всех концов класса.
- У меня нет карманных денег, - печально отозвался Живчик, - посылать письмо - просить у мамы - долго! Вот! Продайте это, пожалуйста, а выручку в общую сумму!
И чуть-чуть краснея, Сушкова сняла с пальца изящное бирюзовое колечко и положила на кафедру перед Линской.
- А вот от меня!
- И от меня!
Руки лезли в карманы, раскрывали кошельки, выкладывали содержимое в них на стол кафедры перед Марусей.
Мои три золотые попали туда же. Когда сбор в пользу Слепушиного "сюрприза" подходил к концу, вошла Юлия Владимировна и коротко сообщила:
- Господа, вы можете расходиться по домам. Сегодня уроков не будет больше. Вследствие предстоящей одной из ваших подруг операции в гимназии должна быть соблюдаема полная, абсолютная тишина.
Нечего и говорить, что "экстерки" разошлись на этот раз без обычных возгласов и шума. Нас повели в залу, как в самый отдаленный пункт от квартиры начальницы, превращенной в хирургическую палату и в лазарет. Там уже ждали пришедшие получасом раньше малютки.
- Ира-Огонек, Ира-Огонек! - бросились они ко мне, - правда, что нашей Раечке будут сейчас глаза резать?
- Ах, какой вздор говорите вы, глупые мышки! - деланным смехом расхохоталась я. - Или вы не знаете, что ваша Раечка преспокойно отдыхает в спальне Марьи Александровны?
И я чмокнула по очереди обе эти взволнованные рожицы, с испугом поднятые на меня!
- Глупенькие мартышки! Вам нечего бояться, Раечка ваша вернется к вам!
- Ира-Огонек, вы говорите правду?
- Как то, что меня зовут Огонек, который может сгореть дотла, если вы не успокоитесь сию же минуту. Смотрите-ка сюда. Видели вы когда-нибудь молящуюся монашку?
- Ах, покажите, покажите нам ее!
Разумеется, я не могла им отказать. Особенно очаровательной Казе. У этой малютки, положительно, есть какая-то притягательная сила в ее крошечном существе. По крайней мере тогда, когда она поднимает свои огромные, черные, как сливы, бархатные глаза, чего ей только не наобещаешь!
И я занялась очень добросовестно моими девочками. Я показывала им на тени посредством сложенных пальцев молящуюся монахиню, зайца, петуха и прочее. Потом дала им по кусочку бумаги и карандашу, прося их написать какое-нибудь слово и уверяя, что напишу то же самое.
Девочки не верили, спорили, горячились.
- Это невозможно, это невозможно, Ира-Огонек. Вы морочите нас! - смеялись они, но все-таки написали каждая по одному слову.
- А теперь читайте! - скомандовала я.
- Ха, ха, ха! И что же?
- У меня то же самое.
- Нет! Нет! Мы с Адочкой написали: "Раиса"!
- То же самое написала и я! - и, торжествуя заранее, протянула листок.
На четвертушке почтовой бумаги было написано действительно три слова: "то же самое". Они хохотали до слез и прыгали вокруг меня, как маленькие козлята. Мое сердце прыгало тоже. Но далеко не радостными прыжками на этот раз. Я знала, что роковая минута приближалась. Операция назначена на 11. Часовая стрелка подходит к ужасной цифре. Принцесса и Живчик ходят по зале. У обеих лица белее полотна. Сестрички Кобзевы, обнявшись, притулились в темном уголку. Ирма Ярви спокойно, по-видимому, вяжет свое бесконечное кружево из грубых суровых ниток, но нет-нет и сведутся в одну прямую ниточку над переносицей ее белобрысые брови.
- Уж скорее бы, скорее! - неосторожно срывается с губ Живчика.
- Что скорее! Что скорее, Анюточка? - прицепляются к ней наши малютки, и глазенки их начинают беспокойно поблескивать, и все оживление мгновенно покидает прелестные мордашки.
- Ничего, ничего, мои куколки! - поправляется Аня. Потом молчит немного и вдруг голосом волка из "Красной Шапочки" басит на весь зал:
- Я не хотите ли вы, чтобы я вас свела с ума?
Но малютки знают эту шутку! Стоит только взять большой лист бумаги, написать на нем крупными буквами: "ум", поставить их на лист обеих, а потом свести с листа и… все. Далеко не так уж остроумно, как предполагается теми, кто незнаком с подобным фокусом. Нет, зато против игры в палочку-воровочку они не имеют ничего. Я сдаю их на руки Живчика и выхожу из зала.
На половине начальницы слышна какая-то подозрительная суетня… Неумолкаемые голоса… Говор… шаги многих чужих людей… Я бросаю взгляд на часы. Без пяти одиннадцать. Скоро… Скоро… Бедная Слепуша! Одна, без родных, среди чужих людей… И эти ужасные страдания! Правда, Марья Александровна дала слово ни на секунду не отходить от девочки.