– Наверное, нам стоит поставить там пару мышеловок.
– Займусь в выходные, – сказал Джон. – Я и сам хотел там все осмотреть. По-настоящему я туда и не поднимался. Никогда не знаешь, вдруг прежние хозяева забыли там коллекцию шедевров живописи.
Сьюзан улыбнулась:
– Ну да, и Святой Грааль на нижней полке серванта.
Кунц отключил монитор, оставив дом Картеров на активируемом голосом режиме записи, и взял со стола раскрытый на середине роман Марселя Пруста. Джон Картер может осматривать свой чердак столько, сколько его душе угодно. Кунц убедился, что запись пошла, и устроился в кресле поудобнее.
Только следующим утром, после того как компьютер просканировал записанную за ночь пленку, Кунц услышал, как закричала Сьюзан.
32
Темноту рассеивало пламя единственной свечи; отблеск света падал на лицо старика.
Тяжелые портьеры на окнах были опущены, оставляя ночь снаружи, но для старика, неподвижно лежащего на постели и смотрящего в потолок незрячими глазами, это не имело значения. Темнота была его неразлучным спутником уже больше десяти лет. Но и это было не важно, так как за свою жизнь он повидал достаточно.
Важен был лишь свет, который ярко горел у него в голове, невидимый за жестоким, изборожденным морщинами лицом. Этот свет подпитывался знанием, хранящимся там, – знанием, находящимся в полном распоряжении старика. В этой комнате хранилось не меньше пяти тысяч книг, плотными рядами, от пола до потолка, так что не было видно стен, расставленных на полках, и он мог, если бы захотел, процитировать на память любую строчку любой страницы любой из них и еще многих тысяч других.
По изменению ритма циркуляции воздуха и по присутствию в нем нового запаха он понял, что в комнату кто-то вошел, и определил, кто этот человек, еще до того, как тот закрыл дверь. Он тихо приветствовал гостя на языке, на котором могло говорить меньше тысячи людей на земном шаре.
И мистер Сароцини, приближаясь к постели, ответил на приветствие на том же языке. Он склонил голову в знак уважения, несмотря на то, что старик не мог этого видеть. И остался стоять. Сидеть в этой комнате не было разрешено даже мистеру Сароцини.
"Все мы чего-то боимся". Это была Девятая Истина, прекрасно известная мистеру Сароцини. Он боялся только одного: этого старика, лежащего в комнате, пахнущей старой кожей и истлевающей бумагой.
– Какие новости ты принес? – спросил старик.
– Два с половиной месяца. Опасность выкидыша почти миновала. Все хорошо. – Он мог сказать ему больше, но не сказал.
– Мы знаем пол?
– Нет, еще слишком рано.
Старик улыбнулся, будто наслаждаясь жестокой, ему одному понятной шуткой.
– Это будет девочка. Две тысячи лет они ждали мальчика, а мы дадим им девочку.
– Ты уверен, что это девочка? – спросил мистер Сароцини.
– Я знаю.
– Ясно, – с сомнением в голосе сказал мистер Сароцини, поморщившись от того, как старик это сказал: резко, будто ударил хлыстом. Отсвет от свечи ползал по старческому лицу. Она давала света как раз столько, сколько нужно было, чтобы посетители не блуждали в потемках, и тусклый отсвет будто гладил пергаментную кожу. Когда-то это лицо впечатляло своей красотой, и до сих пор его черты несли в себе западноевропейскую гордость и аристократизм, несмотря на то, что поверхность лица усеивали темные пятна и наросты. И, несмотря на то, что мистер Сароцини смертельно боялся этого человека, любовь, которую он испытывал к нему, не уменьшалась, а, наоборот, росла с каждым годом.
– Когда ты придешь в следующий раз?
– Скоро. Когда будет что поведать.
– Тверд ли ты?
– Да, я тверд.
Именно этот ответ желал услышать старик.
Судя по голосу, Майлз Ванроу расстроился:
– Почему вы не позвонили мне сразу, как только это случилось?
В кабинет Сьюзан вошла Кейт Фокс с пачкой отпечатанных на компьютере листов, перетянутых резинками. Она что-то спросила, но Сьюзан не расслышала. Кейт Фокс пришла совершенно не вовремя.
– Подождите секунду, – попросила она Ванроу, затем, прикрыв рукой трубку, сказала Кейт, что сейчас придет к ней сама. После того как Кейт вышла и закрыла за собой дверь, Сьюзан извинилась перед гинекологом и сказала: – Я не позвонила потому, что было одиннадцать часов вечера. И потому, что был только один приступ резкой боли, который тут же прошел. Я подумала, что это какой-нибудь мышечный спазм, реакция на вчерашнее обследование.
– Вы не должны сами ставить себе диагноз, Сьюзан, и давайте договоримся: время дня или ночи не имеет значения. У вас есть все мои телефонные номера. Я хочу, чтобы вы звонили мне – будь то в одиннадцать вечера, в три ночи или в пять утра. Единственное, что может меня расстроить, – это если вы не позвоните мне в одиннадцать часов вечера или в три часа ночи. Мы с вами в одной команде, вы и я, мы работаем вместе, и мы вместе пройдем эту дистанцию. Обещайте мне, что больше никогда так не поступите. Обещайте.
Сьюзан пробормотала невнятное извинение.
– Мне нужно это услышать, Сьюзан. Мне нужно, чтобы вы громко и отчетливо сказали: "Мистер Ванроу, всякий раз, когда у меня возникнут боли, даже самые слабые, или я почувствую, что что-то не так, или просто меня что-нибудь обеспокоит – и не важно, насколько сильно будет это беспокойство, – я позвоню вам и в одиннадцать вечера, и в три ночи, и в пять утра". Скажите это!
Сьюзан сказала. На аппарате мигал огонек второй линии, но она не обратила на него внимания.
– Ну хорошо, – сказал Ванроу. – Надеюсь, теперь мы лучше понимаем друг друга?
– Конечно.
– И боли больше не повторялись?
– Нет.
– Кровотечения не было?
– Не было.
– И совершенно никакой боли? Никакого дискомфорта?
– Никакого.
– Вообще никакой? Ни малейшего спазма?
– Ни малейшего.
Ну, почти никакой боли. Она слегка кривила душой, так как у нее не было времени ехать на прием к Ванроу. Живот все же немного болел, но эта боль не шла ни в какое сравнение с той, от которой она с криком проснулась ночью.
Она не испытывала никакого беспокойства – Ванроу ведь обследовал ее только вчера и сказал, что все в порядке. Если бы что-нибудь было не так, он бы ведь наверняка сказал ей, разве нет?
– Наша следующая встреча назначена на среду, – сказал Ванроу. – Сегодня пятница. Это слишком долго. Думаю, вам лучше подъехать ко мне, и я быстро вас осмотрю.
Сьюзан уже жалела, что позвонила ему.
– Скоро у меня совещание.
– Сьюзан, этот ребенок важнее любого совещания.
Упрек был справедлив. Она почувствовала себя виноватой.
– Я знаю.
– В таком случае я настаиваю на том, чтобы вы приехали. Пожалуйста, возьмите такси и приезжайте прямо сейчас. Я приму вас сразу же, и через полчаса вы опять будете на работе.
Сьюзан повесила трубку, отхлебнула минеральной воды из стакана и сказала Кейт, что вернется через полчаса. Но она знала, что не вернется вовремя: на дорогах пробки, она будет отсутствовать не меньше часа, а то и больше.
Когда она уже была на пути к двери, позвонила секретарша и сказала, что на линии Джон.
– Пусть оставит сообщение, – сказала Сьюзан.
– Он просто хочет знать, как вы.
– Хорошо, – резко бросила Сьюзан. – Скажите ему, что за всю свою чертову жизнь я не чувствовала себя лучше.
Джон где-то слышал, что мыши предпочитают сыру шоколад. Он присел на корточки, насадил на спицу мышеловки маленький кусочек, взвел пружину и поставил мышеловку под стропило. За его спиной капли из водопроводной трубы равномерно падали в бак для воды.
Поставив мышеловку, он пошел дальше, удаляясь от единственной на весь чердак лампочки, освещая фонарем стропила, балки и – с особенным тщанием – темные провалы между ними, в поисках какого-нибудь Рембрандта, которого забыли здесь прежние хозяева. Ему не повезло: они не оставили ему абсолютно ничего.
Совсем рядом раздался какой-то звук, и Джон замер. Звук повторился. Ничего страшного, всего лишь птица. Джон обошел каминную трубу и нахмурился, увидев впереди тонкий луч дневного света.
Подойдя поближе и приглядевшись, Джон заметил, что черепица в этом месте выглядит более новой, чем везде. Может, прежние жильцы чинили эту часть крыши? Если да, то работа была сделана не на совесть, потому что одной черепицы не хватало.
Походив еще по чердаку, он спустился в люк и закрыл за собой крышку.
Стоял прекрасный субботний день, Сьюзан работала в саду. Она сомневалась, что Майлз Ванроу одобрил бы ее занятие: она собирала граблями листья, которые уже начали падать на газон. Вместе с листьями она подобрала с земли пару картонных коробок из "Макдоналдса", недоеденный сандвич, два пластиковых стаканчика и бумажный пакет – все это какой-то придурок перебросил ночью через забор, отделяющий сад от парка.
Буковая живая изгородь уже начала желтеть; как и листва в парке. Сьюзан ждала осени: она обещала быть очень красивой здесь, в окружении меняющей окраску листвы деревьев и кустов. В Англии смена сезонов чувствовалась гораздо острее, чем в Лос-Анджелесе, и Сьюзан это нравилось.
Она наклонилась, чтобы собрать листья и мусор, и боль без всякого предупреждения накинулась на нее. Будто проволокой рвали внутренности. Она закричала, упала на колени, прижала руки к животу, закрыла глаза.
У меня сейчас будет выкидыш.
– Сьюзан? Что случилось? – Джон в мгновение ока оказался рядом, но не знал, что делать. Она подняла голову и посмотрела на него, и он увидел, что ее зрачки неестественно расширены, а лицо приобрело восковой оттенок. Он положил ладонь ей на лоб – тот был влажным.
Она затаила дыхание, ожидая нового приступа боли. К такой боли нужно быть готовым.
– Сьюзан?
Она слышала его, но ответить не смогла.
– Сьюзан?
– Я в норме, – отозвалась она и опять затаила дыхание.
Он смотрел на нее с тревогой.
– Отчего это?
– Нерв. Или еще что-нибудь, – почти выдохнула она. – Потянутая мышца. Спазм. Газы. Легкий запор. Не знаю.
– Ванроу говорил, что у тебя опять могут быть боли?
– Да. Говорил. Могут быть.
– Спазмы?
Она кивнула. Ванроу заверил ее, что ничего аномального в ее организме не происходит, что это, скорее всего, спазмы, и прописал ей таблетки от них. Какие-то витамины – он, похоже, был большим поклонником витаминов. Она посмотрела в обеспокоенное лицо Джона, перевела взгляд на деревья. Ей становилось лучше: боль уходила так же быстро, как и пришла.
При упоминании имени гинеколога Сьюзан вспомнила, что, когда она позвонила ему вчера утром, он не был, против ее ожиданий, сильно удивлен тем, что у нее боли. Он будто ожидал, что они у нее будут. "Но в принципе он так и должен реагировать, – подумала Сьюзан. – Ему, наверное, каждый день звонит по сто пациенток, и он привык к их ежедневным жалобам".
– Все еще болит? – тихо спросил Джон.
– Нет, прошло.
– Лучше бы позвонить ему.
Сьюзан покачала головой:
– Нет, все уже хорошо. – Она неуверенно улыбнулась. – Ты был на чердаке? Расставил мышеловки?
– Уверена, что все хорошо?
– Да. Наверное, не стоило убирать листья. Ванроу предупреждал меня насчет физических нагрузок.
– Да. С этого момента выполняй все предписания врача.
Она кивнула. Затем их отвлек старикан сосед: в последнее время ему поплохело, и Джон с Сьюзан часто слышали, как он, обоссавшись, орет на жену, что его надо переодеть.
Сьюзан улыбнулась:
– По крайней мере, я не так плоха, как он.
– Ну, это пока.
– Спасибо большое.
Джон поцеловал ее и спросил:
– Сьюзан, ты, случайно, не знаешь, где отчет экспертизы дома, которую мы проводили?
– В папке со всеми документами на дом – в одной из стопок на полу твоего будущего кабинета. А что?
Джон отошел на несколько шагов назад, разглядывая крышу. Он пытался определить, в каком именно месте провалилась черепица.
– В нем есть раздел, посвященный крыше.
– А что там?
– Ничего. Одна черепица отвалилась, и все.
– Гарри-маляр. Он говорил, что знает какого-то мастерового. Позвонить ему?
– Лучше ляг отдохни. – Его взгляд снова притянуло к крыше. Он не был специалистом по кровлям, но что-то в этом чердаке не давало ему покоя. Что-то там было не так.
Но он и понятия не имел – что.
33
Арчи Уоррен сидел за своим столом в зале для заключения сделок компании "Леб–Голдсмит–Саксон", офис которой располагался на двадцатом этаже одной из высоток лондонского Сити. Стол этот был так себе – размером со складывающийся столик, какие бывают в пассажирских самолетах; места для ног под ним было катастрофически мало. Все, что на нем находилось, – это компьютерный монитор, клавиатура, два телефона, пепельница, пачка сигарет, золотая зажигалка "Данхилл" и бумажный стаканчик с кофе.
Как и у остальных шестидесяти маклеров, у Арчи к каждому уху было прижато по телефонной трубке, а его пальцы непрерывно наколачивали клавиатуру. Он торговал японскими ценными бумагами, покупая и продавая их своим клиентам: компаниям, банкам, пенсионным фондам и тем немногим физическим лицам, у которых действительно большое состояние.
Было шесть пятнадцать утра. Арчи сидел за своим столом уже час и десять минут и выкурил за это время две сигареты. Курение здесь было запрещено, но Арчи это запрещение ни в грош не ставил, как и Оливер Уолтон – соседний стол справа – и еще половина работающих здесь людей, которые тянули каждую рабочую неделю на грани нервного срыва. Арчи проворачивал в плохой день сделок как минимум на сто миллионов долларов.
В секции Арчи сидело шесть трейдеров. На компанию работало больше двух тысяч человек по всему миру, но Арчи с коллегами последние три года выдавал сорок процентов всего дохода компании. Никто не смел сказать Арчи Уоррену, что он не может здесь курить.
По экрану ползли имена клиентов и названия компаний-клиентов. По громкой связи объявили заявку из Токио:
"Ямаичи покупает конвертируемые акции "Сумитомо" на сумму десять миллионов долларов по цене 99,5 или ниже".
Когда токийский рынок закрылся, Арчи зажег третью сигарету и быстро проверил свои позиции, готовясь к предстоящим торгам в Лондоне. Он также пролистал список совершенных за ночь японских трансакций и заметил сделку стоимостью пять миллионов долларов, предметом которой были ценные бумаги компании, редко появлявшейся на рынке. Это привлекло его внимание. Название компании-клиента выглядело знакомо, хотя он ума не мог приложить откуда. Ферн-банк. Дилером был Оливер Уолтон.
Ферн-банк. Название вызывало какие-то ассоциации, но какие? Арчи зевнул. Может, если бы он вчера вечером не выпил столько портера, сегодня у него в запасе было бы больше мозговых клеток. Он повернулся к коллеге:
– Эй, Олли, что это за контора – Ферн-банк?
– Швейцария, – сказал Уолтон. – Частный банк. Частный-пречастный.
Арчи знал, что это означало.
– Серьезные игроки?
– Серьезней некуда.
Арчи откинулся в кресле и затянулся сигаретой, напрягая мозги изо всех сил. И вдруг вспомнил.
Джон сидел в своем новом БМВ. Он все-таки решил купить его – дела шли так хорошо, что он мог себе это позволить, не задумываясь о том, одобрит ли мистер Сароцини покупку.
Почти пять месяцев банкир напоминал о себе только краткими телефонными звонками раз в две недели, когда спрашивал исключительно о здоровье и настроении Сьюзан и не говорил и двух слов об отчетах, отражающих текущее положение дел в "Диджитраке", которые Джон регулярно отсылал, и замечал только, что они выглядят удовлетворительно.
Не вспоминал он и о своем обещании сводить Сьюзан куда-нибудь. За все время он ни разу не позвонил ей самой. Джон подозревал, что она несколько разочарована и находит такое поведение странным.
Хотя, может, мистер Сароцини и прав. Они с Сьюзан справлялись с ситуацией, только избегая разговоров о ней. Прошло уже пять месяцев, оставалось четыре, и все получалось, крышка сундука была закрыта. Джон восхищался стойкостью Сьюзан.
В итоге все сложилось хорошо. Они сохранили бизнес и дом. Смогли приобрести новую машину. Джон хотел купить машину и Сьюзан, но она была вполне довольна своим стареньким "пежо". А у него теперь есть кабриолет, о котором он так мечтал: темно-синий металлик, сиденья из кремовой кожи, кондиционер, полный набор игрушек – с некоторыми он сейчас возился, застряв в утренней пробке на Альберт-Бридж. На часах было семь пятнадцать, для пробок еще рано, но задержку создавали ведущиеся на мосту дорожные работы.
За последние пару месяцев на "Диджитрак" свалилось столько заказов, что Джону, чтобы справиться с возросшей рабочей нагрузкой, приходилось выезжать из дому на час раньше. Гарет же был на волоске от нервного срыва.
Джон нажал на кнопку на панели CD-магнитолы, и салон заполнил голос Фила Коллинза. Джон недавно видел по телевизору программу, в которой говорилось, что рок-музыка стимулирует работу мозга, и начал слушать ее каждое утро по дороге в офис. Он стал думать о наступающем Рождестве, до которого оставалось всего три недели. Где провести праздники? Что подарить Сьюзан? Обычные рождественские мысли. Но не совсем.
Он бы съездил покататься на горных лыжах, как в прошлое Рождество. Арчи пригласил их составить компанию им с Пайлой в Швейцарских Альпах, но пришлось отклонить его предложение из-за беременности Сьюзан. И в любом случае Сьюзан не хотела никуда ехать. И Майлз Ванроу хотел, чтобы она находилась поблизости от него, – и, скорее всего, он был прав, поскольку у нее не прекращались сильные боли. Сначала Ванроу утверждал, что это спазмы, но пару недель назад определил кисту яичника. Почему он раньше не мог понять, что это киста?
Но это были не просто боли, они… Течение его мыслей прервал звонок мобильного телефона.
– В сквош сегодня играем? – спросил Арчи.
– Да. Корт я заказал.
– Только что обнаружил кое-что интересное. Этот твой банк, который тебя кредитует, – как он называется? Ферн-банк?
– Да.
– Оказывается, они клиенты нашей конторы. Как тебе совпаденьице?
Джон помолчал.
– Как получилось, что ты раньше этого не знал?
– Мы их обслуживаем всего пару месяцев.
– И что ты о них знаешь?
– Пока ничего. Хотел спросить тебя, что ты хочешь о них узнать.
– Ну… Мне кажется, это уже не важно. Я хотел их проверить до того, как залез с ними в постель.
– Ну да. Сейчас уже поздновато: они тебя уже натянули, и даже без гондона.
– Эй, что за сравнения!
– А что? – Об этой части сделки Арчи ничего не знал.
Связь вдруг ухудшилась. Стараясь перекрыть шум, Джон сказал:
– Нет, ничего. Все нормально.
– Ну… – Следующего слова Джон не расслышал. Дальше голос Арчи прорывался сквозь помехи: – Движение. Надо… – Затем: – В восемь. Пока.
Поток машин сдвинулся с места. Джон позвонил Сьюзан. Она наверняка еще дома – обычно она выходила около девяти часов.
– Привет, – ответила она. Судя по голосу, она была удивлена и довольна тем, что он позвонил.