Захватывающий триллер о поисках подводных сокровищ в стиле "Тайного меридиана" Переса Реверте и "Бездны" Питера Бенчли.
Роберт Фрэнч, сын известного английского археолога, живущего на Итаке, получив известие о таинственном исчезновении своего отца, отправляется на овеянный античными легендами греческий остров и в день приезда узнает, что Фрэнч-старший найден мертвым в порту возле собственной яхты. Хотя все указывает на сердечный приступ, Ирэн, вторая жена Джона Фрэнча, подозревает, что произошло убийство. Незадолго до смерти археолог, посвятивший многие годы поискам памятников греческого искусства, заявлял, что вскоре вернет жителям острова их святыню – пропавшую во время Второй мировой войны статую Девы Марии, и теперь родные предполагают, что именно с этой реликвией каким-то образом связан трагический исход его жизни…
Загадочные покушения и коварные интрига, темные тайны военного времени, скрытые в средиземноморских глубинах, и страстная любовь, неожиданно вспыхивающая под лучами южного солнца, образуют сюжетную канву увлекательного приключенческого триллера английского писателя Стюарта Харрисона "Улыбка Афродиты".
Содержание:
-
Благодарности 1
-
Пролог 1
-
Часть первая 2
-
Часть вторая 25
-
Примечание автора 65
Стюарт Харрисон
Улыбка Афродиты
Посвящается Дейлу, который вынужден меня терпеть
Благодарности
Как всегда, спасибо Сьюзан Опи, моему редактору из "Харпер Коллинз", а также Стефани и всем сотрудникам "Уильям Моррис".
Пролог
Фрэнч опять напился – событие, которое само по себе не было чем-то из ряда вон выходящим. Слегка покачиваясь, он стоял у барной стойки, подняв руки.
– Друзья мои, – громко произнес он и мутным взглядом обвел посетителей, – я благодарен вам за хорошее отношение ко мне на протяжении всех тех лет, что я имею честь жить здесь. Я хочу сделать подарок жителям Итаки. – Выдержав паузу, Фрэнч убедился, что все присутствующие внимательно слушают его, и продолжил: – В этом году Панагия опять займет свое место во главе крестного хода к монастырю в Кафарон.
Те, кто не слышал аналогичного заявления Профессора (как его здесь называли) двумя днями раньше, начали удивленно перешептываться. На острове все знали, что статую Девы Марии украли еще лет шестьдесят тому назад, поэтому слова Профессора у одних слушателей вызвали интерес, у других – скепсис.
Бар находился в узкой улочке на окраине южной части бухты, на берегах которой раскинулся городок Вафи. Обветшалые домишки сгрудились у самого причала. На тротуаре перед баром стояло полдюжины металлических столиков, где старики играли в шашки и пили узо. В самом баре плотной пеленой висел сигаретный дым. Прислонившись к стойке бара, чтобы не упасть, Фрэнч снова медленно обвел взглядом расплывавшиеся лица и помахал из стороны в сторону пальцем, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Знаю, среди вас есть такие, кто сомневается. Ладно, я и сам думал, что все напрасно. – Почувствовав подступавшую тошноту, Фрэнч негромко рыгнул.
Кто-то из присутствующих перекрестился или дотронулся до креста на шее, молча молясь о том, чтобы слова Профессора не были всего лишь пьяной фантазией. Все празднование всегда разворачивалось вокруг Панагии. Когда процессия останавливалась у монастыря, люди один за другим подходили к статуе и с беззвучной мольбой просили благословения на предстоящий год. Может, если удастся вернуть Панагию, Дева Мария ниспошлет острову наплыв туристов, и тогда у всех будет работа и достаток, как на соседней Кефалонии. Все лето чартерные рейсы доставляли на другой берег пролива туристические группы, но, к сожалению, лишь очень немногие из них добирались паромом до Итаки.
В тот вечер в баре "Скиопес" Спиро с недоверием слушал Профессора. Он просто зашел выпить пива, чтобы скорее забыть тот неудачный день. День начался с того, что мотор его лодки никак не хотел заводиться, а закончился тем, что, когда он все-таки вышел в море, главная сеть запуталась в каком-то хламе в миле от берега и порвалась. Домой Спиро вернулся с уловом, который едва покрыл затраты, поэтому его настроение оставляло желать лучшего.
– Слишком много болтаешь, – негромко заметил он, поднимая мрачный взгляд от почти опустевшего стакана.
Фрэнч нахмурился, недовольный тем, что его сбили с мысли. Его воображение уже разыгралось от предвкушения того, что мечта, за которой он гонялся почти четверть века, наконец сбудется.
– Вот посмотришь, Спиро, – ответил он, – еще благодарить меня будешь, хотя, знаешь, я не ищу благодарности и никогда не искал.
– Бывает, и коровы летают, – ухмыльнулся Спиро. Ему хотелось поспорить, и этот выскочка-англичанин был вполне подходящей кандидатурой. Во всяком случае, он устал слушать эту болтовню.
– Ты невежда! – объявил Фрэнч. – Занимайся ловлей рыбы: по крайней мере, в этом ты хоть что-то смыслишь.
За дымовой завесой послышались смешки: все знали Спиро как одного из самых скверных рыбаков на острове. Насупившись, он в упор посмотрел на Профессора:
– Я честно занимаюсь делом, достойным мужчины, а не сижу, уткнувшись в книжки. – С этими словами Спиро выставил на всеобщее обозрение свои мозолистые ладони.
Местные жители плохо понимали Профессора – человека образованного, занятого научной работой; их жизнь была совсем другой. Поэтому, хотя и нашлись те, кто одобрительно кивнул, большинство промолчало. К тому же здесь было несколько друзей Спиро.
Фрэнч взмахнул рукой, словно отметая все возражения:
– Я и не ждал, что ты поймешь. Видишь ли, Спиро, есть люди, созданные не для физического труда, каким бы почетным он ни казался. Мы, ученые, стараемся постичь прошлое и понять, кто мы такие, через понимание наших предков. Может, эта работа и выглядит простой, но, поверь, в ней есть свои трудности.
– Трудности! – фыркнул Спиро. – Что ты знаешь о трудностях? Ты что, каждый день выходишь в море, даже при южном ветре? Когда волны швыряют твою лодку, как детскую игрушку, а окоченевшие пальцы ничего не чувствуют? Может, ты рискуешь жизнью, чтобы накормить свою семью?
Хотя речь Спиро и звучала эффектно, никто не помнил, чтобы он когда-либо шел на больший риск, чем утренняя головная боль с похмелья. Уже одно это нередко мешало ему выйти в море. Но Фрэнч едва ли слушал его: он обратился к присутствующим:
– Представьте себе годы мучительных и безрезультатных поисков. Вы что, думаете, что Сильвия Бентон и ее коллеги из Британского института археологии в Афинах просто однажды утром выбрались на природу и тут же наткнулись на пещеру Лоизу, прославившую их на весь мир? А эту находку, между прочим, многие из моих именитых коллег ставят в один ряд с открытием Олимпии и Дельф. Предполагается, что это одно из первых мест в Греции, где совершались жертвоприношения.
Большинство слушателей слабо представляли, о чем говорил Профессор, – отчасти потому, что, будучи пьян, он нередко перескакивал с греческого на свой родной английский. Хотя, конечно, все знали о пещере в заливе Полис, где в тридцатые годы известный археолог Бентон обнаружила несколько фрагментов древней керамики. Но как бы то ни было, по залу прокатился гул одобрения.
Однако Спиро не так легко было переспорить.
– Ладно, зато никто не скажет, что Спиро Петалас живет на деньги, заработанные его женой, – заявил он. – Станет ли женщина уважать мужа, если он не способен добыть еду? Станет? А если женщина не уважает мужа, то зачем он ей? Скоро она начнет смотреть по сторонам, чтобы найти настоящего мужчину – такого, который позаботится о ней.
Это было правдой. Фрэнч годами жил на деньги, которые зарабатывала Ирэн. Правдой было и то, что в прошлом году она ушла от него. Это тоже все знали. Но сейчас Профессору было все равно.
– Когда мир узнает о моем открытии, – сказал Фрэнч, – деньги появятся. Больше, чем вы можете себе вообразить. Туристы толпами повалят сюда, и остров будет процветать.
– Э-э, старина, по-моему, так ты перегрелся на солнце или выпил чересчур много вина, – рассмеялся Спиро. – С какой стати туристам приезжать сюда? Только чтобы поглазеть на статую Панагии? Для нас она, конечно, важна. Но для них – вряд ли.
На мгновение Спиро показалось, что, высказав бесспорную правду, он одержал верх. Даже если Профессор и найдет пропавшую статую, она вряд ли сможет сотворить чудо.
Однако Фрэнч лишь слегка улыбнулся.
– Предположим, Панагия – не единственная моя находка, – сказал он. – Вероятно, есть кое-что еще, о чем весь мир захочет узнать.
Подавшись вперед, слушатели замерли в ожидании. Воцарилась тишина. Все сразу забыли о Спиро Петаласе, как будто он стал для них невидимым.
При мысли, что, пожалуй, сейчас он ведет себя неосмотрительно и ему стоило бы попридержать язык, Фрэнч заморгал. На миг зал покачнулся и поплыл у него перед глазами, появилось ощущение, что он оказался в ловушке внутри пространного дымчатого желе. В желудке закрутило, и он пожалел, что чересчур налегал на рагу из даров моря. Поесть он любил и уже давно перестал следить за своей талией. Немного протрезвев от охватившей его неловкости, Фрэнч попробовал сосредоточиться на лицах слушателей, особенно стараясь разглядеть одно. И хотя это лицо он так и не увидел, он все-таки решил, что пора уходить.
– Я отказываюсь объясняться с невеждой, – высокомерно заявил он, словно отпуская Спиро взмахом руки и тем самым прекращая дальнейшее обсуждение.
В ответ рыбак хитро улыбнулся, торжествуя свою победу.
– Ты мешок с дерьмом, – сказал он.
Слушатели заерзали на стульях, отворачиваясь или принявшись внимательно разглядывать стены и пол. Жаль, конечно, что эта жирная свинья Спиро оказался таким грубияном и унизил Профессора, но в его словах была доля правды. Как ни печально, Фрэнч, похоже, набрался сверх всякой меры. Завсегдатаи бара молча наблюдали, как он поставил наполовину недопитый стакан и, пошатываясь, направился к двери. Кто-то пожелал ему спокойной ночи и посоветовал хорошо выспаться.
В дверях Фрэнч оглянулся еще раз и снова попытался отыскать среди множества лиц то одно, недружелюбное, но не нашел его: все с симпатией смотрели ему вслед. Успокоившись, он двинулся к дому.
Обычно дорога от бара до дома занимала у него около получаса.
От набережной путь лежал по узким извилистым улочкам, которые, соединяясь между собой бетонными ступеньками, зигзагами взбирались по крутому склону горы. Подъем отнимал много сил, и Фрэнч часто останавливался передохнуть, сердце его глухо стучало в груди, изо всех сил стараясь обеспечить массивное тело кислородом. Переведя дух, он продолжал подъем. Ночной воздух благоухал ароматами жасмина и бугенвиллеи, хотя Фрэнч сознавал, что кисловатый запах его собственного пота и винные пары плохо с ними сочетаются. В голове понемногу прояснялось, и он уже начал сожалеть, что болтал в баре чересчур много. "Язык мой – враг мой", – говорили во время войны, но сам он был слишком молод, чтобы помнить эти слова. На полпути у середины одной из лестниц от вощеных листьев огромной, усыпанной белоснежными цветами магнолии отражался свет единственного фонаря, прикрепленного к деревянному столбу. Небо покрывали мириады звезд. Они казались такими близкими, что их можно было коснуться, а дойдя до вершины горы, вовсе шагнуть в космос. Позади чуть слышно прошуршал по бетону камень. Фрэнч оглянулся, но увидел только, как у стены сбоку метнулась черная тень. Сердце замерло, однако все было по-прежнему тихо. Немного подождав, он поспешно продолжил подъем.
Из садов сильно пахло мятой. В другое время Фрэнч, наверное, посчитал бы этот запах приятным, но когда он наконец добрался до верха лестницы, то почувствовал себя отвратительно. Он постоял, дожидаясь, пока хоть немного перестанет кружиться голова. Далеко внизу, в бухте, как в зеркале, отражались огни ресторанов. Любуясь открывшимся видом, Фрэнч краем глаза уловил позади себя некое движение и на этот раз мог поклясться, что слышал звук шагов. Как он ни пытался уверить себя, что это всего лишь игра его воображения, беспокойство не покидало его.
Он торопливо пошел по улице мимо террас, которые были затенены виноградными лозами, обвивавшими ржавые металлические решетки. Дома закончились, и теперь дорога вилась между рощицами оливковых деревьев. Когда Фрэнч завернул за угол, огни внизу исчезли и дорога погрузилась в густую гнетущую темноту. Тяжело дыша, он остановился и вытер платком пот со лба. Позади отчетливо слышались шаги. В их настойчивости было что-то зловещее. Внезапно появилось ощущение, что темнота окутывает его, как саван. "Неудачное сравнение", – мрачно подумал он.
– Эй, кто там? – с фальшивой бравадой крикнул Профессор.
На мгновение шаги затихли, а затем зазвучали вновь, став громче и чаще.
На душе у Френча стало как-то особенно спокойно: стоит ли проводить последние мгновения жизни в страхе? Если ему суждено умереть, он встретит убийцу лицом к лицу и взглянет ему прямо в глаза. Фрэнч с интересом подумал, откуда взялась такая храбрость – от выпитого спиртного? Но сейчас он не чувствовал себя пьяным. Он даже на миг пожалел, что проболтался в "Скиопесе". Сидел бы молча, может, хоть под конец жизни добился бы успеха, а может быть, и отношения с Ирэн и Робертом исправились бы. При мысли об этом сожаление мутной волной всколыхнулось в глубине его души. Шаги звучали совсем близко. Фрэнч собрал остатки самоуважения, намереваясь с достоинством встретить уготованную ему участь. Неожиданно из-за поворота послышался звук мотора. Обычно этой дорогой по ночам почти не пользовались, но сегодня, похоже, вмешалась какая-то высшая сила. Или просто повезло. На мгновение преследователь остановился. С трудом различимая фигура маячила всего в двадцати шагах от него. Что-то блеснуло. Нож? Стараясь не упустить шанс на спасение, Фрэнч повернулся и бросился бежать к повороту. Его тучность превращала бег в сплошное мучение: спотыкаясь, он хватал ртом воздух, сердце рвалось из груди. Он почти физически ощущал, как лезвие вонзается ему в бок, пробивая печень. Шум мотора становился все громче, заглушая шаги позади, и вдруг его обдал свет фар.
– Профессор? Это вы? – окликнул его чей-то голос. – Что вы делаете? Остановитесь! Разве можно так бежать?
Фрэнч узнал Никоса. На острове он занимался междугородными автоперевозками. Увидев, что Никос вылезает из кабины, Фрэнч едва не заплакал от радости. Он обернулся, чтобы взглянуть на своего преследователя, но дорога оказалась пустой.
Внезапно острая боль полоснула его грудь. Рот беззвучно открылся и закрылся, колени подогнулись, и земля стремительно налетела на него. Фрэнч еще слышал, как его звал Никос, но голос доносился откуда-то издалека, а свет фар сжался до размеров булавочной головки. Последнее, что он подумал перед тем, как тьма окончательно сомкнулась, что, наверное, так шутят боги.
Часть первая
1
Телефонный звонок раздался в шесть утра. Я уже встал и поэтому поднял трубку на кухне, надеясь, что звонок не разбудил Алисию. В последнее время она работала допоздна – уходила из дому в семь утра и возвращалась иногда не раньше девяти-десяти вечера. По-моему, ее босс вполне мог бы обойтись без нее еще пару часов.
Интересно, кто это так рано? Поднимая трубку, я ощутил легкое беспокойство: неожиданные звонки во внеурочное время не предвещали ничего хорошего. Услышав голос Ирэн, я испытал странное чувство – нечто среднее между облегчением и ужасом.
– Роберт, это ты?
Ее акцент оживил в памяти образ дома, где она жила с отцом. Дом стоял на горе, возвышавшейся над городком Вафи. Мне почудилось, что в воздухе запахло сухой землей и оливковыми деревьями. Я даже невольно посмотрел в окно. Снаружи, под свинцовым майским небом, просыпался утренний Лондон. Мокрая листва деревьев на площади роняла капли на тротуар.
– Да, Ирэн, это я. – Заметив, что сжимаю трубку изо всех сил, я сделал глубокий вдох, чтобы снять напряжение. – Что случилось? Что-нибудь серьезное?
– Да, с отцом. У него инфаркт.
Я закрыл глаза, готовясь принять неизбежное.
– Он в больнице в Аргостоли. Его перевезли на пароме в Кефалонию сегодня утром.
До меня постепенно дошло, что отец не умер. Приступ был серьезным, но сейчас его жизнь уже вне опасности. Ирэн продолжала рассказывать о случившемся, и от волнения ее греческий акцент стал еще заметнее. В голосе слышалось отчаяние.
– Ты где? – спросил я. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Звоню из больницы. Твой отец сейчас спит: ему дали лекарство.
– У тебя усталый голос, – сказал я, хотя имел в виду не усталость, а скорее растерянность и эмоциональную опустошенность. Мне вспомнились ее слова о том, что она провела в больнице почти всю минувшую ночь.
– Немножко устала, но со мной все будет в порядке.
– Тебе надо поспать. Поезжай домой. Вряд ли твое присутствие в больнице чем-то поможет.
Ирэн не ответила, и я уже подумал было, что нас прервали или она не расслышала моих последних слов.
– Ирэн, ты слышала, что я сказал? Поезжай домой!
– Да, конечно. Прости. Я все слышала. Но я останусь здесь. В палате Джонни поставили еще одну койку – для меня.
В ее голосе звучала неуверенность, и я усомнился, все ли с ней в порядке, хотя она и уверяла меня, что все нормально.
– Просто устала, и еще я очень беспокоюсь за Джонни.
Она всегда называла моего отца Джонни. Мне так и не удалось привыкнуть к этому: когда я был маленьким и мы жили в Оксфорде, мама называла его Джоном, как и все остальные. Тогда отец преподавал в университете, и "Джон" звучало вполне естественно по отношению к преподавателю средних лет, носившему вельветовые брюки и твидовый пиджак. Но, уехав на Итаку, он, казалось, стал совсем другим человеком. Когда я увидел его там в первый раз, он выглядел так, словно родился заново, – загорелым и бородатым, большую часть года ходившим в шортах и гавайской рубашке. Отцу нравились греческая кухня и вино, и он обильно воздавал им должное. "Джонни" больше подходило ему, и в некотором смысле он теперь походил не на отца, а на знакомого.
Я все давал и давал советы Ирэн, так, словно больной была она.
– Пожалуйста, не забывай есть, – говорил я ей. – И не волнуйся так сильно.
Немного помолчав, она спросила:
– Роберт, ты понимаешь, что твой отец серьезно болен?
Я вдруг понял, что ни разу не переспросил об отце.
– Но ведь доктора говорят, что он вне опасности.
– Они говорят, что он поправится, если не будет так много работать. Но ему придется все время принимать лекарства и переменить образ жизни.
– Ирэн, он стреляный воробей. Он выкарабкается.
– Он не такой здоровый, каким ты его считаешь, Роберт. Он сильно сдал.
Мне почудилось, что в ее голосе прозвучал упрек. С тех пор как я видел отца в последний раз, прошло несколько лет. Прикинув в уме, я с удивлением отметил, что это было почти восемь лет назад. Тогда он выглядел довольно крепким, но за столь долгое время многое могло измениться. Мне пришлось признать, что во время наших нечастых теле; фонных разговоров, я все-таки отмечал в нем некоторые перемены.