- Меня отец наказал, и с собой не стал брать. Было за что, а я обиделся. Он ведь редко брал нас с собой на прогулки, а когда на выходных оказывался дома - это был праздник. Он был хирургом, работал в Москве… А однажды решил нас порадовать - взял билеты на новую постановку. С ним поехал только Олежка. А во время представления театр захватили террористы… Норд-Ост - это так называлась постановка в театре на Дубровке, в Москве… Мы тогда как узнали, не хотели верить… Не верили.
Я молчал. Что я мог сказать? Когда вот так провожаешь человека, сам не зная того, что навсегда. Меня отец отвёл в детский сад, а вечером обещал сходить в кафе поесть мороженого… Мне было тогда года три или четыре - не знаю, но этот день - один из многих - запомнил, я ждал его весь день, весь вечер!.. А он не пришёл. Но что я, когда у меня папа был всего четыре года, а у Юры - брат и отец, с которыми он прожил… да половину жизни!
Брат - это ведь как самый лучший друг. Друг, которого ты любил.
И отец, которого ждал. Папка… Папа…
… Юра тронул меня за руку:
- Миша, да ты замёрз совсем! Идём…
Я помотал головой и не двинулся с места:
- Юра, а у меня тоже родители погибли.
- Знаю…
- Я тоже ездил на кладбище, хотел их разыскать… Пока меня не перевели в другой детский дом, в этот город. Это в прошлом году было.
Он чуть прижал моё плечо к себе, а я заплакал.
Глава 7.
Небо для всех одно.
- О чём ты думаешь, когда приходишь на могилу к брату и папе?
- Ни о чём. Я за них молюсь…
Чего? Я посмотрел на Юру. Мне было и стыдно, и неловко за мои слёзы, но он ничего мне не сказал, он просто был рядом и плакал со мной. А потом мы пошли обратно - мимо тех же холмиков, цветов и памятников. Смеркалось, всё вокруг было синим и зябким.
- Чего ты делаешь?
- Молюсь. Разве ты никогда не молился за родителей?
- Не-а… А как?.. Ой, постой… Этому в храме как-то учат?
Юра слабо улыбнулся.
- Миш… Ты скажешь тоже - учат, будто в школе.
Я заморгал.
- А как? И, главное, зачем?
- Ну вот смотри… Давай я тебе про себя расскажу.
- Давай! Ты вообще про себя никогда не рассказываешь!
Юра вздохнул, и неторопливо стал рассказывать.
- Когда Олега с отцом не стало, мне было чуть больше чем тебе - двенадцать лет. Знаешь, я был мальчишкой и о смерти не задумывался. Не интересно было, что ли… Мы разные строили гипотезы со своими ребятами - товарищами по играм, да были и те, кто искренне верили, что к тому времени, пока мы вырастем, придумают лекарство для бессмертия… А тут, говори - не говори, придумывай, не придумывай - они погибли. Вот сейчас. И никак их не вернёшь, и не будет их больше рядом… И ведь меня тоже рано или поздно - не будет. Я тогда, когда это понял - стало страшно… Но страшнее было за них - неужели они навсегда исчезли, и я не увижусь с ними никогда? Никогда.
Знаешь, Миш, мне тогда так тоскливо было… Дома - мама плачет, да что там… Какая тут школа? Какие уроки? Зачем?
Одно было только, что меня утешало - друг Динька, он каждый день чуть ли не силой тащил меня в эту школу, потом гулять по городу… Я молчал, а он тогда мне что-то рассказывал… Не надолго отвлекало. А потом мы с мамой пошли в храм. Первую службу, когда была панихида, я не помню почти, а во второй раз мы пришли туда через неделю, утром в воскресение. И тут произошло такое…
- Чудо?
Юра кивнул.
- Можно назвать это чудом. Потому что, вот представь себе: темнота, осень, сырость, туман, и вдруг ты открываешь большую дверь и оказываешься на празднике. Вокруг - всё сияет, поют…. Я никогда не слышал такого пения, и в те минуты - забыл про себя, про своё горе. Просто стал смотреть и слушать, и мне казалось, будто папа мой рядом, и брат… Народу было много, и я поднялся по лестнице, и сверху мне всё хорошо было видно… А потом батюшка вынес Чашу, он её держал очень бережно, и говорил удивительные слова - про Тело и Кровь, что это - Тело и Кровь Господа. И люди стали подходить к ней, а я стоял и удивлялся - как?! Там Тело и Кровь Самого Бога? И они Их едят?
Я тогда не думал - есть Бог или нет, если раньше я и задумывался над этим, или с Олежкой мы рассуждали - пришли к выводу, что есть. А иначе - как появился этот мир? Кто-то ведь его создал? Всё так непросто устроено, красиво, продумано. Гармонично. Да и папа нам говорил, что есть Бог. И матери говорил, и про случаи разные рассказывал на операциях, а мы слушали…
"Что это было?" - спросил я батюшку, когда он оказался рядом с моей мамой. "Ты про что?" - "Про всё. И про Тело и Кровь, и про пение, - что это? Праздник?" - "А… Это, сынок, литургия, служба такая. И святое Причастие… Праздник, да…" - "А мне - можно? Тоже вот так, как они?" - я оглянулся на алтарь, на тех людей, которые выходили из храма. "Причащаться?… Можно, отчего же нет. Только…"… Ох, Мишка, смотри, наш автобус подъехал. Побежали, может, успеем!
- Не надо! Юр, мы… мы другой подождём.
Мне хотелось узнать, что было дальше. Мне хотелось, чтоб он говорил, говорил, чтоб мне хоть немножко забыть об этих слезах и неловкости, которая была между нами.
- Ладно… Так ты замёрз уже, наверное?
Я отчаянно замотал головой.
- "Только…"
- Ну, слушай… "Только говорит, в следующее воскресение, с утра ничего не ешь и не пей, и подойдёшь ко мне на исповедь…"
Юра перевёл дух. А я только сейчас увидел, что он запыхался.
- Что такое исповедь?
- Сейчас… "Что такое исповедь, зачем?" - "Это сынок, грехи, которые ты наделал, поступки, которыми ты расстроил Бога. Ты что ж, никогда не исповедовался?" - и батюшка посмотрел на маму, а она грустно покачала головой. "Как тебя зовут?" - спрашивает. - "Юра" - "Юрий… Ну вот, Юра, бывает, было же у тебя такое, что ты сделал что-то, и плохо тебе от этого, маешься, не знаешь, куда себя деть, как простить, совесть мучает… Было?" А я… Он внимательно на меня смотрел, а я не смог ничего сказать, кивнул. "Так вот, если пожалел об этом поступке, раскаялся - идёшь на исповедь, и перед Богом каешься, прощения у Него просишь за поступок этот - за грех. А перед священником исповедуешься"… И тут меня осенило: "А сейчас… можно?" - "Если очень надо, то можно…"
Понимаешь, Миш, тяжело мне было ещё оттого, что папа уехал расстроенный, а я обижался на него. Не помирились мы с ним перед его гибелью. И я был виноват. И висит этот камешек, и покоя не даёт… Вроде раскаялся, а толку? Ведь больше ничего не сделаешь.
Оказалось, что можно. Батюшка мне тогда сказал, что во время исповеди Бог каждый раз человека прощает, если он от всего сердца кается, и жизнь можно сначала начинать. С чистого листа. "Только ведь отца-то уже нет… - возразил я, - что мне теперь делать?!" - "Да с чего ты взял, что его нет?! У Бога все живы!" - "Как…"
- Как… Ой, Юра, это когда люди умирают - они только на Земле умирают, а душа у них не умирает, да?
- Откуда ты знаешь, Миша?
- А, это к нам как-то батюшка приходил и рассказывал…
- Ну, молодец ты, запомнил.
- А что с того?
- Что?
- Ну, я не знаю, вправду ли это…
- Поживёшь - увидишь.
- Не, я вот думаю, что у человека есть душа. Это как блок питания, без неё человек не живёт. Бывает же, что в коме человек, вот где его душа?
- Не знаю… Быть может, на небе, у Бога, а может и наоборот… В темноте, в аду… Наверное, все зависит от его жизни здесь, на Земле. А откуда у тебя такие познания, Мишка?
Я пожал плечами. Да все это знают!
- Ты расскажи, что дальше было?
- А дальше… Было после исповеди у меня такое чувство, будто с меня сполз снежный ком. Радостно так стало! Легко… Как будто в детстве - долго плакал, а потом мама умыла, приласкала, и все плохое позади… Потом я причащался в первый раз, и целый день ходил, как именинник. И стал молиться за Олега с отцом… Чтобы им Там было хорошо… Эта молитва в любом молитвослове есть, называется за усопших.
- Это кто такие?
- Это те, кого называют умершими, в православии говорят "усопшими". Значит, уснувшими.
- Выходит, они проснутся?
- Да.
- Когда?!
Но тут подошёл наш автобус, и мы быстренько туда забрались. Народу вскоре стало много, и мы молчали.
А мне очень захотелось ещё поговорить с Юрой. И побывать в храме. Только как ему об этом сказать?
… Вот откуда этот страх, что засмеются над тобой, не поймут, подумают что-нибудь про тебя? Юра, он ведь ещё ни разу ни упрекнул, не обидел меня… Даже не ругался. А все равно страшно попросить - вдруг не поймёт? Или решит что я маленький, и вообще.
Не могу я перешагнуть через себя. И через трещинку между нами.
Глава 8.
Вопросы и ответы.
Ночью выпал снег. Он начал идти ещё вечером, и все думали, что он растает, превратиться в лужи, и снова будет тёплая осень. А он шёл всю ночь, мелькали возле фонаря белые мушки, кружились, мчались, танцевали под неслышную песню… И светлее от этого было в комнате, и в окошко сочился такой чистый, свежий, чуть-чуть морозный воздух, что я даже постоял у окна, вдыхая это новое чудо. А хлопья-мухи кружились и сыпались, и мне было так хорошо, оттого, что вот он я, дома, и что рядом у меня тёплая постель с белым одеялом, и кот урчит, и что не иду я где-то там в темноте под белыми мухами… И не надо ни от кого прятаться, и утром не будет шума и болтовни, а снова разбудит меня Юра, и мы будем пить чай…
Я глубоко вздохнул. Осторожно, бережно: как хочется, чтобы это было всегда, этот мой маленький мирок - мой дом и Юра, и Наташа, и добрая бабушка за стенкой…
Хорошо…
А снег всё кружился, белым потоком, и даже травы не было видно, будто упало на землю белое покрывало.
Я тихонько выбрался из комнаты, чуть не наступив на мяукнувшего Мурзика. За дверью в кухне чуть похрапывала Юрина мама, а из большой комнаты доносился смех и голоса Юры с Наташей. Что-то они там очень громко обсуждали. Полуночники. Ладно, сбегаю в туалет быстренько и пойду дальше спать, а то завтра, то есть сегодня уже - в школу… Зато потом - воскресенье! Ура!
Я люблю, когда люди вот так смеются - звонко и по-доброму, это значит, что всё у них хорошо…
Выбравшись из ванной, я собрался было так же неслышно проскользнуть в комнату, как вдруг услышал задорный Наташин голосок:
- А как мы его назовём?
Кого?!
Я чуть остановился в недоумении.
- Так ты же ещё не знаешь, кто там… - тихо отозвался Юра.
- А ну и что? Ну, допустим, если мальчишка?
Где "там"? Какой мальчишка? Мне расхотелось спать и стало интересно, но за дверью кто-то скрипнул стулом, будто встал, и я прошёл в комнату и лёг в постель. Забыв даже про одеяло. Быстро и упруго прыгнул мне на пузо кот. Я стал его гладить и думать.
Кого они хотят назвать? Где "там"? И что за мальчишка?!
Ой… Ну я и глупый! Они нормальные муж и жена, любят друг друга, и когда-нибудь у них будет ребёнок. Точно! Как я сразу не догадался!
Что здесь удивительного?
Я успокоился, повозился. А Мурзик завёлся, как холодильник.
… Только вот… Когда-нибудь - это нескоро. Это - где-то в будущем, а оно, как известно, закрыто. Ну кто им не даёт помечтать? Пусть себе мечтают. Нормальные люди… Общаются.
… Не, Михась, что-то тут не так. А вдруг я им надоел, раз они уже мечтают о своём ребёнке? Маленький - он свой, его потискать можно, понянчить, и вопросов он глупых задавать не будет, и папа для него будет папой… И вообще - он свой, конечно, свой, самый близкий… Вот я даже Юру назвать не могу папой, потому что не могу я понять, принять его как папу, не родной он ведь… А тут я, а когда ребёнок свой, он роднее…
Вдруг я им надоел уже?!
Я перевернулся на другой бок.
Не, с чего я взял, что я им надоел? Почему надоел-то сразу? Я ж вроде ничего такого не делаю, слушаюсь, за компьютером долго не сижу, уроки делаю, посуду мою…
Просто не было ещё такого случая, чтоб вот мы поссорились. Повода не было, а вдруг он будет? И что, я надоем тогда?.. А если… Если…
Если я вдруг двоек нахватаюсь или что-то не так сделаю, то что ж, они меня не простят? Да простят, наверное…
Только почему они уже про другого ребёнка думают? Разве им меня мало?
… В комнату вошёл Юра, я притворился, что сплю. Он укрыл меня одеялом, задвинул шторы и вышел.
А за окном всё кружились белые мушки.
Суббота прошла быстро и незаметно. А в воскресение мы пошли в храм.
Думайте, я напросился? Просто я услышал, как утром Юра куда-то собирается, а когда открыл глаза и высунулся в коридор - увидел его уже одетым. Брюки, рубашка…
- Ты куда? - спрашиваю.
- В храм, - просто ответил он. - Доброе утро!
Я не успел поразмыслить, доброе оно или нет, потому что решил идти с ним.
- Я - с тобой!
Он не удивился.
- Тогда быстрее одевайся!
Надо ли меня упрашивать?! Свитер, джинсы… Ой, они грязные… Рядом оказалась Наташа, она, оказывается, тоже была одета, да нарядно так - в сером платьице с красивой цепочкой, стройненькая, аккуратная.
- Миша, спрячь их в стиральную машинку! Пожалуйста, я тебя прошу…
Она была такая милая, добрая, что я решил послушаться. Сунул джинсы на полку и надел другие, чёрные, новые. Успел выпить чаю, и мы пошли в храм.
На улице снежно, морозно, темно, но не так беспросветно как ночью - небо уже синее, словно в лёгкой дымке. Скоро рассветёт. Свежий снег скрипит под ботинками, а машины брызгаются, проезжая по чёрным лужам на мокрой дороге, и все одна другой краше. Веточки у деревьев белые, и тесновато стало на улице из-за них, и красиво тоже - всё белое, нарядное, весёлое! Воскресенье, выходной, я иду рядом с Юрой, а Наташа что-то ему рассказывает - ох и болтушка она!
Храм тоже белый, нарядный. На голубых куполах звездочки присыпаны снегом, кресты золотые - как большие звёзды. Под крышей воркуют голуби. Ступеньки дворник чистит от снега, люди заходят в большие высокие двери.
Мы тоже поднялись по этим высоким ступенькам…
И - оказались в сияющем Царстве.
Не буду рассказывать, как проходила служба. Я мало что понял. Только когда выходил перед большими воротами человек в красивых золотых одеждах и что-то говорил, хор пел "Господи помилуй" - я шептал про себя эти слова. Потом вышел батюшка с большой золотой книгой, и стал её читать, и в храме всё стихло, и лишь свечки неподвижно горели - таяли в этой тишине…
Он читал на другом языке, значения некоторых слов я не знал, но общий смысл был такой: как один богач увидел, что у него большой урожай пшеницы и решил сломать старые житницы, и построить новые. Собрал все и сказал себе, что теперь он может есть, пить и веселиться. Но Бог сказал ему: "безумный! В ту ночь душу твою возьмут у тебя, кому достанется, что ты заготовил?"
Я не успел поразмыслить над словами этой истории, потому как хор снова стал петь, и я немного огляделся и увидел рядом с собой глаза, добрые такие, ласковые, спокойные глаза, немножко печальные и внимательные… Они смотрели на меня, только на меня! Словно говорили мне что-то, просили меня, ждали… Словно… Не, так не бывает.
Я вдруг почувствовал, что на меня смотрит моя мама.
Заморгал.
Они смотрели. На меня смотрела Женщина, Она держала на руках маленького Ребёнка, и Он тоже смотрел на меня, так, будто спрашивал и говорил мне что-то… Что?
А Она молчала и успокаивала меня, и даже будто радовалась вместе со мною…
"Они не оставят меня?" - спросил я у Неё. А Она смотрела так ласково, будто удивляясь - разве могут они меня оставить?
"Где моя мама, Ты знаешь?"…
"Помоги мне её найти…"
Потом я увидел, что рядом с Женщиной - Ангелы, а над Ней - Бог. И светлая птица, и венцы золотые у Мамы и Её Сына…
А в храме, между тем, хор снова пел "Господи помилуй", и все крестились и кланялись. А у меня было такое чувство, будто я дома и был здесь всегда, только ушёл ненадолго и вот - вернулся.
- Миша, пойдём…
- Что?!
- Тише… Идём…
Мне не хотелось уходить, но я посмотрел ещё раз в Её глаза, и тихонько пошёл следом за Юрой. На улице было пусто, и шёл снег.
- Зачем мы ушли? - спросил я.
Юра посмотрел на меня тёмными улыбчивыми глазами. Они смеялись, они радовались, и светились в них добрые искорки.
- Зачем? - повторил я.
- А ты не устал?
- Немножко… Стоять с непривычки тяжело. А уходить - не хочется, - вздохнул я.
- В храме лавочки все заняты… - озадаченно сказал Юра. - Можно посидеть здесь и подойти к концу службы, а можно пойти домой, как хочешь.
- Давай тут посидим! - сразу откликнулся я. - Тем более, что Наташа же осталась. Подождём её.
Несколько лавочек стояло вдоль дорожек и две - рядом с храмом. Юра ладонью отряхнул снег, присел. Я уселся рядом.
- Замерзнешь - скажи! - предупредил он.
Я кивнул и прислушался к доносившемуся пению. В храме в это время начали петь такую нежную, спокойную, грустную, торжественную молитву, что у меня затрепетало сердце.
- Юра, что сейчас поют?
- Херувимскую песнь.
"А почему она такая?" - подумал я, но спросить не решился. Юра поглядел на меня и поинтересовался:
- Тебе хоть слышно было, что батюшка читал?
- Слышно, только половину непонятно… - вздохнул я. - Вроде и язык наш, а вроде и нет, слова другие, каких не встречается…
- Это церковнославянский язык, - объяснил Юра. - Язык, на котором говорили наши предки… Просто тебе поначалу непонятно, а потом привыкнешь.
- А что такое житницы?
- Это такие амбары для хранения пшеницы.
- Зачем ему столько? - я пожал плечами. - Ясно ведь, что он один столько не съест.
- Это тебе ясно, - улыбнулся Юра. - А ему хотелось ничего не делать, а только есть и отдыхать.
- Это, наверное, здорово, только он же помер, да? Зря старался, - откликнулся я. - С собой амбары не возьмёшь… Да и ничего не возьмешь, наверное!
- Почему это ничего? - удивился Юра. - Хорошее с собой можно взять. Душевные качества. Доброту, милосердие, щедрость. То, из чего душа состоит. То, что не поддаётся воздействию времени.
- Ха! - недоверчиво усмехнулся я. - Как это все в себя собрать-то?
- Ну как… - Юра быстро посмотрел на меня. - Для этого как раз придется потратить много физических сил - может, терпеть какие-то лишения, иногда - забывать о себе, трудиться. Все наоборот, не как у богача. Тратить физические силы для того, чтобы собирать душевные.
Тут уж задумался я.
- Так уж и не знаешь, когда умрешь. Живешь себе и живешь, что-то делаешь. А в любой миг жизнь может оборваться и то дело, которое ты делал, останется незавершенным…
- Но душа - она вечная, - возразил Юра. - Бывает, человек тратит время на что-нибудь пустое, как этот богач. Живет так, будто жизнь - это черновик, который можно переписать! А она вдруг - заканчивается… И кроме жалости к нему больше и нет ничего. А бывает, что человек однажды встретился с Богом и открыл для себя, что есть нечто большее, чем физические богатства. И старается жить так, чтобы каждое мгновение, каждое слово было таким, чтобы оно могло войти в вечность. Старается жить для Бога. Тогда даже если оно вдруг оборвётся - не страшно…
Юра поднялся с лавочки.
- Миш, холодно сидеть, давай-ка вставай.