Сборник лирических новелл известного румынского писателя. Тонко и проникновенно рассказывает автор о тех радостях и огорчениях, которыми заполнена жизнь каждого обитателя страны детства.
Содержание:
-
Октав ПАНКУ-ЯШ - НЕ УБЕГАЙ, МОЙ СЛАВНЫЙ ДЕНЕК! 1
-
Часть первая - ВЫ 1
-
Часть вторая - Я В ВАШЕМ ВОЗРАСТЕ 14
-
Часть третья - ТЕ, КТО БУДУТ ТАКИМИ КАК ВЫ 17
-
-
Примечания 22
Октав ПАНКУ-ЯШ
НЕ УБЕГАЙ, МОЙ СЛАВНЫЙ ДЕНЕК!
Часть первая
ВЫ
ПОЖЕЛАЙТЕ МНЕ НИ ПУХА НИ ПЕРА, РЕБЯТА!
"Дорогие товарищи, вы сами знаете, что за петрушка случилась. И вы еще смеетесь? Я просто удивляюсь! Вчера какой-то придурок набухал соли в компот самой красивой девочке из Васлуя, сегодня кто-то вымазал джемом дверные ручки. Я вас спрашиваю: что у нас здесь - цирк или пионерский лагерь? Прошу это дело кончать, вы не маленькие, соображать надо!"
После этой речи начальник отряда вышел из нашей спальни.
Я передал вам вкратце то, что он сказал, суть была именно такова, ну, а выражения, как вы понимаете, мои собственные. Начальник отряда преподает у нас в школе румынский язык и литературу, представляете, сколько умных книг он прочел! Ему, наверное, и во сне не снились словечки вроде "придурка" и "петрушки". Я-то к ним привык, мне они нравятся, по-моему, в них что-то есть, а значит, и во мне. Насчет "самой красивой" девочки из Васлуя я тоже должен сделать оговорку. Начальник отряда сказал совсем не так, это мои слова. Та девочка - тощая как спичка, и потом, у нее дурацкая манера оттопыривать мизинец, когда она берет стакан. "Красивой" прозвал ее я, для смеха. И когда уж я стану серьезным! Целыми днями только и балаганю!
Ладно, оставим самокритику, мне лично она, определенно, не помогает.
Так вот, к вашему сведению, соли в компот набухал и вымазал джемом дверную ручку (подчеркиваю: ручку, а не ручки - все-таки разница!) один и тот же тип, то есть я, лучше бы мне не родиться! Хотел развеселить ребят, люблю чудить, а теперь вот не знаю, куда деваться от стыда. Хоть в лес беги и не показывайся до самой весны.
- Плюнь! - сказал Маноле. - Обойдется, забудут.
- Ну да, черта лысого, обойдется! - говорю я. - Заваруха только началась. Как это обойдется?
- Не говори глупости, - вмешался Кэлин (они с Маноле близнецы). - Начальник отряда приличный человек.
- Точно. Он такой. Но дело не в нем, а во мне.
- Похоже, ты теперь жалеешь, что так вышло? - сказал наш выдающийся математик, не то Октавиан, не то Цезарь, в общем, у него имя какого-то римского императора.
- Именно жалею, - говорю я. - Надо что-то делать, а что, я не знаю.
- Не выдрючивайся, - сказал математик-император, - спать пора! Может, тебе приснится, что ты ангел, и завтра ты начнешь новую жизнь.
- Спать я не собираюсь. Ночью я сплю как убитый и завтра проснусь таким же кретином, как был.
- Ладно, дело твое. Не мешай нам спать!
- Спокойной ночи! - крикнул я и вышел в коридор.
Там горел свет. Я прошелся, заложив руки в карманы, поглядел картины на стенах. На одной - вид Биказа, на другой - долина Олта, на третьей - маленький домик в горах, покрытых снегом, вот это что-то особенное, посмотришь - и сразу на тебя дохнет зима.
Потом я вышел на улицу, иду по аллее, повертываю налево к даче девочек. Подхожу. Они еще не спят - горнист только-только проиграл отбой, - у них там смех и разговоры.
Постучать в окно побаиваюсь, девчонки могут закидать меня подушками. Но надо набраться смелости, не пойду же я на попятный. Будь что будет, пускай хоть стульями в меня швыряют. Стучу. Выходит Корина, очень симпатичная девочка.
- Что тебе нужно? - спрашивает она.
- Позови васлуянку.
- Какую? У нас их две.
Я чуть не ляпнул: ту, которая отставляет мизинец.
- Позови высокую, - говорю.
- Они обе высокие.
- Тогда зови обеих.
Немного погодя обе васлуянки выглядывают в окно.
- К тебе у меня вопросов нет, ты свободна, - говорю я второй девочке. - Прости за беспокойство!
Она обзывает меня нахалом и уходит. Остается только та, которой я ухнул в компот содержимое солонки.
- Я пришел сказать, что это я насыпал тебе соли в компот.
- Спасибо за информацию.
- И еще я пришел извиниться.
- Ты просто…
Она не договаривает, кто я…
- Обзывай кем хочешь, только прости!
- Шел бы ты спать!
- Не могу. Со мной что-то странное творится.
- Что?
- Сам не пойму. Наверное, захотелось быть человеком.
- Да уж пора бы!
- Я по правде говорю, дело серьезное. Такого со мной никогда прежде не было. Ну простишь?
- Я подумаю и завтра тебе скажу.
- Будь другом, скажи сейчас!
- Ну ладно! Иди уж…
- Я больше не буду, обещаю.
- Слыхала. Иди!
- Спокойной ночи! Да, вот еще что…
- Ну что?
- Да нет, ничего… Спокойной ночи!
Я хотел было сказать ей, чтобы она оставила свою манеру оттопыривать мизинец, но сообразил, что момент не очень удобный.
Иду к другой даче, где живут начальники отрядов. Они сидят у двери в плетеных креслах и курят. Слышу, один говорит, что он не верит в летающие тарелки. Другой возражает, говорит, что он лично верит. Я с ним согласен, я тоже верю, что они есть, но мое мнение сейчас мало значит. Подхожу, со всеми здороваюсь и прошу товарища Адамеску уделить мне минутку. Он сразу вскочил:
- Что случилось?
- Происшествие.
- Какое? - спросила музруководша.
- Не пугайтесь, - успокоил я их, - это происшествие было еще утром.
Мы вдвоем отходим в сторону, я иду впереди, за мной товарищ Адамеску. Я бы, пожалуй, шел и шел, хоть на край света, но говорю себе "стоп" и останавливаюсь.
- Вы знаете, это я насыпал соли в компот и вымазал джемом дверную ручку… - начал я.
Он меня перебил:
- Очень плохо.
- Если бы было хорошо, я бы не стал говорить. Ведь я пришел извиниться.
- Тогда другое дело. А как это ты вдруг надумал?
- По-моему, пора.
- Я тоже так считаю, - сказал он.
- Вообще-то не в моих привычках извиняться, - говорю я. - Это просто небывалый случай. Но вот вопрос: а если я завтра опять примусь за старое?
- Лучше бы не приниматься.
- Ну, а если?
- Что я могу сказать? Это зависит только от тебя.
- Хорошо. Спасибо за внимание.
- Ты потрясающе учтивый! - засмеялся он.
Мы простились, и я ушел.
Ребята спали. Я в темноте надел пижаму и юркнул в постель.
"Главное - завтра не начинать, удержаться, - говорю я себе. - Иначе досадно будет. Досадно так, вообще, да и потому, что васлуянка и начальник отряда, наверное, думают сейчас обо мне. Им, конечно, понравилась эта история с извинениями. Они скажут: "Приятно жить, когда у людей есть совесть". Жалко, если они перестанут так думать. И все зависит только от меня. Пожелайте мне ни пуха ни пера, ребята!"
ГРУСТНО…
Что же вы стоите? Стульев здесь хватает, вот два кресла, качалка. Не обижайтесь, но у вас такой вид, как будто вы собрались уходить, а если человек торопится, я рассказывать не могу. Я всегда теряюсь перед такими людьми, которые всё торопятся. По-моему, у них и взгляд и жесты особенные, словно они хотят доказать, что ты хуже их. Если вы не сядете, тогда вообще отставим это дело.
Весь мой рассказ будет совсем недолгим, без всяких там выкрутасов и лирических отступлений, он не займет и пяти минут, даю слово! Да и потом, я не из тех рассказчиков, которые любят слушать самих себя. Я сразу беру разгон, на мелочах не застреваю - вы сами увидите, - я лечу на полном газу, хотя и знаю до точности, как все было, пусть думают, что мне больше всех не терпится узнать, чем дело кончилось, а мне-то все известно-преизвестно.
Ну конечно, можете сесть на ковер, кому что нравится, главное, чтобы вам было удобно, так и мне приятнее рассказывать.
На чем же я остановился? Ах, да, я говорил о честном слове. У меня, бесспорно, немало недостатков - у кого их нет? - но я словами не бросаюсь, и это я усвоил не от кого-нибудь, дошел своим умом.
В четвертом или пятом классе я решил, что больше я не буду давать слово по всякой пустячной причине, я начал дорожить честным словом, подумал, что так будет лучше. Помню, летом я был в пионерском лагере в Хомороде. И вот из-за того, что дня три лил дождь, а впрочем, кто его знает, из-за чего, может, я просто соскучился по дому, по книжкам, по маленькой подушке, по чашке со слоником - он такой смешной, - короче говоря, я объявил начальнику отряда, что хочу домой, соберу вещи и уеду. Само собой понятно, он в две минуты уговорил меня остаться. Только одно меня рассердило: он вдруг потребовал, чтобы я дал честное слово, пообещал, что это никогда не повторится. "Нет, не могу, - говорю я, - если мне опять захочется уехать, тогда прощай мое честное слово". Он не настаивал, это уж такой человек, знает, как надо разговаривать с людьми, как подойти к тебе и все такое прочее. Он только сказал: "Хорошо, если не можешь дать слово, не нужно, я тебе и без того верю", и так далее, и тому подобное. Я уже не сердился, я вообще не люблю долго сердиться, особенно на хороших людей.
А тут совсем другое дело, если бы я не рассердился, я бы считал себя легкомысленным. Надеюсь, вы поймете меня, для того я вам и рассказываю. Как вы знаете, я участвовал в городской математической олимпиаде. Начало было в девять часов, но все, естественно, собрались к восьми. Завожу разговор с одним очкариком. Физиономия у него умная, точь-в-точь как у того типа, который в прошлую субботу говорил по телевизору о математике и поэзии, когда передавали "Телеэнциклопедию".
"Как тебя зовут? Из какой ты школы? Участвовал ли в прошлогодней олимпиаде? Чем можешь похвастаться?" В общем и целом, задаем тыщу вопросов, и без четверти девять мы друзья навек. Проверили, кто что знает, открыли, что в математике нас привлекает вовсе не алгебра, а геометрия, геометрия - и только. Говорим не наговоримся. Ну, словом, даже если бы мы были знакомы с детского сада, мы бы так крепко не подружились. Наконец звонок, надо идти на экзамен. И вот, когда мы парами поднимались по лестнице, я его спрашиваю: надеюсь, мол, мы сядем вместе, за одну парту? Пускай бы он ответил "да", пускай бы он ответил "нет" или даже сказал бы и "да" и "нет", я бы так не удивился, не состроил бы такую шимпанзячью рожу, как тут, когда он вместо ответа спросил: "А зачем?" То есть как "зачем"? Ну просто потому, что мы подружились, переговорили обо всем на свете, целый час проговорили, пока мы вместе кружили по школьному двору. Еще и потому, что я лично, хотя и не успел сказать ему, но думал пригласить его потом распить бутылку "Пепси". Потому что, когда он, к примеру, спросил меня, нравится ли мне кто из девочек, я ведь не сказал ему, что это его не касается, а прямо назвал имя: Алида Гэлэцяну. Мало того, я еще сказал, что она одевается по-мальчишечьи, не утаил даже тот факт, что она любит шоколад с орехами. То есть как "зачем"? Не понимаю я таких заскоков! И с чего он вдруг брякнул это несчастное "зачем"? "Я потому спросил, - говорит он, - я хотел узнать, что у тебя на уме. Если ты собираешься списывать у меня, это не по правилам". Я ему сказал: "Что за чушь! Да мне и в голову не придет списывать, сколько я себя знаю, я еще ни разу в жизни не списывал, если разобраться, такие вещи мне глубоко противны".
Пусть бы на том все и кончилось, я был бы страшно рад, если бы тем дело кончилось. Но он вдруг вздумал потребовать с меня честное слово, что я не буду списывать.
Меня прямо в жар бросило. Я ушел от него, не сказал ни слова, отправился в другой класс и там писал письменную. Результат вы знаете, точнее - я не прошел в следующий тур.
Вот это я и хотел вам рассказать, потому-то и задержал вас. Не стоит удивляться, как это я умудрился не пройти, как я мог обмануть ваши ожидания и все такое прочее, - это бесполезно.
Ничуть я не волновался, напрасно вы так думаете, и нисколечко я не спешил, напрасно вы так думаете. Мне только грустно было, очень грустно, невероятно грустно.
Хотите, я попрошу маму, и она угостит вас черешней?
НЕ УБЕГАЙ, МОЙ СЛАВНЫЙ ДЕНЕК!
Все дивно-дивно. На душе у него легко. Он повторяет словечко "дивно", и оно звенит, как хрустальный бокал, когда чуть щелкаешь по нему. Оно и само как прозрачный хрусталик, тебе так и видится ледяная сосулька, сверкающая на солнце, и чистое-чистое небо. Такое небо бывает всего только раз, по твоему желанию. Когда тебе очень захочется, чтобы все тучи рассеялись, ты их попросишь, и они, конечно, послушаются.
Все дивно-дивно, все так и поет, как тот чудесный родник в Кее. Когда он набрел на родник, он даже гикнул от радости и тотчас увидел, как глыба сорвалась со скалы.
- Что это на тебя нашло? - спросил Валериу и толкнул его локтем.
- Мне хорошо, мне так весело! - ответил он тогда. - А больше ты меня не расспрашивай, я сам не знаю, что на меня нашло. Я готов кричать, кричать что хочешь… Ну хочешь, я крикну, что страхолюда Паула красивее всех на земле, что ты мне дороже брата, что я люблю блинчики с джемом… Эге-гей!.. Слу-у-шай-те все-е! Кто не знает, что такое счастье, спросите у меня! Даю уроки бесплатно!
И тогда и теперь причина одна: ничто его не удручало, мысли у него были честные, прямые и светлые, как только что зажженные свечки на елке. Все было прекрасно. Все гладко.
Нет, погодите, то настроение на экскурсии в Кее и не могло быть иным. Величие природы, как всем известно (а кому неизвестно, тот непременно узнает в школе, не увильнет), внушает тебе… как бы это назвать? - вертится на языке, а вот не вспомнишь… впрочем, ладно, не важно, что за слово такое, когда-нибудь вспомнится, важно то, что внутри у тебя все поет, ты становишься лучше, умнее, добрее и даже легче, в буквальном смысле слова, теряешь весомость, и тебе хочется плыть, лететь…
Ну, а теперь? Поблизости нет ни родника, ни таинственного лиловатого света над ним, нет той скалы, с которой слетела глыба - держалась на ней миллион лет и вдруг ринулась вниз лишь потому, что ей понравилось, как он гикает. Величие природы и все, что есть в Кее, так там и осталось. А что-то поделывает сейчас там природа? Наверное, сочиняет стихи, ест первый снег и гоняет белок, любуется, как быстро мелькают эти живые огоньки…
Сейчас он дома, один, лежит на ковре среди комнаты, разглядывает узор и водит пальцем по черным, зеленым и серым вытканным листьям, слушает тиканье настольных часов и хлопанье двери лифта.
Почему же сейчас на душе у него легко и весело? Почему ему хочется подсесть к зеркалу, улыбнуться, посмотреть, идет ли ему улыбаться, так ли это естественно, как, скажем, дышать или спать? Почему он твердит: "Все дивно-дивно…" - и само это слово звучит для него так дивно?
Наверное, так бывает, когда разберешься и видишь, что за весь день ты никаких таких бед не натворил. А, да что уж скромничать! Скромность хороша только тогда, когда мы не темним. Ты даже гордишься собой. Ты совершил такой поступок, который поднимает тебя в собственных глазах. Ты мысленно жмешь себе руку и обещаешь подарить себе коньки с ботинками. Наверное, так бывает, когда ты впервые уясняешь себе, что означает слово "благородство". Хотя его часто употребляют и ничего в нем нет загадочного, до тебя только сейчас вот доходит вся его суть, глубокий и точный смысл, чего не найдешь ни в каком словаре.
И тебе становится весело и хорошо. Ты готов кричать, гикать. Готов звонить по телефону и просить: "Валериу, Валерикэ, будь другом, не сердись, спроси опять, как тогда в Кее: "Что это на тебя нашло?" Мне страшно хочется рассказать тебе, Валерикэ, до чего же мне весело и хорошо… ты замечательный человек… Паула изумительная красавица… Я победил англичан и бразильцев в футболе со счетом 3427: 0.
Благородство… А ведь красиво звучит! И правдиво!
Правду и красоту сложнее всего определить. Уф! Очень сложно!
Небезызвестный Дэнуц с последней парты удумал захрюкать на уроке истории. Он такой трус, что, когда учитель спросил, кто это безобразничает, Дэнуц даже не встал, а совсем наоборот - молча нагнулся, притворился, будто завязывает шнурки на туфлях. Учитель повторил: "Кто?" И опять: "Кто?" И еще раз: "Кто?" Дэнуц покончил со шнурками и воззрился в потолок. Тогда ты встаешь и говоришь:
- Я.
- Неужели ты? - спрашивают тебя.
- Я безобразничал.
- Не может быть. На тебя это не похоже.
- Извините, пожалуйста. Сегодня я сплоховал.
- Садись. Я слишком хорошо тебя знаю.
- Простите, пожалуйста! Я хрюкал. Вернее говоря, кто-то в классе хрюкал, а если уж никто не признается, может, это я… Кто-то ведь виноват.
- Тебя устроит, если я запишу в классном журнале, что у тебя хромает дисциплина?
- Не устроит, но факт остается фактом. Вы же слышали хрюканье. Не в другом классе, а в нашем. У нас никто не признается. Кто-то ведь должен признаться.
- Хорошо, садись. Я доложу классной руководительнице о твоем поведении.
Урок кончается, и настает перемена. Настает перемена, к тебе подходит Дэнуц и трахает тебя по физиономии раз и два, да так, что у тебя до сих пор звон в ушах.
- Героя из себя корчишь? Славу на мне зарабатываешь? Иди жалуйся! Теперь у тебя есть причина накапать на меня. Иди и капай! Не пойдешь, еще получишь!
- Но-но, полегче! Не грози! Я тебе верну то, что получил. Верну при первом случае. А ябедничать не в моих привычках.
- Какой еще - первый случай?
- Тебе что, не терпится?
- Да.
- Сочувствую. Я могу терпеть, мне не к спеху. Сейчас у меня куча дел. Во-первых, мне еще предстоит разговор с классной руководительницей. Она меня отругает за то, что я хулиганил на уроке.
- Я хрюкал, а не ты!
- Теперь уже не имеет значения, кто. Инцидент исчерпан.
И вот звонок на урок. Математика, рисование, французский. Три урока, между ними две перемены. И на уроках и на переменах ты получаешь записки такого содержания: "Дэнуц - осел. Если классная руководительница устроит тебе разгон, мы встанем все и скажем, что ты тут ни при чем". Ты, конечно, на все записки отвечаешь решительным "Нет, не согласен!".
Начинается тот критический час - классного руководства, и никто тебя не ругает. Он мирно проходит, до звонка остается всего одна минута, и на этой минуте - вдруг неожиданность, совсем как в театре или, скорее, как на футболе, когда на девяностой минуте вколачивают ответный гол, и счет выравнивается. Кто-то встает с последней парты и что-то говорит, примерно, в таком духе, что в жизни случаются необдуманные поступки, бывают и сожаления; что человек иногда не отдает себе отчета и что в другой раз такое не повторится…
Но для классной руководительницы не это важно. Ее интересует вот что: почему человек признается с таким опозданием и кто побудил его признаться?
- Я не знаю… Может быть, потому, что Влад Костеску поступил благородно, - слышится с последней парты.